не мигая на утопающее в дымку солнце. Девушка подбрасывала кизяк и хворост в огонь и любовалась языками пламени. Арман гремел ведром - поил овец. Прохлада сползала с гор.
Густо покраснели щеки седых склонов. Солнце густо мазало облака и даже воздух в красный цвет. Птицы гнездились в своем щебетании - не было того призывающего, как днем, пения. Изредка дымок извивался к лицам присутствующих и они щурили глаза. День заполнил пространство благополучным исходом. Все склонились в единстве и согласии отдыха к подошвам солнца. Оно благословляло на покой. А луна только затевала свою игру, тихую, но жизнерадостную по-своему. Пусть только зайдет солнце...
Я надеялся, что Эдик и Абдыбай обратят внимание на одухотворенность и одушевленность в повествова-нии старца.
После сочного беспармата мы пили чай с каймаком и кусали комковый сахар, как вдруг старец громко ска-зал:
- Батыр, очнись!
Мне показалось, что Абдыбай даже вздрогнул. Все повернулись к аксакалу и застыли в ожидании. Я сел удобнее...
У Батыра все плыло перед глазами. Голова была сжата, в горле пересохло. Он с трудом приходил в себя. Что-то зловещее хохотало на все ущелье. Оно тенью скользило по загону и овцы падали на передние ноги. Его руки скользили по скалам, а глаза проникали в самую душу. Пристальный взгляд вдруг остановился на глазах Батыра. Рука чудовища протянулась и легла на плечо.
- Батыр, очнись! - вновь услышал Батыр и почувствовал как затряслось плечо. Он собрался со слабыми силами и рванулся.
Склонившись к нему, стоял отец Айше и смотрел ему в глаза. Слабой рукой он тряс Батыра за плечо. Ба-тыр огляделся. Где Он? Не мог он принять этот мягкий взгляд за те пронзительные глаза. И рука: та была могущественной. Ну вот, овцы действительно стояли, припав на передние ноги.
- Вставай сынок. Скорее. Пойдем туда вверх по склону. Айше со старухой уже ждут тебя там. Он боится жизни, а там жизнь предков и могучих гор. Он туда не пойдет.
Свежий ветер нежно трепал волосы Айше. На ее щеках загоралась жизнь. Батыр медленно набирался сил.
- Посиди, сынок, не спеши. Мы уже привыкли, а ты впервые, - вытирал ему лицо аксакал.
"Нет, не уговаривайте меня", - думал Батыр. - "Если я раньше еще сомневался, то теперь пусть я погибну, но сломаю хребет айдахару".
Он не стал спрашивать о логове. Родителей Айше он поселил у родственников в ауле. Айше захотела жить у подруг.
Никто не любил затрагивать эту тему. В ауле не очень-то верили. "Напугал кто-то стариков", - поговаривали за спиной. - "Да и пора им из глухих гор уходить. Дочка уже большая. Замуж пора. Красавица. Женихи глаз оторвать не могут, но Батыр не ровня им. Джигит, одним словом." Говорили уже о свадьбе. Подруги смот-рели с восторгом и скрытой завистью на счастливицу.
Но Батыр про себя решил: "Совесть у меня будет не чиста, если я женюсь и завалюсь на подушки. Айдахар терзает горы. Кто как не я".
С тревогой посматривал на него отец Айше. Поздно они ее родили. Единственная. Парень попался достой-ный, но... не пошел бы в горы.
"Как же узнать дорогу в логово?"- думал Батыр.
Вдруг ему пришло в голову:
"Птицы! Птицы не поют!"
Он живо встал и, сказав что пойдет в степь, стал собирать поклажу.
Не все сомневались в его намерениях и рано утром он сел на коня.
Айше знала - любила она его, но промолчала.
Свинцом налились горы, но Батыр твердо решил. До стойбища с опустелой юртой он добрался быстро. Ни-что не указывало на опасность. Вот и солнце выглянуло. Пели птицы.
Осмотревшись, Батыр заметил видимость дороги, огибающей огромную скалу. Он спешился, привязал коня возле юрты и пошел пешком.
Все было спокойно. Еле наметанная, а точнее давно устаревшая дорога поворачивала за скалу и как дымка двигалась по стиснутому скалами ущелью.
