м один в пещере, очень высоко в горах. Демоны повинуются ему. Он творит чудеса: может убивать людей на расстоянии и летать по воздуху.
- Вот это действительно необыкновенный человек, - подумала я. Биография аскета-отшельника Милареса, прочитанная мной с Давасандюпом, и все, что я слышала вокруг себя о жизни отшельников о необычайных истинах, которые они исповедуют, о чудесах, которые творят - сильно разожгли мое любопытство. Теперь представлялся случай поговорить с одним из таких чудотворцев. Но как? Мой толмач знал только сиккимский диалект и, разумеется, не владел тибетской философской терминологией. Он никогда не сумеет перевести моих вопросов. Все это меня и подзадоривало и раздражало. Я плохо спала и видела бессвязный сон. Мне приснилось, будто меня окружает стадо слонов. Их напряженно вытянутые по направлению ко мне хоботы издавали оглушительные трубные звуки. Этот необыкновенный концерт и разбудил меня. В моей комнате царила тьма. Слоны исчезли, но музыка продолжалась. Внимательно прислушавшись, я узнала мотивы религиозных напевов. Ламы музицировали в преддверии храма. Кому дают они эту ночную серенаду? Я решила во что бы то ни стало поговорить с гомтшеном, и послала просить его принять меня. На следующий день в сопровождении юного толмача я опять направилась в монастырь.
В жилище ламы вела приставная лестница, примкнутая к небольшой лоджии, украшенной фресками. В ожидании приема я стала их рассматривать. На одной из стен какой-то бесхитростный художник, одаренный богатой фантазией, намного превосходящей его талант рисовальщика, изобразил муки чистилища, населив его забавной толпой демонов и терзаемых ими грешников с комическими физиономиями.
Гомтшен жил в помещении, похожем на молельню. Потолок поддерживали деревянные, выкрашенные в красный цвет, стойки. Свет проникал в одно маленькое окошко. Алтарь в глубине комнаты служил по тибетскому обычаю библиотекой. Среди книг в нише стола статуэтка Падмасамбхавы; перед ним лежали ритуальные приношения: семь сосудов, наполненные прозрачной водой и светильник. На маленьком столике курились палочки благовоний, примешивая свой аромат к затхлому запаху чая и топленого масла. Сидением для хозяина дома служили выцветшие и вытертые подушки и ковры. Золотая звездочка светильника на алтаре в дальнем конце покоя освещала пыль и запустение.
С помощью боя-толмача я старалась сформулировать несколько вопросов о проблемах, уже знакомых мне из бесед с ламами в Гангтоке. Но это был напрасный труд. Тут мне нужна была бы помощь Давасандюпа. Бедный мальчуган ничего не смыслил в философии. Он совсем ошалел, стараясь найти подходящие слова для фраз, смысла которых совершенно не понимал. Пришлось сложить оружие, и мы с ламой долго сидели друг против друга в глубоком молчании.
На следующий день я выехала из Латшена, продолжая путь на Север. Красота дороги и до сих пор была чарующей, а теперь сделалась волшебной. Азалия и рододендрон еще не сбросили свой весенний наряд. Казалось, будто радужный поток затопил долину. Его пурпурные, сиреневые, желтые и ослепительно белые волны набегали на склоны ближних гор. От моих носильщиков, по горло погруженных в пышную растительность, оставались на поверхности одни только головы, и они казались издали пловцами в океане цветов. Через несколько километров пути сказочные сады стали постепенно редеть. Вскоре лишь кое-где оставались розовые пятна азалий, упорствовавших в борьбе с высотой. Тропа вела к высоким перевалам (перевалы Кору и Сепо - высота 5000 м) через фантастические пейзажи. Среди великого пустынного молчания пели хрустальные голоса прозрачных ледяных ручьев. Порой на берегу угрюмого озера странная птица, увенчанная золотым султаном, важно взирала на проходивший караван. Мы поднимались все выше вдоль исполинских ледников, минуя призрачные входы в наполненные гигантскими тучами таинственные лощины, и вдруг сразу вышли из полосы туманов: перед нами предстало во всем величии Тибетское плоскогорье, исполинское, обнаженное и сияющее под ослепительным небом Центральной Азии.
