просы и прекрасно понимает все, что он хочет» (том. X, «История собаки», стр. 2).
Вряд ли можно было бы ожидать от великого ученого более великолепного набора противоположных заявлений.
Знаменитый Кювье прав, замечая в свою очередь, что «этот новый механизм Бюффона еще менее понятен, чем автомат Декарта».15
Как отмечает критик, следует производить разграничение между инстинктом и разумом. Постройка улья пчелами, возведение дамбы бобрами как в реке, так и на сухом полу, — все это результаты инстинктивной деятельности, совершенно не подверженной изменениям, тогда как разумные акты следует искать в действиях, очевидно обдуманных животным, в которых вступает в игру не инстинкт, а разум, и которые вызваны обучением и доступны к усовершенствованию и развитию. Взрослый человек наделен разумом, а новорожденный ребенок — инстинктами; молодое животное проявляет и то и другое в большей мере, чем ребенок.
На самом деле, каждый из тех, кто спорит, знает так же хорошо как и мы, что это так. Если какой-либо материалист отказывается верить в это, то причина этому лишь в гордости. Отрицая душу и у человека и у животного, он не хочет признать, что последнее наделено разумом как и он сам, хотя бы и в бесконечно меньшей степени. В свою очередь, церковник, религиозно настроенный натуралист, современный метафизик, отказываются от того, чтобы признать, что и человек и животное наделены душой и способностями, которые, хотя и неравны по своему развитию и совершенству, но, по меньшей мере, одинаковы по своему названию и сути. Каждый из их знает, или должен был бы знать, что инстинкт и разум — это две способности, полностью противоположные по своей природе, два врага, находящиеся в постоянном конфликте друг с другом, и что если они не признают наличия двух душ или принципов, то они во всяком случае должны принять наличие двух потенций в душе, имеющих различные местоположения в мозгу, хорошо известное им, поскольку они могут выявить их и временно вывести из строя, — в зависимости от того, какой орган или какую часть органа им удается подвергнуть мучениям во время их ужасных вивисекционных опытов.
То, что за всем этим стоит лишь человеческая гордость, побудило Попа сказать:
Спроси, зачем и для чего цветет прекрасная земля;
И звезды светят для кого? Гордыня скажет: Для тебя.
Лишь для тебя природы гений лелеет каждый лепесток,
И распускаться заставляет лишь для тебя любой цветок.
* * *
Рудник откроет древний клад, что для меня в земле зарыт;
Источник чистый твою жажду, когда захочешь, утолит;
Тебя разбудит солнца свет, откроет море сто дорог;
Трава — для ног твоих ковер, а небо — голубой полог!
И та же самая бессознательная гордость побудила Бюффона высказать свои парадоксальные замечания о различиях между человеком и животным. Это различие, говорит он, состоит в «отсутствии рефлексии, поскольку животное не чувствует то, что оно ощущает». Откуда Бюффон знает это? «Оно не думает о том, что оно думает», — добавляет он после того, как он сообщил аудитории, что животное вспоминает, часто произвольно, сравнивает и выбирает!16 Кто когда-либо претендовал на то, чтобы считать корову или собаку создателем идей? Но животное может думать и знать, что оно думает, и тем более сильно, что оно не может выражать свои мысли. Как может Бюффон или кто-либо еще знать об этом? Однако, кое-что известно благодаря точным наблюдениям натуралистов, а именно то, что животное наделено разумом; и как только это установлено, мы должны лишь повторить определение разума — прерогативы бессмертной души человека — данное Фомой Аквинским, чтобы понять, что то же самое присуще животному.
Но, отдавая должное истинной христианской философии, мы можем показать, что первоначально христианство никогда не поклонялось таким ужасным доктринам, которые явились причиной отпадения столь многих лучших и высокоинтеллектуальных людей от учения Христа и его учеников.
III
О, философия, ты — путеводитель жизни,
ты — открыватель добродетели!
