лода вовек!” И смоковница тотчас засохла.
Увидевши это, ученики удивились и говорили: “как это тотчас засохла смоковница?”
Евангелие от Матфея, 21:18-20.
Л.Д. Вчера я, Учитель, подумала вот о чём:
Как может сочетаться между собой необходимость борьбы со Злом с дальнейшим соблюдением такого нравственного императива, как веротерпимость, если Зло то и дело прикрывается религиозными или псевдорелигиозными личинами, о чём мы и говорили в прошлый раз?
Не попадаем ли мы в этический тупик, решаясь на сопротивление Злу в религиозных личинах, а значит, отказываясь от принципов веротерпимости,— или наоборот, сохраняя верность этим высоким принципам, автоматически становимся беспомощными и парализованными перед лицом Зла, чем обрекаем себя на неминуемое поражение? Как найти выход из этой ситуации, в этическом смысле очень неоднозначной?
А.С. Для начала я отвечу тебе вопросом на вопрос: как по-твоему, достаточно ли толерантным и веротерпимым был, например, такой великий борец с универсальным Злом, как Вольтер?
Л.Д. Ну да, разумеется! Именно он-то и сформулировал основной гуманистический принцип отношения к мировоззрению оппонента: дескать, я не разделяю ваших убеждений, и буду бороться с ними до последнего вздоха, но при этом я готов, в случае необходимости, отдать свою жизнь за ваше право на свободу совести.
А.С. Совершенно верно. Именно такой и была его принципиальная и искренняя позиция по отношению к собственным гонителям, отнюдь не отличавшимся таким же благородством. Он хорошо понимал, что есть огромная разница между своим оппонентом, как носителем Зла — и самим метафизическим Злом. Будучи человеком, его оппонент имел точно такие же врождённые права на свободу самовыражения, как и он сам.
С другой стороны, человек, одержимый Злом, не может быть признан виновным или ответственным за свою одержимость. Что бы он ни натворил, будучи одураченным какими-либо “идеями”, имеющими инфернальное происхождение,— он по-прежнему невинен, как в день своего появления на свет. Даже при самых деспотических режимах лиц невменяемых, то есть одержимых психической болезнью или демонами, не казнят даже за самые страшные преступления, а лишь “изолируют от общества”. Много позже Василий Розанов, понимая эту принципиальную разницу между метафизическим Злом как таковым — и человеком как проводником этого Зла, говорил так: никто из убийц или религиозных фанатиков не достоин ни ненависти, ни презрения; все они достойны только жалости и сострадания. С этой формулой Розанова, несомненно, согласился бы и Вольтер, так как он тоже прекрасно видел эту разницу между отдельным человеком — и злобным демоном, который в него проник и которым он манипулирует, как тряпичной куклой. Поэтому принципиальная терпимость Вольтера распространялась только на человека, но ни в коем случае не на то Зло, бессознательным проводником которого этот человек является. Здесь он тоже был вполне принципиален и твёрд, о чём говорит тот факт, что каждую свою публикацию и даже каждое личное письмо он неизменно заканчивал одной и той же фразой: “Ecrasez L/Infame!” — “Раздавите Гадину!” “Гадиной” же, как всем известно, он называл только один безличный объект — христианскую Церковь...
Л.Д. Сегодня за такой призыв его затаскали бы по судам, или просто тихо прикончили в тёмной подворотне!
А.С. Совершенно с тобой согласен. Сейчас, двести лет спустя, в эпоху “торжества демократии и либерализма”, ему, скорее всего, не позволили бы мирно почить на девятом десятке в собственной постели, а уж как-нибудь постарались бы свести в могилу пораньше.
Между тем, его призыв отнюдь не был приглашением уподобиться императору Диоклетиану и “давить Гадину” в лице её злосчастных носителей, преследуя не само Зло, а всего лишь несчастных оболваненных жертв мирового Зла, в души которых оно проникло и утвердилось. Марре это было бы только на руку, ибо он всегда готов восторженно приветствовать мученичество верных ему фанатиков,— мученичество, являющееся для него всего лишь средством восполнения своих энергетических затрат, или, как сказал бы Даниил Андреев, обильным источником гавваха.