С тех пор я прошла вдоль и поперек страну, скрытую за туманной цепью гор, заслонившей от меня в тот день далекий горизонт, видела Лхасу, Жигатзе, пустыню трав с ее огромными, как море, озерами, я была в Кхаме - стране рыцарей-разбойников и магов, в непроходимых лесах По, и в волшебных долинах Тсаронга, где зреют гранаты, - но ничто никогда не могло затмить в моей памяти того первого впечатления от Тибета.
Через несколько недель хорошей погоды снова начал падать снег. Мои дорожные запасы истощились. Носильщики и слуги нервничали, стали сварливыми. Однажды мне пришлось ударами хлыста разнимать двух из них, дравшихся с ножами за место у костра. После нескольких кратких экскурсий вглубь тибетской территории, я покинула границу. У меня не было снаряжения и припасов для более длительного путешествия. Кроме того, уходящая вдаль земля была запретной.
На обратном пути я снова прошла через Латшен, снова повстречалась с гомтшеном и беседовала с ним о месте его отшельничества, где он прожил в одиночестве семнадцать лет. Оно находилось выше в горах, на расстоянии однодневного перехода от селения. Мой толмач легко перевел эти подробности, так как лама излагал их на местном диалекте. Я не решилась упоминать о демонах, которых народная молва определила ламе в прислужники. Я знала, что мой юный помощник слишком суеверен и не посмеет переводить подобные вопросы. Кроме того, лама, вероятно, не захотел бы на них отвечать.
Я возвратилась в Гангток огорченная: упустила возможность узнать много интересного. С сокрушенным сердцем отдалялась я от Тибета, меньше всего подозревая, какие удивительные последствия будет иметь эта поездка.
Вскоре Далай-лама оставил Калимпонг. Его войска разбили китайцев. Он праздновал победу и возвращался в Лхасу. Я поехала попрощаться с ним в селение, расположенное под перевалом Желеп. Прибыв на место, Далай-лама должен был остановиться, гораздо раньше его, я застала там нескольких сиккимских царедворцев, бывших в большом волнении. На них лежала обязанность подготовить временное жилище для государя-ламы, но - как это всегда бывает на Востоке - необходимые вещи доставили слишком поздно; мебель, ковры, драпировка - еще ничего не было расставлено, а прибытия высокого путешественника ждали с минуты на минуту. В горном домике суетились обезумевшие господа и слуги. Я стала помогать и устроила из подушек ложе для Далай-ламы. Некоторые из присутствующих уверяли, что это принесет мне счастье в этой жизни и во всех последующих воплощениях.
Уж не это ли помогло мне впоследствии дойти до самой Лхасы?
Я еще раз беседовала с владыкой Тибета. Его мысли, по-видимому, теперь всецело были заняты политикой. Все-таки он еще раз благословил всех продефилировавших перед ним верующих своей метелочкой из лент, но чувствовалось, что сердцем он уже далеко за пограничным перевалом и занят соображениями о результатах одержанной победы.
Следующей осенью я уехала из Сиккима в Непал, а затем пробыла около года в Бенаресе. Здесь я долго жила в ранней молодости и теперь с удовольствием посетила старые места. Члены теософического общества оказали мне любезный прием и предоставили в мое распоряжение дом в своем прекрасном парке. Аскетическая красота этого жилища прекрасно гармонировала с мистической атмосферой святого Шивы и соответствовала моим вкусам. Я снова прилежно принялась за изучение Веданты и немного забросила ламаизм, так как надеялась получить когда-нибудь возможность углубить мои сведения о нем. Я совсем не собиралась уезжать из Бенареса. Но неожиданное стечение обстоятельств, оставшихся навсегда для меня неясными, вынудили меня однажды утром сесть в поезд, отправлявшийся в Гималаи.
Глава 2
Монастырь Поданг. - Заклятия и благословения. - Собеседник с того света. - Мистики Восточного Тибета и их теории. - Странное проявление прозорливости. - Ламаистская пустыня. - Колдун из Транглунга и его летающие пироги. - Как я стала отшельницей на высоте 3900 метров над уровнем моря. - Путешествие в Жигатзе. Просчет дамы-полиандристки: третий муж не слушается. - Я в гостях у Траши-ламы и его матери. - Отшельник из Пхутага.
