а," -- пишет Кастанеда, -- "а потом направились домой.
В какой-то момент я оказался далеко позади и Дону Хуану пришлось дожидаться,
пока я его догоню... Он жестко сказал мне, что когда я хожу с ним, я должен
наблюдать и перенимать его стиль ходьбы, или вообще не выходить с ним на пешие
прогулки. "Я не могу дожидаться тебя, как ребенка."-- недовольно сказал он.
Это заявление пристыдило меня и повергло в глубокое смущение. Как могло
случиться, что такой старый человек ходит намного быстрее меня? Я считал себя
сильным и крепким, и тем не менее ему приходилось ждать, пока я его догоню."
Карлос последовал инструкциям Дона Хуана о правильном способе ходьбы и
обнаружил, что теперь без труда идет в том же темпе. "Я чувствовал себя очень
бодрым. Я был счастлив просто вот так бездумно шагать рядом с этим странным
старым индейцем. Я попытался заговорить с ним и несколько раз спрашивал,
покажет ли он мне растения пейота. Он только поглядывал на меня, но не сказал
ни слова."
Позже в этой аллегории Кастанеда перешел к трагической потере: "Мы оба --
существа, собравшиеся умирать." -- мягко произнес Дон Хуан. -- "У нас уже не
осталось времени на то, чем мы занимались раньше." Он сжал мою руку; его
касание было теплым и дружеским, он словно заверял меня, что беспокоится и
заботится обо мне." Смерть Сезара Араны не означала, что он любил своего сына.
Это было большим утешением.
В "Сказках о силе" Дон Хуан кладе руку на плечо Карлоса, который чувствует при
этом "непреодолимое желание расплакаться". Он признается, что боится того, что
им придется расстаться навсегда. "Это наше последнее путешествие вместе." --
говорит Дон Хуан. Карлос ощутил, как что-то оборвалось у него внутри. "Есть
много способов расставания," -- рассказывает ему Дон Хуан. -- "Самый лучший,
пожалуй, это сохранить отдельные радостные воспоминания. Например... ту
теплоту, которую ты чувствовал, когда катал на плечах своего маленького
мальчика..." Или, быть может, то счастье, которое иногда доводилось испытывать
маленькому Аране, катаясь на плечах Дона Сезара.
Эти отрывки рассказывают, -- как мне представляется, очень правдиво, -- о том,
с какой тоской Кастанеда вспоминает счастливые мгновения раннего детства. В
возрасте шести лет, однако, в нем произошли какие-то изменения, с которыми не
мог справиться никто, даже его отец, и которые позже будут описаны им как
"отстранение" матери. Когда ему исполнилось восемь лет, он заявил женщине,
нянчившей его с младенчества, Марии Каруапоме [ее имя в переводе с языка
Кечуа означает "рыжая львица"]: "Я хочу быть знаменитым. Я хочу знать много
языков. Вот почему у меня такая большая голова." Разумеется, каждый
восьмилетний мальчик мечтает о свершениях, которые заставили бы гордиться его
отца, но где и как собирался достичь славы малыш Арана? В Соединенных Штатах,
рассказывая изысканные сказки о самом себе. Он готовился к этому еще в
детстве. Однажды утром он сказал Донье Марии, что в США у него есть три сына.
Она посчитала это очень смешным -- маленький мальчик из Перу заявляет, что у
него трое детей в Соединенных Штатах. У каждого из них было свое имя: одного
звали Вилли. Имена остальных сыновей Донья Мария вспомнить не смогла.
Хотя культурная жизнь Кахамарки находилась, в основном, под влиянием Европы,
ее оживляли окружающие индейские традиции. Маленький Арана жил в мире
колдовства и духов. Курандеро лечили больных с помощью магии; один дом в Калье
Дос де Майо был проклят полтергейстом; какого-то человека в одно и то же время
видели и на площади, и возле моста. Малыш Арана слушал, как его отец Дон Сезар
обсуждает подобные загадочные случаи со своим другом доктором Теофилио Вера,
членом суда Кахамарки. Годы спустя будет описан знахарь Дон Висенте, Дон Хуан
расскажет об отвратительных духах, преследующих людей в их домах и пугающих их
стуками, звоном и грохотом, а Карлоса и Дона Хенаро увидят сразу в двух
местах.
