аких случаях действовали люди науки, и часто — весьма почтенные.
Чего же можно ожидать в таком случае даже от идеалистической школы науки, приверженцы которой составляют столь малое меньшинство? Они являются трудолюбивыми исследователями, и некоторые из них открыты любой истине без исключения. Даже в том случае, если бы они не утратили свое лицо, если бы имевшиеся у них взгляды оказались ошибочными, в ортодоксальной науке имеются такие догмы, через которые они никогда бы не осмелились переступить. Таковы, например, их аксиоматические представления о законе гравитации, а также современной концепции Силы, Материи, Света и т. д., и т. п.
В то же время мы должны иметь ввиду действительное состояние цивилизованного человечества, и не забывать о том, каково отношение его культурных классов к любой идеалистической школе мысли, не говоря уж о какой-нибудь оккультной проблеме. С первого же взгляда мы обнаруживаем, что две трети из их числа поражены тем, что может быть названо грубым и практическим материализмом.
"Теоретическая материалистическая наука не признает ничего, кроме МАТЕРИИ. Материя — это ее божество, ее единственный Бог". Нам говорят, что практический материализм, с другой стороны, имеет дело лишь с тем, что прямо или косвенно приводит к личной пользе. "Золото является ее идолом", — справедливо отмечает профессор Бутлеров18 (спиритуалист, который, однако, никогда не мог принять даже элементарных истин оккультизма, поскольку он "не может понять их"). — "Груда материи", — добавляет он, — "любимая субстанция теоретических материалистов, превращается в кучу мусора в нечистых руках этического материализма. И если первые придают лишь небольшое значение внутренним (психическим) состояниям, которые недостаточно совершенно обнаруживаются во внешних показателях, то последние полностью игнорируют внутренние состояния жизни... Духовный аспект жизни не имеет никакого значения для практического материализма, поскольку все заключено для них во внешнем. Восхищение этим внешним находит свое главное оправдание в догмах материализма, который его и легализовал".
Это дает ключ к пониманию всей ситуации. Теософам, и особенно оккультистам, нечего, таким образом, ожидать от материалистической науки и материалистического общества.
Поскольку такое положение вещей принято в качестве повседневного распорядка нашей жизни, — хотя мы и верим, что то, что мешает высочайшим нравственным устремлениям человечества, не может быть долговечным, — что же мы можем поделать кроме того, чтобы смотреть вперед с надеждами на лучшее будущее? Вместе с тем, никогда не следует терять мужества; ибо если материализм, который разрушил небеса и стихии, и чей выбор состоял в том, чтобы сделать из безграничного Космоса не вечное жилище, но темную и ограниченную могилу, отказывается взаимодействовать с нами, мы не можем сделать ничего лучшего, чем оставить его в одиночестве.
Но, к сожалению, этого не происходит. Никто не говорит больше, чем материалист, о точности научного наблюдения, о правильном использовании чьих-либо чувств или разума, тщательно освобожденных от каких-либо предвзятостей. Однако, привилегия говорить в пользу феноменов, исследованных в том же самом научном духе беспристрастия и справедливости, будет дана ученому не ранее, чем его показания станут не заслуживающими внимания. "Однако, если столько научных умов", — пишет профессор Бутлеров, — "привыкших за многие годы обучения к тончайшим наблюдениям и проверкам, удостоверяют определенные факты, тогда кажется prima facie (на первый взгляд) невероятным, что бы они все вместе ошибались". "Но они ошибаются, и наиболее смехотворным образом", — отвечают его оппоненты; и в этот раз мы с ними заодно.
Это возвращает нас к старой аксиоме эзотерической философии: "ничто из того, что не существует где-либо, — в видимом или невидимом космосе, — не может быть воспроизведено в действительности, или даже в человеческой мысли".
"Что это за бессмыслица?" — воскликнул бы воинственный теософ, выслушав это. — "Предположим, я думаю об одушевленной башне с комнатами внутри нее и о человеческой голове, приближающейся ко мне и говорящей со мной. Может ли быть такое во вселенной?"
"Или попугаи, вылупляющиеся из миндальных орехов?" — скажет другой скептик. Почему бы и нет? — был бы ответ — но, конечно, не на этой земле. Но откуда мы знаем, что не может быть таких существ, которые вы описываете, — башнеподобных тел и человеческих голов — на какой-либо другой планете? По словам Пифагора: воображение — это ни что иное, как память о предшествующих рождениях. Вы сами могли быть таким "человеком-башней" для тех, кого вы знаете, с комнатами внутри вас, в которых ваша семья находит убежище, подобно маленьким кенгурятам. Что касается попугаев, вылупляющихся из миндальных орехов, — то никто не может поклясться, что такого никогда не было в природе, в далекие-далекие дни, когда эволюция в большом количестве порождала еще более удивительные явления. Птица, вылупляющаяся из древесного плода, — это может быть одно из тех бесчисленных слов, утраченных эволюцией так много лет назад, что даже последний отголосок его эха исчез в шуме Потопа. "Минерал становится растением, растение — животным, животное — человеком", и т. д., — говорят каббалисты.
Говоря о показаниях и о надежности чувств, следует отметить, что даже величайшие люди науки были некогда уличены в том, что они не только верят в это, но и учат этому как истинно научному факту.
