сте.
Очевидно, я мог высказывать простые вещи, если я знал точно то, что я
хотел сказать.
- Я ли говорю? Я ли говорю? - спросил я.
Дон Хуан сказал мне, что если я не остановлюсь, то он уйдет и
отдохнет под рамада и оставит меня одного с моим дурачеством.
- Это не дурачество, - сказал я.
Я говорил очень серьезно. Мои мысли были очень ясными; мое тело,
однако, онемело - я не чувствовал его. Я не задыхался, так как я был
однажды в прошлом в подобных условиях; мне было удобно, потому что я не
мог ничего чувствовать; у меня не было контроля над сознанием, но, все же,
я мог говорить. Мне пришла мысль, что если я могу говорить, возможно, я
могу и встать, как говорил дон Хуан.
- Встаю, - сказал я по-английски, и с мерцанием в глазах, встал. Дон
Хуан покачал головой недоверчиво и вышел из дома.
- Дон Хуан! - позвал я три раза.
Он вернулся.
- Положи меня, - сказал я.
- Положи себя сам, - сказал он. - кажется, ты делаешь правильно.
Я сказал: "ложусь", и внезапно я потерял комнату из вида. Я ничего не
видел. Через секунду комната и дон Хуан появились опять в поле моего
зрения. Я подумал, что я, должно быть, лежал лицом вниз, и он взял меня за
волосы и поднял мою голову.
- Спасибо, - сказал я очень медленно.
- Пожалуйста, - ответил он, подражая мне и сдерживая смех.
Затем он принес листья и начал растирать ими мои руки и ноги.
- Что ты делаешь? - спросил я.
- Я растираю тебя, - сказал он, имитируя мою тяжелую монотонность.
Он содрогнулся от смеха. Его глаза были блестящими и очень
дружелюбными. Я понравился ему. Я чувствовал, что дон Хуан был
сочувствующим, честным и довольным. Я не мог смеяться с ним, но мне было
приятно. Другое чевство радости охватило меня, и я засмеялся; это был
такой ужасный звук, что дон Хуан попятился.
- Я лучше отведу тебя к канаве, - сказал он, - или ты убьешь себя
дурачеством.
Он поставил меня на ноги и заставил прогуляться по комнате.
Мало-помалу я начал приходить в чувство, почувствовал свои ноги, и,
наконец, все свое тело. Мои уши разрывались от необычного давления. Это
было подобно ощущению руки или ноги, которая была заснувшей. Я чувствовал
огромную тяжесть в затылке и на макушке.
Дон Хуан потащил меня к канаве позади его дома и положил меня туда
совершенно раздетого. Холодная вода уменьшила давление, боль, и постепенно
все прошло.
Я переоделся в доме, сел и снова почувствовал отчужденность, то же
желание оставаться спокойным. Однако, на этот раз я заметил, что это была
не ясность ума или способность к сосредоточению; скорее, это был вид
меланхолии или физической усталости. Наконец, я заснул.
12 ноября 1963 г.
В это утро дон Хуан и я пошли на соседние холмы собирать растения. Мы
прошли около шести миль по чрезвычайно неровной местности. Я очень устал.
Мы сели отдохнуть, по моей инициативе, и он начал разговор, сказав, что он
доволен моим прогрессом.
- Я знаю теперь, что это говорил я, - сказал я, - но тогда я мог
поклясться, что это был кто-то другой.
- Конечно, это был ты, - сказал он.
- Как же случилось, что я не мог узнать себя?
- Это белает дымок. Можно говорить и не заметить этого, или можно
пройти тысячи миль и не заметить ничего. Это зависит от того, как кто-либо
может принимать вещи. Маленький дымок устраняет тело и дает свободу,
подобно ветру; лучше, чем ветер, ветер может быть остановлен скалой,
стеной или горой. Маленький дымок делает человека свободным, как воздух;
возможно, даже свободнее - воздуха может не быть в земле и он может стать
затхлым, но с помощью маленького дымка человек не может быть остановлен
или заперт.
Слова дон Хуана высвободили смесь эйфории и сомнения. Я чувствовал
потрясающее беспокойство, ощущение неопределенной вины.