Молодой Арана ходил в начальную школу номер 91 и среднюю школу Сан-Рамон в
Кахамарке. В 1948 году, когда ему исполнилось 22 года, он переехал в Лиму,
завершил там среднее образование и поступил в Белляс Артес, национальную школу
изящных искусств Перу. Мать перебралась вслед за ним в 1949 году, и по причине
ее болезни отцу пришлось присоединиться к ней. Семья поселилась в трехэтажной
квартире в районе Порвенир на окраине Лимы. В 1950 году Сусана Кастаньеда де
Арана скончалась. Сын отказался идти на похороны, заперся в своей комнате, три
дня ничего не ел, а когда вышел, объявил, что покидает дом. "Тягость"
невыносимой любви больной матери была единственным, что удерживало его от
этого шага.
Арана снял квартиру вместе с двумя приятелями-студентами. Карлос Релус
рассказывает, что он "подстрекал всех к переезду в Бразилию", где впоследствии
Релус стал знаменитостью. Хосе Бракамонте, в настоящее время известный
иллюстратор, вспоминает Арану как "отъявленного лгуна и настоящего друга",
остроумного парня, державшегося в стороне от карточных игр, скачек и игры в
кости и "просто одержимого" мечтой уехать в Соединенные Штаты. Виктор Делфин,
еще один его приятель студенческой поры, рассказал журналисту Сезару Левано:
Он был поразительным лжецом [el tipo mas fabuloso para mentir]. Очень
способный, приятный и довольно загадочный. Первоклассный обольститель [un
seductor de primera linea]. Я помню, как девушки каждое утро
подкарауливали его возле Белляс Артес. Мы называли его "Золотая Улыбка",
потому что один зуб у него был золотой. Мне казалось, что в то время он
тратил все свои силы на то, чтобы насмехаться и докучать другим [vagar y
fregar la pita]. Иногда он отправлялся на Ля Парада [блошиный рынок в
Лиме] с парой сломанных часов, -- может, он их из дома таскал? -- которые
ему удавалось заставить работать всего на пару часов. Он продавал такие
часы каким-нибудь мальчишкам, а потом надолго исчезал с рынка.
Хотя Бракамонте называет рисунки Араны странными, застывшими и уродливыми,
Алехандро Гонсалес Апу-Римак, один из самых уважаемых преподавателей школы,
защищает Арану, утверждая, что "в этом юноше было скрыто нечто грандиозное".
Бракамонте рассказывает:
Он был великим авантюристом и собирался отправиться в США и зарабатывать
ставками на пари -- хотел разбогатеть. Он постоянно рассказывал
совершенно неправдоподобные истории -- поразительные, прекрасные сказки.
Время от времени он продавал одеяла и пончо, привезенные с гор. Он часто
рассказывал о Кахамарке, но было очень странным, что он никогда не
упоминал о своей семье. Я только недавно узнал, что у него есть дядя,
который живет недалеко от моей студии.
Уже тогда упражнявшийся в секретности, Арана не рассказывал своим соседям и
то, что дом его отца расположен всего в нескольких кварталах от их квартиры на
улице Хирон Гумбольдт. Несмотря на свои нестандартные шалости, он проявлял
склонности к аскетизму, которые сохранятся в его последующей жизни. Во время
студенческих ночных попоек и пирушек он был гораздо более воздержан, чем
остальные, "участвуя во всеобщей эйфории без помощи выпивки и курева". Левано
воспринял эту скромность как признак страха Араны потерять свои блестящие
перспективы в объятиях богемы, как это случилось с его отцом. "Я сам себе
отец." -- скажет Кастанеда Сандре Бертон.
Примерно через год после смерти матери Арана исчез. Никто не имел
представления, куда он уехал. Через несколько лет несколько писем пришло из
Лос-Анджелеса. Написавший своей "родной сестре" Люсие, пропавший расписывал
воображаемую военную карьеру и намекал на умственные или физические раны. Одно
из писем, тонко посмеивающееся над занимавшего Дона Сезара вечными истинами,
состояло из одной единственной строки: "Дорогой папа: что есть Бог?" В другом
письме было сказано: "Я отправляюсь в очень долгое путешествие. Не удивляйся,
если больше обо мне никогда не услышишь." По злой иронии судьбы, в дальний
путь отправился его отец, и он него уже никогда не придет никаких известий.
