ны
говорить только, что это хорошо для меня или это плохо для меня.
Я осторожно запустил планер снова. Он взмыл вверх, замер и снова
свалился в траву.
? Одно исключение не может повлиять на правило!
? Нет, ? сказал я, вновь беря в руки планер и задумавшись над проблемой
его балансировки.
Теперь я уже добавил немного пластилина.
? Докажи.
? Считать ли злом убийство, совершенное с целью самообороны? Убийство
врагов в военное время? Эвтаназию?
? По твоим словам, убить кого-либо невозможно, ? сказал он. ? Жизнь
Есть, и мы не можем создавать ее или уничтожать.
? Жизнь Есть, Дикки, это так. И у нее нет правил. Но мы с тобой
сейчас говорим об играх, здесь, в пространстве-времени, о предположениях
относительно образов, добре и зле в свете человеческой культуры,
в обществе, где реально кажущееся, а Принцип остается незамеченным.
? То есть в действительности добра и зла не существует?
? Не существует абсолютных Добра и Зла. Единственный абсолют ?
Жизнь Есть.
? Значит, я могу делать все, что мне вздумается, и не будет никаких
последствий? Я могу идти обманывать, красть, убивать, и это не
повлечет никаких последствий, если моя личная мораль говорит мне,
что это хорошо?
? Конечно, можешь, ? сказал я. ? Но будут последствия, которые
ты вряд ли воспримешь как хорошие.
? Например?
? Например, твой поступок будет тяготить твою душу до конца жизни.
Или ты будешь гнить в тюрьме от семи до двенадцати лет. Или ты
умрешь удивленным: ты думал, что твоя жертва беззащитна, а она
оказалась вооруженной. В мире образов существует бесконечное множество
последствий, чтобы уравновесить любой сделанный тобой выбор.
? Любой? ? спросил он.
? Любой.
Он потер указательным пальцем кончик большого.
? Любой ? и самый крошечный, и самый большой?
? Подумай сам, ? сказал я. ? Какой выбор не имеет последствий?
Я в третий раз запустил маленький планер. Он плавно поднялся над
землей, пролетел, почти касаясь верхушек травы, футов тридцать,
и легко, словно бабочка, приземлился. Неплохо для третьей попытки.
? Есть ли последствия у решения стать писателем?
? Да, ? сказал я. ? Каждый день я могу спать до обеда.
? Перестань...
Я отправился искать планер в траве.
? Дикки, разве ты не понимаешь? Всегда есть какие-то... результаты,
хорошие или плохие...
? ...доставляющие-мне-удовольствие и не-доставляющие-мне-удовольствия...
? пояснил он за нас обоих.
? того, что мы решаем делать, ? закончил я, ? и того, кем мы решаем
быть.
? А какие отрицательные последствия решения стать писателем? ?
спросил он.
Идя назад, я не смог расшифровать выражение его лица и понять,
почему он спрашивает.
? Много лет назад я написал книгу о диете, в которой сказал, что
многим из нас не помешало бы сбросить фунтов десять.
? Это и есть отрицательные последствия?
? Нет, ? сказал я ему. ? Последствие, которое не доставило мне
удовольствия, заключалось в том, что один из моих читателей согласился
с этим, процитировал меня в качестве авторитета и отрезал себе
голову, таким образом избавившись от лишнего веса.
Глаза словно блюдца.
? ЧТО?
? Он не понял, о чем я писал, Дикки, но сбросил те самые десять
фунтов.
? Ты шутишь!
? Не совсем, ? сказал я. ? Много лет назад я действительно написал
книгу, в которой главный герой не боялся смерти. Один молодой человек
прочитал эту книгу, решил, что он тоже не боится смерти, и покончил
с собой.
? Ты опять шутишь.
? Нет. Это правда.
Я сел на траву с планером в руке.
? Зачем он это сделал?
? Он был влюблен в одну девушку и не нравился ее родителям, которые
пообещали разлучить их навсегда. Влюбленные решили покончить с
собой, въехав на большой скорости в стену. Она выжила, а он погиб.
? Почему они просто не бежали вдвоем?
? Хороший вопрос.
? Если бы я уже решился умереть за что-то, Ричард, вряд ли меня
остановило бы что-нибудь меньшее, чем смерть! А к этому относится
немало решительных мер.
? Например?
Интересно, что я считал решительными мерами, когда мне было девять
лет?