- Тогда он может действительно сделать все эти вещи, дон Хуан?
- А что думаешь ты? Ты подумаешь, скорее, что являешься ненормальным,
или нет? - сказал он язвительно.
- Для тебя легко принимать все эти вещи. Для меня это невозможно.
- Мне это нелегко. У меня не больше привилегий, чем у тебя. Эти вещи
равно трудны для тебя и для меня или для любого другого, чтобы их принять.
- Но ты дома со всем этим, дон Хуан?
- Да, но это мне много стоит. Я должен бороться, возможно, больше,
чем ты когда-либо хотел. У тебя трудный путь получения всего в работе. Ты
не представляешь, как тяжело я должен был работать, чтобы сделать то, что
ты сделал вчера. У тебя есть что-то, что помогает тебе на каждом дюйме
пути. Нет лругого возможного способа объяснения, кроме способа, которым ты
узнаешь о силах. Ты делал это прежде с мескалито, теперь ты делаешь это с
маленьким дымком. Ты должен сосредоточиться на факте, что ты имеешь
большой дар, и отбросить другие соображения в сторону.
- Ты произносишь это так легко, но это не так. Я разрываюсь внутри.
- Ты будешь цельным снова довольно скоро. Ты не заботишься о своем
теле из-за одной вещи. Ты такой же толстый. Я не хотел ничего говорить
тебе прежде. Каждый должен всегда позволять другим делать то, что они
должны делать. Тебя долго не было. Я сказал тебе, что ты вернешься,
однако, и ты вернулся. Та же вещь случилась со мной. Я ушел на пять с
половиной лет.
- Почему ты не приходил, дон Хуан?
- По той же причине, что и ты. Я не полюбил это.
- Почему же ты вернулся?
- По той же причине, по которой вернулся ты сам - потому что не было
другого пути, чтобы жить.
Это заявление имело большое воздействие на меня, и я подумал, что,
возможно, не было другого пути жизни. Я никогда не высказывал эту мысль
кому-нибудь, однако дон Хуан высказал ее правильно.
После очень долгого молчания я спросил его:
- Что я делал вчера, дон Хуан?
- Ты вставал, когда ты хотел.
- Но я не знаю, как я делал это.
- Совершенствование этой техники отнимает время. Важная вещь, однако,
это то, что ты знаешь, как делать это.
- Но я не знаю. Это вопрос, я действительно не знаю.
- Конечно, ты знаешь.
- Дон Хуан, я уверяю тебя, я клянусь тебе...
Он не дал мне кончить; он встал и вышел.
Позже мы снова беседовали о страже другого мира.
- Если я верю, что все, что я испытал, действительно реально, -
сказал я, - тогда страж является гигантским созданием, которое может
причинить невероятную физическую боль; и если я верю, что он может
действительно путешествовать на огромные расстояния посредством действия
воли, тогда логически заключить, что я мог бы также желанием заставить
чудовище исчезнуть. Так ли это?
- Не точно, - сказал он. - Ты не можешь захотеть, чтобы страж исчез.
Однако, твое желание может остановить его от вреда тебе. Конечно, если ты
когда-нибудь выполнишь это, то дорога тебе открыта. Ты действительно
сможешь пройти стража, и он ничего не сможет сделать, даже если будет
бешено кружиться вокруг.
- Как же я могу совершить это?
- Ты уже знаешь, как. Все, в чем ты нуждаешься, это в практике.
Я сказал ему, что у нас было неправильное понимание, которое
происходило от нашей разницы в восприятии мира. Я сказал, что для меня
знать что-нибудь подразумевало то, что я должен полностью сознавать о том,
что я делал, и что я мог повторить то, что я знал, по желанию, но в этом
случае я ни сознавал о том, что я делал под влиянием дыма, ни мог
повторить это, если бы моя жизнь зависела от этого.
Дон Хуан посмотрел на меня инквизиторски. Он, казалось, забавлялсе
тем, что я говорил. Он снял свою шляпу и почесал виски, как он делал,
когда хотел прикинуться смущенным.