О нет, Вольтер был бесконечно далёк от буквального и примитивного антропоморфизма, и никогда не отождествлял Зло с теми конкретными индивидами, через которых оно себя проявляет. Больше того, если бы вдруг возникла угроза свободе совести христиан или кого бы то ни было ещё, он был бы первым, кто встал бы на защиту человеческих прав на свободу вероисповедания.
Лично я поступил бы точно так же, и — в меру своих сил и возможностей — встал бы на пути у любой силы, которая решилась бы посягнуть на естественное человеческое право исповедовать своё собственное понимание единой Реальности, пускай даже радикально отличное от моего и представляющееся мне вздорным или даже опасным.
Но вместе с тем, никто не вправе запретить нам противодействовать Злу и “давить Гадину” непосредственно в тех человеческих душах, в которых она угнездилась. Я ведь уже говорил о том, что наша ахимса, наше мирное и ненасильственное сопротивление Злу по преимуществу заключается в чистом “экзорцизме”, то есть в изгнании злобных демонов из поражённых ими, но от рождения невинных человеческих душ. Мы ни в коем случае не смотрим на несчастных, одержимых метафизическим Злом, как на своих врагов. Мы видим Зло, затаившееся в них, сквозь них самих, подобно тому, как врач-рентгенолог видит раковую опухоль, с которой ему предстоит бороться, не в лице своего пациента, но внутри него и сквозь него. Цель врача проста и понятна: надо уничтожить злокачественную опухоль ради того, чтобы спасти человеческую жизнь от жестоких страданий и преждевременной смерти. Точно так же понятна и проста наша цель: надо “раздавить Гадину”, вросшую в мозги наших с тобой современников, чтобы спасти живые человеческие души от духовной и нравственной погибели, внешней проекцией которой уже является и очевидная угроза самой жизни на Земле: угроза, исходящая от Марры, но осуществляемая на практике через порабощённые им гигантские массы людей.
Пожалуй, можно было бы сказать, что мы — “нетерпимы”. Но мы нетерпимы к “раковой опухоли”, а отнюдь не к тем, кого она поразила. К ним мы, вслед за Розановым, не можем испытывать ничего, кроме жалости и сострадания; ничего, кроме глубокого сочувствия и доброй воли, направленной на их спасение.
“Возненавидь грех, но не грешника”,— учил Махатма Ганди. “Прости им, Боже, ибо они не ведают, что творят!” — молился Заратустра, окружённый разъярённой толпой фанатиков и убийц.
Мы “нетерпимы” только к тому, в чём мы видим “невооружённым глазом” однозначное Зло, смертельно опасное как для любого отдельно взятого человека, так и для будущего всей планеты. Мы совершили бы моральное преступление, если бы уже научившись различать Добро от Зла и увидев страшную опасность, от Зла исходящую, тем не менее по-прежнему оставались бы “терпимыми” к этому Злу.
В Уголовных Кодексах большинства стран есть такая статья, за которую лишают свободы: “Неоказание помощи потерпевшему”. Если обвиняемый по этой статье станет оправдывать свою пассивность свей сугубой “толерантностью” и уважением к “прайвисти” насильника, то ни один суд не примет такое самооправдание за смягчающее обстоятельство, и правильно сделает. Потому что у терпимости, как и у всего на свете, есть свои пределы и границы, за которые нельзя перешагнуть, не вступив в конфликт с собственной совестью.
“Абсолютная веротерпимость” — это одна из полярностей, пару которой составляет — на противоположном полюсе — “религиозный фанатизм”. И то, и другое — две крайности, между которыми и располагается то, что является нормой и “золотой серединой”. Но что может являться общим объединительным свойством, одинаково присущим обоим полюсам, то есть “абсолютной веротерпимости” и “религиозному фанатизму”? Только одно, а именно, экстремизм, который нам безусловно чужд. В большинстве европейских языков слова “крайность” и “экстремизм” — слова однокоренные. И я уверен, что во всех без исключения языках эти два слова имеют только отрицательное значение.