? Взять свой скаутский нож, еду и спички и бежать с ней в горы.
Я вспомнил свой последний мальчишеский побег: прочь из родного
города, в дикие дебри, которые изо дня в день виднелись на горизонте.
Я ожидал большего.
? Если бы я умел водить машину, мы бы уехали в Монтану. Или пробрались
бы на грузовое судно, идущее в Новую Зеландию.
Конечно же, побег был его первой мыслью. Если бы сегодня в нашей
жизни еще оставалось место чему-нибудь решительному, я бы тоже
выбрал побег.
? Я бы поговорил с ее родителями, ? продолжал он, ? пообещал бы
подстригать траву на их лужайке до конца жизни, показал бы им дневник
с моими отметками и привел бы полсотни своих друзей, чтобы они
засвидетельствовали, что я действительно хороший парень.
Я кивнул.
? Господи, ну и потом, ведь она не была собственностью своих мамы
и папы!
? Нет, ? сказал я. ? По моему убеждению ? ни одной секунды, но
вряд ли у ее родителей были те же убеждения, что и у меня.
? Позволил бы ей уехать, ? сказал он. ? Писал бы ей письма от имени
нового близкого друга, пока бы не подрос настолько, что мог бы
отправиться за ней.
? Возможно.
? Я бы работал и посылал бы ей деньги, чтобы она могла звонить
мне, когда захочет. По телефону мы бы договорились, как нам опять
встретиться.
Я ждал.
? Терпение. Рано или поздно мы останемся одни, без родителей, и
тогда никто не сможет помешать нам быть вместе.
За пять минут Дикки придумал пять планов, как преодолеть родительский
запрет, не прибегая к самоубийству, ? по одному плану в минуту.
Однажды, подумал я, тот парень тоже ломал над этим голову.
Если бы бедняга раскачивался на почти перетертой веревке над озером,
полным крокодилов, тогда бы я мог согласиться, что выбор у него
весьма ограничен, но даже в этом случае смерть вовсе не была бы
неизбежной. Одно время, во Флориде, я часто плавал в водоеме с
аллигаторами; не все из них людоеды. Если они не голодны или погружены
в медитацию, когда ты проплываешь мимо, они не представляют никакой
опасности.
Я подбросил планер. Он набрал высоту, выровнялся и медленно скрылся
из виду за гребнем холма.
Смерть ? это единственное, чего нельзя изменить, подумал я. Хотел
бы я, чтобы тот мой опрометчивый юный читатель был здесь, со мной
и Дикки. Убить себя в шестнадцать лет не означает выиграть игру,
ради которой мы находимся здесь.
И запомни, сказал бы я ему: если ты собираешься использовать мою
книгу для оправдания самоубийства, тебе потребуется мое письменное
разрешение, прежде чем сделать это. Давай, сделай это: я разозлюсь
как черт, и мой читатель, забывший, какой игрой является наше пространство-время,
низко поклонится этому миру зеркал.
Я помолчал минуту, задумавшись над его выбором.
? Что бы ты чувствовал, Дикки? Ты убиваешь себя, въехав в стену,
воспаряешь над своим смятым за рулем телом и вдруг понимаешь: "О,
нет! Мы же могли сбежать в Окленд! Ну и дурак же я!"
? Слишком поздно, ? сказал он. ? По-твоему, мне снова пришлось
бы стать в очередь, потом снова родиться младенцем, еще более беспомощным,
чем подросток. Мне пришлось бы все начинать сначала: учиться говорить,
учиться ходить, учиться считать, пойти в детский сад, делать все,
что скажут взрослые, потому что они большие, а я маленький...
Нам не нужно снова становиться в очередь, подумал я. Нам ничего
не нужно делать. Мы хотим делать это снова, пытаясь сделать это
правильным, умным и точным действием.
В первый раз с момента нашей встречи мальчик, которым я был, проявил
жалость к мужчине, которым он станет.
? Каковы были бы последствия, ? тихо сказал он, ? если бы ты написал
книгу, которую кто-нибудь не понял бы?
? Я до сих пор ощущаю этот огромный груз, Дикки. Я хотел бы поговорить
с ним, хотел бы услышать от него другие варианты.
? Это невозможно. Он мертв.
Кто знает, подумал я. Может быть, к тому времени, как я завершу
свою следующую книгу, она уже сможет ее прочитать.