— Цицерон
Философия — это скромная профессия, это истинность
и прямота; я терпеть не могу важности и претенциозности,
в основе которых нет ничего, кроме спеси.
— Плиний
Удел человека — и самого грубого, звероподобного, и в высшей степени святого — это быть бессмертным, согласно теологическому учению; а какова же судьба бесчисленных представителей животного царства? Различные католические писатели (кардинал Вентура, граф де Местр, и многие другие) говорят нам, что «душа животного — это Сила».
Хорошо установлено, — говорит их «эхо» де Мирвиль, — что душа животного создана землей, ибо так учит Библия. Всякая живая движущаяся душа («нефеш», или жизненный принцип) происходит из земли; но, пусть я буду правильно понят, не только из праха, из которого сделаны тела животных, так же как и наши, но и из силы, или потенции земли, то есть из ее нематериальной силы, какими являются и все другие силы — а именно силы океана, воздуха и т. д., представляющие собой те Элементарные Принципы (princippautes elementaires, о которых мы говорили в другом месте.17
Под этим термином маркиз де Мирвиль понимает то, что каждый «элемент» природы — это область, заполненная и руководимая своими невидимыми духами. Западные каббалисты и розенкрейцеры называли их сильфами, ундинами, саламандрами и гномами; а христианские мистики, такие, как де Мирвиль, дают им еврейские имена и распределяют их среди различных видов демонов под руководством Сатаны — конечно, с разрешения Бога.
Он, также, восстает против решения св. Фомы, согласно которому душа животного разрушается вместе с телом. Он говорит: «Нас призывают уничтожить некую силу, наиболее существенную силу на земле, называемую животной душой», которая, согласно преподобному отцу Вентуре, является «наиболее достойной уважения душой после души человека».18
Он только что назвал ее нематериальной силой, и теперь он же называет ее «наиболее существенной вещью на земле».19
Но что такое эта «сила»? Жорж Кювье и академик Флоуренс раскрывают нам ее секрет.
Форма, или сила тел, (отметим, что форма в этом случае означает душу), — пишет Кювье, — гораздо более существенны для них, чем материя, поскольку последняя постоянно меняется (не разрушаясь по существу), тогда как форма сохраняется вечно.
Флоуренс добавляет к этому:
Во всем, что имеет жизнь, форма является более устойчивой, чем материя; ибо то, что образует Сущность живого тела, его идентичность и его сходство с самим собой, — это его форма.20
Как замечает в свою очередь де Мирвиль, поскольку форма является «основным принципом, философским основанием нашего бессмертия»,21 то отсюда следует, что под этим вводящим в заблуждение термином понимается душа человека или животного. Я предполагаю, что скорее это то, что мы называем Единством Жизни.
Как бы там ни было, как мирская, так и религиозная философия подтверждает утверждение о том, что души человека и животного идентичны. Лейбниц, философ, которого любил Боссюэ, по-видимому в некоторой степени верил в «воскрешение животных». Поскольку смерть для него — это «просто временное сворачивание личности», он сравнивает ее с сохранением идей во сне или с бабочкой, содержащейся в гусенице. «Для него», — говорит де Мирвиль, — «воскрешение22 — это общий закон природы, но если оно совершается чудотворцем, то сразу становится большим чудом из-за своей преждевременности, окружающих обстоятельств и способов, которыми он действует». В этом отношении Лейбниц является истинным оккультистом, хотя и не подозревает этого. Рост и распускание цветка или растения за пять минут вместо нескольких дней или недель, усиленное развитие растения, животного или человека, — эти факты содержатся в записях оккультистов. Они только по видимости являются чудесами; естественные силы ускорили и во много раз усилили эти процессы при помощи особых условий и под воздействием оккультных законов, понятных для посвященного. Ненормально быстрый рост осуществляется силами природы, слепыми или обладающими незначительным разумом, подчиняющимся оккультной силе человека, силами, совместно действующими на развитие чего-либо из хаотических элементов. Но почему нужно одно называть божественным чудом, а другое — сатанинской уверткой или просто обманным действом?