Приведу тебе ещё одну иллюстрацию, к моему сожалению, довольно жутковатую, которая, я надеюсь, окончательно объяснит тебе, почему наша веротерпимость никогда не может, да и не должна быть абсолютной:
Вообрази себе, что существует некое демоническое вероучение, которое учит, что для того, чтобы достичь “спасения”, необходимо собственноручно убить собственную мать. И представь себе, будто у меня есть родные братья, которые рехнулись настолько, чтобы проникнуться этим чудовищным вероучением. Разумеется, я обязан быть достаточно “веротерпимым”, чтобы мириться с безумием своих братьев и с самим фактом существования этой гнусной секты, членами которой они являются. Но я обязан мириться со всем этим лишь до тех пор, пока мои братья не приступят к практическому осуществлению своей “душеспасительной” программы. И когда я увижу, что, вот, они уже схватили и связали нашу общую мать, и уже понесли её к жертвеннику, чтобы совершить над ней свой кровавый обряд,— то скажи мне, пожалуйста, смогу ли я и дальше продолжать считать себя человеком, если я немедленно не встану на защиту матери, если я не попытаюсь вырвать её из лап палачей, хотя бы и ценой своей собственной жизни?
Предположим далее, что изуверы , желая воспрепятствовать мне спасти мать, не прикончат меня сразу, но попытаются меня “увещевать”, причитая и кликушествуя: “Ну-ка, прочь с дороги! Да как ты смеешь мешать нам совершить, согласно нашему вероучению, необходимый обряд! Да, мы очень скорбим о том, что тебе явно не по душе наши ритуальные действия, но ты уж постарайся нас понять, братец: таково наше вероучение! Где же твоя веротерпимость?...” — и так далее. Так неужели же это “увещевание”, взывающее к моей веротерпимости, хоть на одну секунду смутит меня и остановит меня от попыток спасти свою мать? Разумеется, нет! Это меня не смутит и не остановит ни на секунду, ни на пол-секунды! В этой критической ситуации я буду думать не о том, насколько согласуются или не согласуются мои действия с “принципами веротерпимости”, но только о том, как мне спасти свою мать, и ни о чём больше!
Сегодня мы все находимся как раз в такой критической ситуации, когда мы должны наконец сделать свой нравственный выбор между “абсолютной терпимостью” к жизнененавистнической и природоненавистнической “христианской духовной парадигме”, в лице своих “пастырей” и “стада” давным-давно уже приступившим к кровавому ритуалу Матереубийства, то есть к умерщвлению нашей общей Матери-Земли и истреблению самой жизни на планете (что для них является последним подготовительным этапом ко “второму пришествию” и “Страшному Суду”),— и нашим сыновним долгом, который, не скажу, “говорит”, но уже вопиет нам о том, что если мы всё ещё люди, мы обязаны всеми силами воспрепятствовать этим чудовищным планам и должны во что бы то ни стало попытаться спасти нашу общую Мать от наших собственных обезумевших собратьев! И нет нам прощения, если мы не сделаем для спасения Матери всё, что будет в наших силах,— не говоря уж о том, что наше собственное спасение напрямую зависит от того, удастся нам или не удастся остановить Матереубийство.
Л.Д. Учитель, мне кажется, что некоторые читатели, имеющие более оптимистический и благодушный взгляд на окружающую действительность, чем мы с тобой, ознакомившись с твоим мнением относительно основной ответственности христианства за сегодняшний глобальный кризис, могут посчитать, что ты, во-первых, излишне драматизируешь экологическую ситуацию на планете, и во-вторых, возлагаешь на монотеизм гораздо большую ответственность за нынешний кризис, чем следовало бы.
А.С. Что ж, “розовые очки” — вещь, конечно, приятная и иногда даже полезная, но едва ли они способны сделать нашу жизнь более осмысленной или более безопасной.
Я уже как-то признавался в одной из наших с тобой бесед, что, испытывая большое недоверие ко всякого рода “предположениям”, “гипотезам”, “допущениям” и субъективным “ощущениям”, всегда предпочитал иметь дело только с голыми фактами. А голые факты так...
Продолжение на следующей странцие...