"Когда же это было?" — последовал бы недоверчивый вопрос. "Не так уж давно, в конце концов; примерно 280 лет назад, в Англии". Странная вера в то, что существует некий вид морских птиц, которые вылупляются из определенного плода, до самого конца XVI века ограничивался не только жителями английских портовых городов. Было время, когда большинство ученых твердо считали это фактом. Определенные деревья, произрастающие на побережье моря (походящие на магнолию), ветви которых, обычно, были погружены в воду, имели плоды, которые, как это утверждалось, постепенно превращались в определенный вид ракообразных, из которых уже через некоторое время возникала морская птица, известная в старых книгах по естественной истории как "Морская уточка". Некоторые натуралисты считали эту историю бесспорным фактом. Они наблюдали и исследовали ее многие годы, и "это открытие" было принято и одобрено величайшими авторитетами своего времени, и опубликовано под покровительством некоторых ученых обществ. Одним из таких ученых, верящих в "морскую уточку", был Джон Джерард, ботаник, который известил мир об этом удивительном феномене в своей ученой работе, опубликованной в 1596 году. В этой книге он описывает это явление и объявляет его "фактом, о котором свидетельствуют его собственные чувства". "Я видел это сам", — говорит он, — "проверяя плод-яйцо день за днем", лично наблюдая за его ростом и развитием, и ему удалось присутствовать при рождении одной такой птицы. Сначала он увидел ноги птицы, медленно выползающие из разбитой скорлупы, затем и все тело маленькой морской уточки, "которая сразу же начала плавать".19 Ботаник был столь уверен в истинности всего этого, что он оканчивает свое описание приглашением к любому, кто сомневается в реальности того, что он видел, придти и встретиться с ним, Джоном Джерардом, и тогда он сделал бы его очевидцем всего происходящего. Другой английский ученый, бывший в свое время авторитетом, Роберт Мюррей, ручается за реальность трансформации, очевидцем которой он также был.20 Другие ученые, современники Джерарда и Мюррея, — Фанк, Алдрованди и многие другие, — разделяли это убеждение.21 Итак, что же можно сказать об этой "морской уточке"?
Ну, я, скорее, назвала бы это "уткой Джерарда-Мюррея", и этим все сказано. И нет никакой причины смеяться над такими ошибками ученых старого времени. Не пройдет и двухсот лет, как наши потомки будут иметь гораздо лучший повод посмеяться над современными поколениями академиков и их последователями. Но отвергающий эти феномены, тот, кто цитировал историю "о морской уточке", совершенно прав; хотя этот пример прокладывает, конечно, оба пути, и если кто-то рассматривает это как доказательство того, что даже научные авторитеты, верящие в спиритуализм и феномены, могут сильно заблуждаться несмотря на все свои наблюдения и научное образование, то мы можем направить это оружие в другую сторону и считать приведенные факты доказательством того, что никакая "проницательность" и поддержка со стороны науки не могут доказать феномен, "относящийся к мошенничеству и излишней доверчивости", хотя бы очевидцы и принимали его по меньшей мере за факт. Это лишь показывает, что доказательства, полученные от научных и хорошо тренированных чувств и наблюдений, могут быть столь же ошибочными, как и у любых других смертных, особенно в тех случаях, когда феноменальные проявления пытались опровергнуть. Даже коллективное наблюдение не приводит ни к чему, если феномен относится к плану бытия, названному (в данном случае неуместно) некоторыми учеными четвертым измерением пространства, и когда другие ученые, исследующие его, не имеют шестого чувства, соответствующего этому плану.
В литературной полемике, произошедшей несколько лет назад между двумя выдающимися профессорами, было немало сказано об этом, ныне вновь знаменитом, четвертом измерении. Один из них, говорящий читателям, что он признает возможность лишь "земных естественных наук", то есть, точной или индуктивной науки, "или точного исследования только тех феноменов, которые имеют место в наших земных состояниях пространства и времени", утверждает, что он никогда не сможет позволить себе проглядеть возможности будущего. "Я бы напомнил моим коллегам", — добавляет профессор-спиритуалист, — "что наши выводы из того, что мы уже установили благодаря исследованию, должны идти много дальше нашего чувственного восприятия. Границы нашего чувственного знания должны быть подвергнуты постоянному расширению, и границы дедукции — еще большему. Кто сейчас осмелится определить эти границы в будущем? Существуя в трехмерном мире, мы можем проводить наши исследования и делать наши наблюдения лишь относительно того, что находится в этих трех измерениях. Но что же мешает нам думать о пространстве с большим числом измерений и создавать геометрические построения в соответствии с этим? Оставляя реальность пространства четвертого измерения на время в стороне, мы можем все же перейти к исследованию возможности, нельзя ли в нашем трехмерном мире иногда встретиться с феноменами, которые могут быть объяснены лишь при предположении существования четырехмерного пространства". Другими словами, "нам следует установить, может ли что-либо принадлежащее к четырехмерным сферам проявиться в нашем трехмерном мире и не может ли оно отражаться в нем"?
Оккультист ответил бы, что наши чувства совершенно неоспоримым образом могут достигать этого плана, и не только в четырехмерном, но даже в пяти и шестимерном мире. Эти чувства должны стать достаточно спиритуализированными для этого, поскольку только наше внутреннее чувство может стать медиумом для такой передачи. Подобно тому, как "проекция объекта, существующего в пространстве трех измерений, может появиться на плоской поверхности двухмерного экрана", — четырехмерные существа и предметы могут отражаться в нашем трехмерном мире грубой материи. Но, как и от опытного физика требуется убедить свою аудиторию в том, что вещи, "реальные как жизнь", которые они видят на экране, это не тени, но реальности, так же потребовался бы более мудрый человек, чем кто-нибудь из нас, чтобы убедить какого-либо человека науки (и тем более группу ученых), что то, что он видит отраженным на нашем трехмерном "экране", может быть иногда и при определенных условиях вполне реальным явлением, созданным "силами четырехмерного пространства" и отраженным от них для его собственного удовольствия и для того, чтобы убедить его. "Ничто так не обманчиво с виду, как голая правда", — гласит каббалистический афоризм; — "истина часто причудливей, чем любой вымысел", — это всемирно и...
Продолжение на следующей странцие...
