встретился с Еким-беем, мы оба были еще совсем молоды, он учился в военном колледже в Германии и как обычно приехал провести летние месяцы со своим отцом в Константинополе. Прежде чем описать обстоятельства, сопутствовавшие нашему знакомству, я должен сказать, что в период, предшествующий моему появлению в Эчмиадзине и моей встрече с Погосяном, чему была ранее посвящена глава, я рыскал повсюду, как молодая гончая собака, в поисках ответов на вопросы, которые меня волновали. Тогда я, по отзывам моих знакомых, производил впечатление полупомешанного, и в таком состоянии отправился в Константинополь, привлеченный слухами о невероятных чудесах, которые творили дервиши.
По прибытии в Константинополь я остановился в районе, который назывался Пера, и сразу же отправился по монастырям, где жили дервиши. Проводя почти все время в обществе этих людей, не занимаясь ничем другим и ломая голову над всей этой несусветной чепухой, я вдруг понял, что, если так будет продолжаться и дальше, остатки здравого рассудка вскоре совершенно меня покинут.
Осознав все это, я провел два дня в полном одиночестве, пытаясь прийти в себя и освободиться от охватившего меня наваждения, но назойливые мысли донимали меня, как мухи испанского мула.
Обеспокоенный этим, я однажды стоял на большом мосту, соединяющем Пера и Стамбул и, облокотясь на парапет, размышлял над смыслом всех тех фокусов, которыми дервиши удивляют праздных зрителей. В это время под мостом проплывали пароходы, непрерывно сновали маленькие лодки.
На берегу Галаты сразу за мостом была пристань, где останавливались пароходы, курсирующие между Константинополем и противоположным берегом Босфора. Возле прибывающих и отходящих пароходов я увидел плавающих мальчишек, которые ныряли за монетами, что бросали им скучающие пассажиры. Это заинтересовало меня, и я подошел поближе, чтобы лучше все рассмотреть. Очень ловко и без всякой суеты эти подростки подхватывали брошенные им с пароходов монеты, не упуская ни одной. Я наблюдал за ними долгое время, любуясь ловкостью и проворством этих мальчиков разного возраста (им было примерно от восьми до восемнадцати лет), и внезапно мне в голову пришла мысль: "А чем я хуже их? Почему мне не заняться тем же ремеслом?" И на следующий день я отправился на берег и стал учиться нырять возле здания Военно-морского министерства.
Один грек, часто приходивший сюда купаться, заметил мои потуги и добровольно вызвался стать моим учителем, чтобы помочь овладеть этим, как он выражался, "высоким искусством". После "урока" мы отправлялись в кофейню, и, думаю, не нужно вдаваться в детали и уточнять, кто из нас платил за выпитый кофе.
Сперва было очень трудно, потому что соленая морская вода раздражала глаза, ведь во время погружения их следовало держать открытыми, и это причиняло мне довольно сильную боль. Но вскоре я привык и чувствовал себя в воде как на суше. Через две недели я начал зарабатывать на жизнь, плавая вокруг пароходов и подхватывая брошенные деньги. Конечно, сперва я не был так проворен, как местные мальчишки. Но через некоторое время достиг настоящего совершенства и не упускал ни одной монетки.
Следует заметить, что монета, брошенная в воду вначале погружается довольно быстро, но постепенно замедляет скорость, так что, если место очень глубокое, пройдет довольно значительное время, прежде чем она достигнет дна. Таким образом, прежде чем прыгнуть в воду, ныряльщик должен заметить, куда была брошена монета, и тогда будет нетрудно обнаружить ее в воде и подхватить.
Однажды некий пассажир, задумавшись о чем-то, облокотился на поручень и, отвлеченный возней, которую затеяли ныряльщики, нечаянно уронил в воду четки - непременный атрибут в руках всякого уважающего себя жителя Азии, когда он не занят суетными мирскими делами.
Он сразу же подозвал мальчишек-ныряльщиков и попросил их отыскать четки. Но несмотря на все усилия подростки не смогли их найти, так как находились довольно далеко от места падения четок и не успели его приметить. Очевидно, эта вещь была очень ценной, потому что пассажир предложил тому, кто ее найдет, двадцать пять турецких фунтов.