В Гангтоке я застала одного Бермиак Кушога: лама из Энше уехал в Тибет, в Жигатзе и вернулся только через несколько месяцев, Давасандюпа пригласили переводчиком британского представителя на Китайско-Тибетскую конференцию в Индии. Старый махараджа умер и ему наследовал его сын Сидкеонг-тюльку, которой не мог уже много времени посвящать изучению ламаизма. Составленные мною путевые планы нельзя было реализовать, все препятствовало осуществлению моих желаний. Мало-помалу мне стало казаться, будто все окружающее дышит неприязнью. Меня преследовали какие-то невидимые существа, убеждали уехать, гнали прочь, внушали, что все равно не позволят ни совершенствовать мои познания в ламаизме, ни продвигаться дальше в глубь Тибета. Эти существа стали являться мне наяву. Я видела, будто они ликуют уже после моего отъезда, радуются моему изгнанию.
Можно было объяснить все явления лихорадкой, неврастенией, вызванной неудачами и усугубляемой умственным переутомлением. Некоторые, может быть, усмотрели бы здесь действия оккультных сил. Чем бы это ни было, мне не удавалось справиться с состоянием одержимости, граничившим с галлюцинациями. Успокоительные средства не помогали. А не поможет ли мне перемена обстановки?
Пока я размышляла, где мне устроиться, не покидая Гималаев, владыка Сиккима, сам того не подозревая, предупредил мое желание, предложив мне поселиться в Подангском монастыре, расположенном в пятнадцати километрах от Гангтока в лесах, почти постоянно окутанных густыми туманами.
Отведенное мне помещение состояло из огромной угловой комнаты на втором этаже храма и необозримой кухни, где по тибетскому обычаю спали два слуги. Свет небесный вливался в мое жилище через две колоссальные амбразуры. С таким же гостеприимством они пропускали ветер, дождь и град сквозь отверстия, зиявшие по обе стороны каждого окна, так как слишком узкие рамы касались стены только по вертикали.
В одном углу зала я разложила книги на выступе стены и расставила складные стул и стол - это был мой кабинет; в другом углу подвесила к балкам потолка палатку и поместила туда свою походную кровать - это была спальня. Середина комнаты, слишком щедро вентилируемая ветрами всех сторон света, служила чем-то вроде гостиной, где в хорошую погоду я принимала посетителей.
Что меня в Поданге восхищало, так это церковная музыка. Я наслаждалась концертами по два раза в день - утром перед рассветом и вечером на закате солнца. Оркестр был чрезвычайно скромным: он состоял из двух "гиалингов" (род гобоя), двух "рагдонгов" (гигантские тибетские трубы от трех до четырех метров длиной) и двух литавр. Колокольчики низкого тона в особенном, принятом в храмах Востока ритме, прозванивали прелюдию. После паузы глухо рокотали рагдонги. Затем одни гиалинги исполняли медленную музыкальную фразу, бесконечно трогательную своей простотой, и снова ее подхватывали, уже с вариациями и под аккомпанемент низких голосов рагдонгов. В финале, подражая отдаленным раскатам грома, вступали литавры. Печальная мелодия струилась плавно, подобно водам глубокого потока, без прорывов, без блеска, без вспышек страсти. Она дышала неутомимой тоской, будто все страдания душ, кочующих из мира в мир с начала мироздания, изливались в ней в одной бесконечно усталой и безнадежной жалобе.
Какой, сам, не ведающий о своем гении, музыкант услышал этот лейтмотив вселенской скорби и каким образом с подобным разношерстным оркестром удавалось людям, явно не наделенным никаким художественным чутьем, передавать его с такой раздирающей сердце убежденностью? Эту тайну они не смогли мне объяснить. Приходилось слушать, не мудрствуя лукаво, глядя, как занимается над головами заря или как меркнет вечернее небо.
В Поданге помимо обычного богослужения я имела возможность присутствовать на некоторых ежегодных церемониях, имеющих отношение к демонам. Аналогичные обряды мне пришлось позже видеть в Тибете, где они совершаются с большей торжес...
Продолжение на следующей странцие...
