иду Милагрос.
-- Ее жизненная сущность находится в ее костях, -- сказал он так,
словно прощал мне мое невежество. -- Ее пепел вернется к ее народу, в лес.
-- Ее нет в живых, -- настаивала я. -- Что толку от ее пепла, если она
хотела увидеть свой народ? -- При одной мысли о том, что я никогда больше не
увижу эту старую женщину, не услышу ее голоса и смеха, на меня снова
нахлынула безудержная печаль. -- Она так и не рассказала, почему была
уверена, что я пойду вместе с ней.
Милагрос заплакал и, выбрав уголья из костра, стал тереть ими свое
мокрое от слез лицо.
-- Один наш шаман сказал Анхелике, что хотя она и покинула свою
деревню, умрет она среди своего народа, а душа ее останется частью родного
племени. -- Милагрос жестко взглянул на меня, словно я собиралась его
перебить. -- Этот шаман уверил ее, что об этом позаботится девушка с
волосами и глазами такого цвета, как у тебя.
-- Но я думала, что ее народ никак не контактирует с белыми, -- сказала
я.
Слезы текли по лицу Милагроса, пока он объяснял, что в прежние времена
его народ жил ближе к большой реке. -- Теперь о тех днях помнят лишь
немногие оставшиеся в живых старики, -- сказал он тихо. -- А позднее мы
стали все дальше и дальше уходить в лес.
Я не вижу больше причины продолжать этот переход, подавленно думала я.
Без этой старой женщины что мне делать среди ее народа? Она была главной
причиной моего пребывания здесь.
-- Что мне теперь делать? Ты отведешь меня обратно в миссию? --
спросила я и, увидев недоумение на лице Милагроса, добавила: -- Ведь
принести ее пепел -- это не одно и то же.
-- Это одно и то же, -- произнес он вполголоса. -- Для нее это было
важнее всего, -- прибавил он, цепляя один из калабашей с пеплом мне на пояс.
Мое тело на мгновение застыло, потом расслабилось, когда я заглянула в
глаза Милагроса. Его почерневшее лицо было полно благоговения и печали.
Мокрыми от слез щеками он прижался к моим щекам и подчернил их угольями. Я
робко тронула калабаш, висевший у меня на поясе; он был легок, как смех
старой женщины.
Глава 5
Два дня мы, все убыстряя ход, без отдыха взбирались и спускались по
склонам холмов. Я настороженно следила за безмолвной фигурой Милагроса, то
появляющейся, то исчезающей в лесном сумраке. Торопливость его движений лишь
усиливала мою неуверенность; временами мне хотелось заорать на него, чтобы
он отвел меня обратно в миссию.
День над лесом помрачнел, а тучи из белых стали сначала серыми, затем и
вовсе почернели. Тяжко и давяще они нависли над кронами деревьев. Тишину
взорвал оглушительный раскат грома; вода потоками хлынула на землю, с
беспощадной яростью ломая ветки, срывая листву.
Дав мне знак укрыться под гигантскими листьями, которые он успел
нарезать, Милагрос присел на землю. Я же вместо того, чтобы подсесть к нему,
сняла рюкзак, сняла висевший у меня на поясе сосуд с истолченными костями
Анхелики и стащила с себя майку. Теплая вода благодатными струями забила по
моему измученному телу. Намылив шампунем сначала голову, затем все тело, я
смыла с кожи весь пепел, весь запах смерти. Я повернулась к Милагросу; его
почерневшее лицо изможденно осунулось, а в глазах стояла такая печаль, что я
пожалела о той поспешности, с какой принялась отмываться. Нервными
движениями я стала стирать майку и, не глядя на него, спросила: -- Мы ведь
уже почти дошли до деревни? -- По моему разумению, выйдя из миссии, мы
прошагали далеко за сотню миль.
-- Мы придем туда завтра, -- сказал Милагрос, разворачивая маленький
сверток из обвязанных лианами листьев с жареным мясом. Уголки его рта
приподнялись в лукавой улыбке и резче обозначили морщины вокруг раскосых
глаз. -- То есть, если мы будем идти моим шагом.