Когда пароход отчалил, ныряльщики еще долго продолжали свои попытки обнаружить четки, но их усилия не увенчались успехом. В этом месте было очень глубоко, что мешало обшарить дно. Следует заметить, что очень трудно достичь дна на большой глубине, так как вода в соответствии со своими физическими свойствами, удерживая пловца на поверхности, стремится вытолкнуть тело погружающегося человека.
Через несколько дней, когда я, как обычно, нырял за брошенными монетами, один из пассажиров швырнул свою так далеко, что, пока я подплыл к этому месту, она пропала из виду. Так как тот день не был для меня особенно удачным, я решил любой ценой достать эту монету и нырнул за ней. В тот момент, когда я наконец подхватил ее, на дне что-то блеснуло, похоже четки. Всплыв на поверхность, я постарался запомнить место находки, за которую было предложено двадцать пять фунтов.
Не сказав никому о том, что я видел на дне, я нырнул снова, но после нескольких безуспешных попыток понял, что обычным способом достать дна невозможно, так как здесь было очень глубоко. На следующий день я захватил с собой тяжелый кузнечный молот, привязал его к себе, прыгнул в воду и быстро пошел на дно под воздействием этого "грузила". И вскоре я нашел то, что искал. Четки были янтарные, с вкраплениями небольших бриллиантов и гранатов.
В тот же день я узнал, что пассажиром, уронившим четки, был паша N, недавний правитель маленькой области, расположенной невдалеке от Константинополя, который в настоящее время проживал на противоположном берегу Босфора, вблизи Скутари. Так как я чувствовал себя не очень хорошо, то решил не нырять за монетами, а отнести четки их владельцу и заодно посетить кладбище в Скутари.
Я отправился на следующее же утро и вскоре нашел дом паши. Он как раз был дома и, когда услышал, что пришел ныряльщик, который просит пустить его к хозяину, сразу понял, в чем дело, и сам поспешил мне навстречу. Увидев найденные мной четки, он очень обрадовался и так горячо поблагодарил меня, что я, глубоко тронутый его приемом, наотрез отказался принять причитающееся мне вознаграждение.
Тогда паша пригласил меня к себе на ужин, и я, конечно, не смог отклонить этот знак внимания. После ужина я был вынужден сразу уйти, так как боялся опоздать на последний рейс парохода. Но по дороге на пристань я вдруг почувствовал себя так плохо, что присел на ступеньки ближайшего дома и, видимо, потерял сознание.
Прохожие заметили то, что случилось и, так как это было недалеко от дома паши, оповестили его, что какой-то парень внезапно лишился чувств. Догадавшись, что это был не кто иной, как его недавний гость, паша поспешил прийти вместе со своими слугами и приказал им отнести меня к нему в дом и как можно быстрее послал за доктором.
Я вскоре пришел в себя, но, находясь в очень плохом состоянии, вынужден был на некоторое время остаться в доме этого доброго человека.
В ту же ночь моя кожа начала шелушиться и нестерпимо гореть, очевидно, из-за продолжительного воздействия соленой морской воды. Я был помещен во флигель, и для ухода за мной прислали одну пожилую женщину по имени Фатима Бадьи. Сын паши, студент германского военного колледжа, тоже приходил навестить меня, интересуясь моим здоровьем. Это и был Еким-бей, человек, позже ставший моим закадычным другом.
Я начал выздоравливать, и мы часто беседовали с ним, обсуждая все на свете, и постепенно перешли на философские темы. К тому времени, когда я полностью поправился, мы уже были близкими друзьями и, не без сожаления расставшись, поддерживали переписку. В том же году он ушел из военного колледжа и поступил в медицинскую школу, так как его взгляды к тому времени изменились и заставили его отказаться от запланированной ранее военной карьеры.
Прошло четыре года.
Однажды, будучи на Кавказе, я получил от него письмо, в котором он сообщал, что уже завершил свое образование и хотел бы повидаться со мной и в то же время посетить Кавказ, которым он давно интересовался, и спрашивал меня, когда и где мы могли бы встретиться.