В узком проходе скал Батыр почувствовал чье-то присутствие. Оно смотрело на него и было везде. Его те-ло было прозрачным и в то же время тяжелым. Оно перемещалось везде. Батыр сжал кулаки и пошел дальше. То, что открылось ему, когда распахнулись скалы, его потрясло. Тени разных оттенков бежали по склонам гор и заполняли воздух. Тяжело-красные, свинцово-синие, дымные и ядовито-зеленые. Что-то на-валилось на него сразу всем телом и сдавило голову мясистыми, но проникающими вглубь пальцами. Ноги ослабели. Скалы отодвинулись и поплыли перед глазами в мертвенно-серебристом отливе. Упав на коле-ни, Батыр еще видел странное солнце. Оно мерцало зловещими цветами и переливами!
"Птицы не поют", - пронеслось в Сознании. Силы утекали, но перед глазами вставали видения одно сущно-стнее другого и одно ярче другого. Потрясающая, мрачная бесконечность двигалась сущностями, неизвест-ными, но глубоко понятными своим содержанием. Мир с долинами, Айшей, овцами, скакунами, мир с вели-канами горами и бесконечным содержанием солнца превратился в песчинку. Там было время и какое-то содержание. Здесь было все. Взгляд Батыра опустился на дорогу и здесь, в каждой песчинке, он увидел огромный мир вселенных. Там не было времени. Там было безмолвное, но потрясающе знакомое содержа-ние сущности. Таинственно и печально стало на душе. Он увидел изнутри свое тело с мириадами содержи-мого, движущегося и неподвижного. Оно было заполнено больше, чем вся его, Батыра жизнь. Все было здесь знакомым в его чувствах и каком-то странном восприятии. Батыр усмехнулся внутри себя той значи-мости, деловитости, правилам, знаниям, которыми заполнялась та маленькая, отодвинувшаяся жизнь. Его охватило озарение ничтожности перед этой Сущностью своего в себе и в то же время стороннего, ушедше-го, утерянного, утраченного.
Здесь жизнь, вне пространства и вне времени, вне жалких знаний и правил. Здесь даже нет жизни. Здесь беспредельная, но глубоко насыщенная сущность. Нет ни малейших побуждений и желаний из прошлого. Нет - из того крохотного параллельного, того, что заполнялось делами, разговорами, шутками, отношения-ми родственными и чужими. Хотелось крикнуть: "Я во всем, я бессмертен, я был, есть и буду!" Но даже это побуждение показалось суетным, жалким, никчемным. Это - вне слов. Все понятно сразу без определений. В любом изменении состояний все тут и теперь. Все непосредственно ясно и неизмеряемо по глубине. Да-же глубокая печаль была пронизывающе приятной. Она присутствовала в каждой частности и во всем сра-зу. Она была Единством. Она была тем Светом, которое единило все различия...
Неожиданно все начало меркнуть и Батыр испытал весь трагизм никчемного земного существования, мел-кого, местного Тут. Сжатое время, сжатое пространство. Он увидел свое немощное распростертое тело со стороны. Не было к нему ни боли, ни печали. Было какое-то безразличие. Сознание стало гаснуть и он по-летел к чему-то сущностному святящемуся вдали. Нет, это был не он. Тот остался там внизу. Лишь незри-мая нить, как шелкового кокона связывала его с тем. Это был не свет, там вдали. Это была Истина. Все было ясно в ней и жизнеутверждающе. Вне познавания и определений, светящееся и вся жизнь, без зримо-го и весь Свет.
Не было печали. Была спокойная радость и уверенность. Была святость, и не было тому слов и определе-ний.
Он видел Землю сразу и в то же самое время долины, пастбища, моря, юрты и города. Он смотрел сверху, ощущая неописуемый восторг.
"Много различий, - прорезалось где-то в сознании. - Но все и каждое зримо только в Едином Свете".
Так просто! Цветы и снега горных вершин, моря и кривые изгибы берегов, континенты и лачуги, птицы и об-лака - все это потому и есть, что Единый Свет делает это зримым. Как можно дробить Единое? Как можно подменять Единое правилами и чем-то значимым. Оно есть! Как просто! Нет трудности, нет тяжести, нет философского бытия.
Сознание Батыра стало расти. Вспышка Света вне пространства, вне времени озарила его. Радостное ощущение Бессмертия над мелочностью "того", кем он был наполнило его Сознание. К бессмертию доба-вилось неописуемое ощущение, что эти огромные пространства, эти разные времена это его, Батыра суть. Он может их менять и пребывать, где хочет. Эти великие горы у подножия его Сущности. Солнце и Луна - его родное и частное. Он осмотрелся одним мигом. Все-все близкое на огромных расстояниях - это его мо-гущество, его бессмертие. Это все он в торжественной радости, невозмутимости. Нет в том ни возвышения, ни иного. Все это он...