Дождь стихал. Тучи разошлись. Я глубоко задышала, наполняя легкие
чистым свежим воздухом. Долго еще после того, как дождь прекратился, с
листвы падали капли.
Поймав отражение солнца, они ослепительно сверкали, словно осколки
стекла.
-- Я слышу, кто-то идет, -- прошептал Милагрос. -- Не шевелись.
Я ничего не слышала -- ни птичьего голоса, ни шелеста листвы. Только я
хотела сказать об этом, как треснула ветка, и на тропе перед нами появился
нагой мужчина. Он был немного выше меня -- примерно пять футов четыре дюйма.
Интересно, подумала я, что делает его более мощным на вид -- его мускулистая
грудь или нагота. В руках у него был большой лук и несколько стрел. Лицо и
тело были покрыты красными извилистыми линиями, которые тянулись по бокам
вдоль ног и заканчивались точками вокруг колен.
Чуть позади него на меня таращились две молодые женщины. В их широко
раскрытых темных глазах замерло изумление. Пучки волокон, казалось,
вырастали у них из ушей. В уголках рта и нижней губе торчали палочки
величиной со спичку. Вокруг талии, на предплечьях, кистях рук и под
коленками виднелись повязки из красных хлопковых волокон. Темные волосы были
коротко острижены и так же, как у мужчины, на их макушках были выбриты
широкие тонзуры.
Никто не произнес ни слова, и страшно разволновавшись, я выкрикнула: --
Шори нойе, шори нойе! Анхелика как-то советовала мне, повстречав в лесу
индейцев, приветствовать их словами "Добрый друг, добрый друг!" -- Айя, айя,
шори, -- ответил мужчина, подходя поближе. Его уши были украшены перьями,
торчавшими из обоих концов коротких, с мой мизинец, тростинок, воткнутых в
мочки. Он завел разговор с Милагросом, сильно жестикулируя, и то рукой, то
кивком головы показывая на тропу, ведущую в заросли. Несколько раз подряд он
поднимал руку над головой, вытянув пальцы так, будто хотел дотянуться до
солнечного луча.
Я сделала женщинам знак подойти ближе, но они с хихиканьем спрятались в
кустах. Увидев бананы в висевших у них за плечами корзинах, я широко открыла
рот и показала рукой, что хочу попробовать. Старшая из женщин осторожно
подошла, не глядя на меня, отвязала корзину и отломила от грозди самый
мягкий и желтый банан. Одним ловким движением она вынула изо рта палочки,
впилась зубами в кожуру, надкусила ее вдоль, раскрыла и прямо мне под нос
подсунула очищенный плод.
Это был самый толстый банан странной треугольной формы, который я
когда-либо видела.
-- Очень вкусно, -- сказала я по-испански, поглаживая себя по животу.
По вкусу он был похож на обычный банан, но оставил во рту толстый налет.
Она подала мне еще два. Когда она начала очищать четвертый, я
попыталась дать ей понять, что уже наелась.
Улыбнувшись, она уронила недоочищенный банан на землю и положила руки
мне на живот. Руки у нее были загрубевшие, но тонкие нежные пальцы были
ласковы, когда она неуверенно потрогала мою грудь, плечи и лицо, словно
желая убедиться, что я на самом деле существую. Она заговорила высоким
гнусавым голосом, напомнившим мне голос Анхелики. Потом оттянула резинку
моих трусов и подозвала свою товарку посмотреть. Только теперь я
почувствовала смущение и попыталась отстраниться. Смеясь и радостно
повизгивая, они обняли меня и принялись оглаживать спереди и сзади. Они были
немного ниже меня ростом, но довольно плотно сложены; рядом с этими
полногрудыми, широкобедрыми, с выпуклыми животами женщинами я выглядела
совершенным ребенком.
-- Они из деревни Итикотери, -- сказал по-испански Милагрос,
повернувшись ко мне. -- Этева и две его жены, и еще другие люди из деревни
устроили на несколько дней лагерь на старом заброшенном огороде недалеко
отсюда. Он взял лук и стрелы, оставленные было у дерева, и добавил: --
Дальше мы пойдем вместе с ними.
Тем временем женщины обнаружили мою мокрую майку. Не успела я набросить
ее на себя, как они в полном восторге стали тереть ее о свои раскрашенные
лица и тела.