- Ты действительно знаешь, как рассказать, ничего не говоря? - сказал
он, смеясь. - Я должен сказать тебе, что ты должен иметь непреклонную
решимость, чтобы стать человеком знания. Но ты, кажется, имел непреклонную
решимость смутиться загадками; ты настаиваешь на объяснении всего, как
будто весь мир составлен из вещей, которые могут быть объяснены. Теперь ты
стоишь лицом к лицу со стражем и с проблемой движения при использовании
своего желания. Тебе когда-либо приходило на ум, что только немногие вещи
в этом мире могут быть объяснены твоим способом? Когда я говорил, что
страж действительно преграждает тебе проход и может действительно выбить
дьявола из тебя, я знал, что я подразумевал. Я хотел научить тебя
мало-помалу, как двигаться, но затем я понял, что ты знаешь, как это
делать, хотя ты и говоришь, что не знаешь.
- Но я действительно не знаю, как, - запротестовал я.
- Ты знаешь, ты дурак, - сказал он неумолимо и затем улыбнулся. - Это
напоминает мне время, когда кто-то посадил этого парня Хулио на уборочную
машину; он знал, как вести ее, хотя он никогда не пробовал этого раньше.
- Я знаю, что ты имеешь в виду, дон Хуан, однако, я все еще чувствую,
что не могу сделать это снова, потому что я не имею уверенности в том, что
я делал.
- Фальшивый волшебник пытается объяснить все в мире объяснениями, в
которых он не уверен, - сказал он, - и поэтому все является колдовством.
Но от этого тебе не лучше. Ты также хочешь объяснить все своим способом,
но ты не уверен в каждом своем объяснении.
8
Дон Хуан спросил меня внезапно, думал ли я уезжать домой в конце
недели. Я сказал, что я намеревался уехать в понедельник утром. Мы сидели
под его рамада в полдень в субботу, 18 января, отдыхая после долгой
прогулки по окрестным холмам. Дон Хуан встал и вошел в дом. Немного
погодя, он позвал меня внутрь. Он сидел посреди комнаты и положил мою
соломенную циновку перед собой. Он предложил мне сесть и, не говоря ни
слова, развернул свою трубку, вынул ее из футляра, наполнил ее чашку своей
курительной смесью и зажег ее. Он даже принес в комнату глиняный поднос,
наполненный мелкими углями.
Он не спросил меня, хочу ли я курить. Он только вручил мне трубку и
велел мне курить. Я не колебался. Дон Хуан, очевидно, определил мое
настроение верно: мое непреодолимое любопытство к стражу должно было быть
очевидным ему. Я не нуждался в каком-либо уговаривании и нетерпеливо
выкурил всю трубку.
Реакции, которые я имел, были подобны тем, что я имел раньше. Дон
Хуан также возобновил во многом в той же манере. На этот раз, однако,
вместо того, чтобы помогать мне делать это, он только велел мне опереть
мою правую руку на циновку и лечь на левый бок. Он предложил, чтобы я сжал
кулак, если это даст мне лучший упор.
Я сжал кулак моей правой руки, так как я нашел, что это было легче,
чем повернуть к полу ладонь, когда лежишь своим весом на ней. Я не спал; я
чувствовал сильное тепло некоторое время, а затем потерял всякое чувство.
Дон Хуан лег со своей стороны напротив меня; его правое предплечье
опиралось на его локоть и подпирало его голову подобно подушке. Все было
совершенно спокойно, даже мое тело, в котором тогда отсутствовали
тактильные ощущения. Я чувствовал большое удовлетворение.
- Хорошо, - сказал я.
Дон Хуан поспешно встал.
- Не смей начинать с этой чепухи, - сказал он убедительно. - Не
говори. Говоря, ты совершенно потеряешь энергию, и тогда сраж раздавит
тебя, как ты прихлопываешь комара.
Он, должно быть, подумал, что его улыбка была забавной, потому что он
начал смеяться, но внезапно остановился.
- Не разговаривай, пожалуйста, не разговаривай, - сказал он с
серьезным выражением лица.
- Я не собирался ничего говорить, - сказал я, и я действительно не
хотел говорить это.
Дон Хуан встал. Я видел его уходящим к западной ст...
Продолжение на следующей странцие...