Тем летом я жил в Сураме, зарабатывая на жизнь изготовлением гипсовых безделушек под маркой "made in Paris". В телеграмме, посланной Еким-бею, я сообщал, что с нетерпением жду его приезда, и через несколько дней мы встретились.
В том году Погосян, Елов и Карпенко также проводили летние месяцы вместе со мной в Сураме, и, познакомившись с ними поближе, Еким-бей вошел в нашу дружескую компанию.
Все лето мы прожили в Сураме, часто устраивая пешие экспедиции по окрестностям этого города: взбирались на вершины гор, знакомились с жителями этих мест, еще не подвергшихся воздействию цивилизации, и даже добрались до племени хевсуров, обычаи и быт которого могли бы свести с ума любого человека, увлекающегося этнографией.
Проведя несколько месяцев в тесном общении с нашей компанией, этот впечатлительный юноша заразился нашими сумасбродными идеями и вскоре точно так же, как и мы, производил на окружающих впечатление не совсем нормального человека.
В то время мы четверо - Погосян, Елов, Карпенко и я - обсуждали предложение, давно сделанное нам князем Юрием Любовецким, приглашавшим всех нас присоединиться к нему и его товарищам, отправлявшимся в пешую экспедицию от окрестностей Нахичевани через всю Персию до Персидского залива.
Эта дискуссия и перспективы, связанные с подобным путешествием, так сильно заинтересовали Еким-бея, что он попросил нас замолвить за него словечко, чтобы князь позволил ему участвовать в этой экспедиции. Еким-бей стал придумывать, как добиться у отца разрешения отправиться в это странствие.
Дело закончилось тем, что, уладив все свои дела, частью с помощью переписки, частью лично, для чего ему пришлось все же съездить домой, он в сопровождении нашей неунывающей компании отправился в долгий путь.
Мы выехали из Нахичевани за полночь и уже утром испытали на себе невероятное усердие тех двуногих обитателей нашей планеты, которые называются "пограничной стражей". Они в течение довольно длительного времени демонстрировали нам свою профессиональную проницательность и осведомленность.
Всего в этой экспедиции участвовало двадцать три человека, включая тех моих друзей, каждому из которых я решил посвятить отдельную главу этой книги. О трех из них, Погосяне, Елове и князе Любовецком, я уже написал и хочу посвятить данную главу доктору Еким-бею. С инженером Карпенко и археологом Скридловым вы встретитесь в следующих главах этой книги.
Наше путешествие до города Табриза, куда мы прибыли через несколько дней, прошло без особых приключений. Но вскоре по прибытии случилось одно происшествие, на котором я хочу остановиться поподробнее не только потому, что в нем принимал самое активное участие мой друг Еким-бей, но также из-за того, что оно полностью изменило мое мировоззрение.
Будучи в Табризе, мы услышали об одном персидском дервише, якобы демонстрирующем невероятные чудеса, что, конечно же, нас очень заинтересовало. Позже, продолжив наше путешествие, мы опять узнали об этом человеке от одного персидского священника и решили, что, хотя он живет довольно далеко от намеченного нами маршрута, нам следует отправиться туда и лично познакомиться с ним.
На тринадцатый день нашего утомительного путешествия, после ночлегов в хижинах персидских и курдских пастухов, мы наконец достигли маленького поселка, где жил этот дервиш, и сразу же отправились прямо к нему.
Мы застали его сидящим возле своего дома в тени деревьев и беседующим с пришедшими к нему людьми. Это был человек зрелого возраста, одетый в какие-то лохмотья. Он сидел прямо на земле, скрестив босые ноги. Его окружали молодые персы, как впоследствии оказалось, ученики и последователи. Подойдя, мы попросили благословения, и, получив его, тоже уселись на землю возле дервиша и вступили с ним в беседу Мы задавали вопросы - он отвечал, потом мы поменялись ролями.
Сперва мы встретили довольно прохладный прием, нам казалось, что собеседник не расположен к долгому разговору, но позже, когда он узнал, чт...
Продолжение на следующей странцие...