* * *
Эдик, как обычно, хлюпался в ледяной воде. Абдыбай ходил по еще мокрой траве-мураве и изредка вос-клицал:
- Ну, маг, ну, волшебник! Все знает!
Я смотрел на них из юрты укрытый одеялом.
"Батыр испытал сатори в смертельный момент", - проплывало в голове увиденное и пережитое вчера. Мне были знакомы эти состояния Сознания, но я управлял ими, исследуя себя, поэтому все протекало мягко. Здесь же была огромная примесь разрушительного. Сатори, в процессе ухода Сознания внутрь, такое же созидательное, но в иных качествах, чем Дхьяна.
"А вот второе переживание похоже на Дхьяну. Кроме того, сам переход из закрытого Космоса в открытый у Батыра прошел созидательно. Иначе - смерть."
Я владел не только свойством видеть, как в кино, все то, что я читал или слышал, но и одновременно пере-живать в эмоциях и качествах состояния и события. Это было первое переживание Сознания, которое дос-тавило мне много тяжелого и трудного.
Мне легко давалось любое состояние Сознания, которые Андо и Оцухи пережили или знали в Дзен. Я спо-рил с ними, утверждая, что сатори - это переживание Сознания в закрытии. Но они не владели Дхьяной и не понимали меня. Из Сатори Батыр перешел в Дхьяну. Из глубочайшего свойства Сознания в закрытии - к такому же потрясающему качеству в раскрытии.
"Нужно все осознать. Мне еще предстоит обучать других", - я уже не сомневался, что являюсь не "гадким утенком", но был еще слишком слаб в трансформации этого, лежащего за пределами ума свойства Созна-ния, на язык понятий.
- А ты что не пьешь прану, - улыбнулся в проход юрты Абдыбай. - Пойдем, я теперь богатырь и свалю тебя одной рукой.
- Все ты сводишь к силе, - ответил я так, чтобы Абдыбай почувствовал. - Батыр тоже рассчитывал на силу, а попал в другое.
Эдик поставил лицо нежному солнцу.
- В солнце тоже есть прана, - наслаждаясь сказал он.
- Прана есть в любой части Сознания: в траве, воде, воздухе, точке, камне, линии, в мысли, - начал я, но спохватился, заслышав у себя назидательные нотки.
Абдыбай посмотрел на меня непонимающе:
- Разве мы не берем энергию, прану?
- С позиций праны - нет. С позиций интеллектуального предположения - да. Прана не живет по привычным законам, то есть по законам интеллекта. Умом прану не разовьешь. Нужно изменить принцип Сознания. Восточная поговорка гласит: "Сколько не повторяй слово "халва", во рту слаще не станет". Я бы сюда доба-вил: "Сколько не рассуждай о халве, во рту только пересохнет".
- Куда сегодня, вождь? - шутливо спросил Эдик.- Опять заведешь нас в чертовщину какую-нибудь?
- Как попросите, - в тон ему ответил я. - За горами дело не станет.
- Я хорошо знаю горы, - уже серьезно сказал Эдик. - Но такого...
- Горы сложнее степи. Они создают разделение. Они суммируют различие, то есть фокусируют разное в Единстве.
- Сложно заговорил, - боднул воздух головой Эдик.
- Пойдемте, - сказал я. - По пути и на примерах я вам это объясню.
Попив чай с каймаком, свежей лепешкой и сахаром вприкуску, мы пошли по ущелью, а затем перевалили в соседнее. Небольшое ущелье ответвлялось правее.
- Вот смотрю, левый склон густо зеленый, сочный и темноватый. Вы знаете, что там придется продираться сквозь кустарник и скользить по черноземной земле и скользкой траве. Это первое, что я вам хотел сказать.
- Мудрец, - саркастически ухмыльнулся Эдик.
- Не смейся, Эдик, - вмешался Абдыбай. - Чувствуешь себя резко по-разному на них.
- Теперь остается различить состояния организма точно в таких же состояниях. Но в отличие от китайских ян и инь свяжем с этим характер, психику, эмоции, настроения, побуждения. Итак, этот склон, - показал я на правый "зеленый", густой, влажный, склон и специфически нажал Эдику в солнечное сплетение.
С выдохом, у Эдика вырвалось ХУМ.
- Согласен, назовем ХУМ, - засмеялся я. - Это священный слог в Тибете.
- Левый назове...
Продолжение на следующей странцие...