Тридцать восемь
Дикки ушел, не прощаясь, оставив меня в одиночестве.
Когда с нами случается что-то ужасное или мы попадаем в безвыходную
ситуацию, как здорово услышать магическое "Все в порядке", даже
если произносим его мы сами.
"Все в порядке" ? это космическая истина, подумал я, и ощутил,
как спадает напряжение внутри. У моего юного самоубийцы были свои
уроки, как и у всех нас. Все в порядке. Если бы нам не было чему
здесь научиться, вряд ли мы оплатили бы это путешествие.
Я посмотрел на горы за холмом сквозь мили чистого, как алмаз, воздуха.
Для полетов не существует расстояний. Можно добраться до любой
точки на Земле: отдаленная деревушка и снежное высокогорье, коралловый
остров и клубящиеся облака. В ненастные дни мы можем подняться
к самому солнцу, если пожелаем. Верь в Инструменты, продолжай подъем
и в дождь, и в снег, и в туман, и рано или поздно окажешься на
вершине. Космический закон полетов, который нам необходимо доказать
в своей жизни.
Пора просыпаться и переходить к другому сну.
В тот момент, когда я об этом подумал, из-за вершины холма внезапно
показалась голова Дикки, устало плетущегося с маленьким планером
в руке.
? Он действительно летает, Ричард! Он был далеко-далеко от холма!
Ты действительно умеешь летать! Как у тебя это получается?
? Практика, ? ответил я, пряча удачу за скромностью.
? А название ? секрет? ? спросил он, зная, что я не пойму, о чем
он, и задам вопрос.
? Какое название?
? Название твоей религии.
? У нее нет названия, Дикки, и никогда не будет. И вообще, это
не религия ? во всяком случае, в общепринятом смысле. Организованная
религия ? это паутина из тысячи доктрин, ритуалов и навязанных
верований, в центре которой находится Бог ? Великий Паук. В этой
паутине люди гибнут. Пожалуйста, никакой организованности!
Он улыбнулся мне.
? У тебя есть безымянная неорганизованная религия? У тебя есть
что-то, во что ты веришь. У тебя есть... что?
? У меня есть способ выяснять для себя истину, который я еще не
довел до конца. Это... это ? экспериментальная личная философия,
и у нее никогда не будет названия. Ты знаешь почему.
Я знал, что он этого не знает, но, на мой взгляд, он заслужил право
угадать.
? Потому что название ? это ярлык, ? сказал он, ? а как только
появляется ярлык, идеи исчезают и начинается обожествление или
осмеяние ярлыка, и вместо того, чтобы жить ради идей, люди начинают
умирать ради ярлыков, поэтому новая религия ? это, по-твоему, последнее,
в чем нуждается мир.
Я уставился на него.
? Неплохо угадываешь.
? А есть ли у нее какой-нибудь символ, у твоей безымянной экспериментальной
личной философии?
? Конечно, нет. Символ ? это тот же...
? Я понял, ? сказал он. ? Но почему бы тебе, просто ради удовольствия,
не придумать какой-нибудь символ, который выражал бы твой образ
мыслей, напоминал бы, что у него нет и никогда не будет имени?
И ради безопасности тоже. Ведь что-то, не поддающееся выражению
словами, вряд ли может стать ярлыком.
? Интересная идея, ? сказал я. ? Хотя значение имеет только то,
как я использую свои знания в каждую минуту своей жизни; как я
использую их, чтобы помнить в разгар игры, что это всего лишь игра.
Он не отставал.
? А если бы все-таки символ был, в твоем сознании, что бы это было?
? спросил он. ? Уж наверное, не звезда, не полумесяц и не крест?
Я засмеялся.
? Нет, Дикки, не крест. Крест без перекладины. Мне не нравятся
перекладины.
? Крест без перекладины, ? сказал он, ? это единица.
? Точно, ? сказал я. ? Единица в двоичной арифметике значит He-Ноль,
Есть вместо Нет. Единица ? это число Жизни, число снов не важно.
? Крест без перекладины ? это заглавная буква I.
? Напоминающая мне о том, что этот безымянный путь ? мой личный
образ мысли, которым я не делюсь ни с кем, пока меня не попросят,
и то если у меня в тот день будет настроение рассказывать, чего
обычно не случается, ...
Продолжение на следующей странцие...