И все же, как истинный философ, Лейбниц даже в этом опасном вопросе о воскрешении мертвых чувствует себя обязанным включить сюда все животное царство в целом, говоря: «Я верю, что души животных неразрушаемы... и я думаю, что это лучше всего способно доказать нашу собственную бессмертную природу».23
Дан, викарий Мидлтона, опубликовал по этому вопросу два небольших тома, в которых он поддержал Лейбница. Подводя итог своим взглядам, он говорит, что «священные тексты содержат намеки на то, что животные будут жить в будущей жизни. Эта доктрина поддерживалась рядом отцов церкви. Разум, говорящий нам, что животные имеют душу, одновременно учит нас, что они должны переходить в будущее состояние. Взгляды тех, кто верит, что Бог уничтожает души животных, не имеет никаких прочных оснований», и т. д. и т. п.24
Немало ученых последнего столетия защищало гипотезу Дана, объявляя ее в высшей степени вероятной, и прежде всего — протестантский теолог Шарль Боннэ из Женевы. Сейчас этот теолог является автором исключительно интересной книги, названной им «Палингенезис»,25 или «Новое рождение», которое имеет место, как он старается доказать, благодаря невидимому зародышу, существующему в каждом; и, как и Лейбниц, он не может понять, почему животных следует исключить из этой системы, ибо в таком случае она утратит свое единство, а система означает «собрание законов».26
Животные, — пишет он, — это удивительные книги, в которых творец собрал самые потрясающие черты своего верховного разума. Анатом должен изучать их с уважением, и даже если он слабо наделен чувством деликатности и способностью к рассуждению, характерными для нравственного человека, он никогда не будет представлять себе, что имеет дело с грифельной доской или с булыжником. Он никогда не забудет, что все то, что живет и чувствует, имеет право на его милосердие и жалость. Человек стал бы избегать риска идти на компромисс со своим этическим чувством, если бы он познакомился со страданиями и кровью животных. Эта истина настолько очевидна, что правительства никогда не должны упускать ее из виду... Что касается гипотезы об автоматизме животных, то я склонен рассматривать ее как философскую ересь, которая была бы очень опасна для общества, если бы она не противоречила столь сильно здравому смыслу и чувствам, становясь тем самым безопасной, ибо она никогда не может быть признана.
Что касается предназначения животных, то, если моя гипотеза верна, провидение предусматривает в их будущих состояниях крупные компенсации за их теперешнюю жизнь...27 Для меня их воскрешение — это следствие той души или формы, наличие которой мы обязаны признать у них, ибо душа является простой субстанцией, которая не может быть ни разделена, ни разложена на составные части, ни уничтожена. Нельзя избегнуть такого заключения без того, чтобы не впасть в автоматизм Декарта; а в этом случае каждый быстро и неизбежно перешел бы от автоматизма животных к автоматизму человека...
Наша современная биологическая школа дошла до теории «человека-автомата», но ее последователи могут иметь свои собственные схемы и заключения. То, чем я в настоящее время занимаюсь, это окончательное и полное доказательство того, что ни Библия, ни ее наиболее философские интерпретаторы (хотя бы по другим вопросам у них и не было ясных взглядов) никогда не отрицали, исходя из библейского авторитета, наличия бессмертной души у животных, более того, они находили в ней убедительное доказательство существования такой души у человека. Следует прочесть некоторые стихи в книге Иова и Екклезиасте (III, 17-22), чтобы придти к этому заключению. Суть дела состоит в том, что там ни единого слова не говорится о будущем состоянии ни животного, ни человека. Но если в Ветхом Завете содержится лишь негативное свидетельство относительно бес...
Продолжение на следующей странцие...