Растянутая и вымазанная красной пастой оното, она висела на мне, как
огромный грязный рисовый мешок.
Я уложила сосуд с пеплом в рюкзак, и когда вскинула его себе на спину,
женщины неудержимо захихикали. Подошел Этева и встал рядом со мной; он
окинул меня внимательным взглядом карих глаз, потом с широкой улыбкой,
осветившей все лицо, провел пальцами по моим волосам.
Точеный нос и нежный изгиб губ придавали его округлому лицу почти
девичий облик.
-- Я пойду с Этевой по следу тапира, которого он недавно засек, --
сказал Милагрос, -- а ты пойдешь с женщинами.
Какое-то мгновение я таращилась на него, не веря своим ушам.
-- Но... -- выдавила я наконец, не зная, что еще сказать. Должно быть,
выглядела я очень забавно, потому что Милагрос расхохотался; его раскосые
глаза почти скрылись между лбом и высокими скулами. Он положил руку мне на
плечо, стараясь быть серьезным, но на губах его держалась озорная улыбка.
-- Это народ Анхелики и мой народ, -- сказал он, вновь поворачиваясь к
Этеве и двум его женам. -- Ритими ее внучатая племянница. Анхелика никогда
ее не видела.
Я улыбнулась обеим женщинам, а они кивнули так, словно поняли слова
Милагроса.
Смех Милагроса и Этевы еще какое-то время раздавался эхом среди лиан, а
затем стих, когда они дошли до бамбуковых зарослей, окаймлявших тропу вдоль
реки. Ритими взяла меня за руку и повела в гущу зелени.
Я шла между Ритими и Тутеми. Мы молча шагали гуськом к заброшенным
огородам Итикотери. Интересно, думала я, почему они ходят немного косолапо
-- из-за тяжелого груза за спиной или потому, что это придает им большую
устойчивость. Наши тени то росли, то укорачивались вместе со слабыми
солнечными лучами, пробивавшимися сквозь кроны деревьев. Мои колени
совершенно ослабели от усталости. Я неуклюже ковыляла, то и дело спотыкаясь
о корни и ветки. Ритими обняла меня за талию, но это сделало ходьбу по узкой
тропе еще неудобнее.
Тогда она стащила у меня со спины рюкзак и затолкала его в корзину
Тутеми.
Меня охватила странная тревога. Мне захотелось забрать рюкзак, достать
оттуда сосуд с пеплом и привязать его к себе на пояс. Я смутно
почувствовала, что вот сейчас разорвалась какая-то связь. Если бы меня
попросили выразить это чувство словами, я не смогла бы этого сделать. И все
же я ощутила, что с этой минуты некое таинственное волшебство, перелитое в
меня Анхеликой, растаяло.
Солнце уже скрылось за деревьями, когда мы вышли на лесную прогалину.
Среди всех прочих оттенков зелени я отчетливо разглядела светлую, почти
прозрачную зелень банановых листьев. По краю того, что некогда было обширным
огородом, выстроились полукругом задами к лесу треугольные по форме хижины.
Жилища были открыты со всех сторон, кроме крыш из банановых листьев в
несколько слоев.
Словно по сигналу, нас мгновенно окружила толпа мужчин и женщин с
широко раскрытыми глазами и ртами.
Я вцепилась в руку Ритими; то, что она шла со мной через лес, как-то
отличало ее от этих глазевших на меня людей.
Обхватив за талию, она теснее прижала меня к себе. Резкий возбужденный
тон ее голоса на минуту сдержал толпу. А затем сразу же их лица оказались
всего в нескольких дюймах от моего. С их подбородков капала слюна, а черты
искажала табачная жвачка, торчащая между деснами и нижними губами. Я начисто
забыла о той объективности, с какой антрополог обязан подходить к иной
культуре. В данный момент эти индейцы были для меня не чем иным, как кучкой
уродливых грязных людей. Я закрыла глаза и тут же открыла, почувствовав на
щеках прикосновение чьей-то сухой ладони. Это был старик. Заулыбавшись, он
закричал: -- Айя, сия, айиия, шори! Эхом повторяя его крик, все тут же
...
Продолжение на следующей странцие...