Сезар Арана умер, не имея весточек от сына уже несколько лет; он так ничего и
не узнал о новом американском писателе по имени Карлос Кастанеда и о
бестселлерах, посвященных волшебнику Дону Хуану, который принял на себя бремя
родительской заботы о Карлосе, освободив от этой ноши Дона Сезара.
Что происходило в период между иммиграцией Араны в Сан-Франциско в 1951 году и
возникновением Карлоса Кастанеды в Лос-Анджелесе в 1955 году, остается полной
тайной. Совершенно неизвестно, где он жил и чем занимался. В своих предыдущих
работах я уже описывал некоторые предположения о его вероятных видах
деятельности. Водитель такси, поставщик спиртного, рабочий фабрики, счетовод
в магазине женского платья, игрок фондовой биржи -- эти варианты можно
немедленно исключить, поскольку о них рассказывал сам Кастанеда. В
"Путешествии Кастанеды" я предположил, что он был санитаром в доме призрения,
поскольку в "Отделенной реальности" приводится продолжительный разговор с
дряхлым стариком, жившим в доме для престарелых. Его склонность к авантюрам
позволяет предполагать, что его вполне можно было часто встретить в покерных
залах Гардены, чуть южнее Лос-Анджелеса. Свидетельства о продаже одеял, пончо
и сломанных часов указывают на неплохую подготовку к распространению газетных
подписок или продаже пылесосов. Маргарет сказала, что он прекрасно готовил и
отлично шил. Однако любимая моя гипотеза возникла, когда две женщины
независимо друг от друга сообщили, что он превосходно умел стричь самого себя.
Многие парикмахеры умеют это делать, и лишь редкие не-парикмахеры способны
подстричь самих себя. Воображаемый иммигрант, работающий в парикмахерской,
способен быстро и в совершенстве изучить английский язык и американский стиль
жизни, выслушивая длинные рассказы и постигая местные обычаи, -- и при этом
довольно прилично зарабатывать себе на жизнь. Поиски по записям о трудовой
занятости вполне могли бы обнаружить парикмахера по имени Сезар Арана, или
Карлос Аранча, или даже Сальвадр Кастанеда, чей портрет, приведенный во второй
части этой книги, может быть узнан одним из его коллег-парикмахеров.
В декабре 1955 года дочь испаноязычной швеи, одевавшей Маргарет Руньян,
принесла на квартиру Маргарет два новых платья. Она явилась в сопровождении
молодого человека, которого Маргарет посчитала очень привлекательным. В свой
следующий визит к портнихе Маргарет оставила для него экземпляр "Поиска"
Невилла Гаддарда, книги на метафизическую тематику, в которой она пометила
свое имя и номер телефона. Через полгода он позвонил ей.
-- Со 2 июня 1956 года по 1966 год, когда я уехала из Калифорнии, мы
виделись ежедневно. -- рассказала мне Маргарет.
-- _Каждый_ день? -- переспросил я.
-- Ну, может и не _каждый_ день, но я не припомню, чтобы мы разлучались на
более или менее продолжительный срок.
Конечно, память играет с нами самые странные шутки, но если бы Кастанеда
отправлялся вместе с Карлосом в путешествия в пустыню к Дону Хуану, Маргарет
наверняка бы обратила внимание на его отсутствие.
-- Вы беседовали о мистицизме и метафизике? -- спросил я.
-- Мы только на эти темы и разговаривали. -- ответила Маргарет.
Подразумевается, пожалуй, что говорила в основном она, а он слушал. Кастанеда
вскоре заявит, что у него никогда не быко особого интереса к мистике и
метафизике. Почему же он практически каждый день в течение десяти лет навещал
женщину, чье первое свидание было назначено с помощью метафизического тома, и
которая постоянно говорила о подобных вещах? Они любили смотреть фильмы
Ингмара Бергмана, а потом обсуждали их.
-- Смотрели ли вы "Седьмую печать"? -- спросил я.
-- Об этом фильме мы говорили больше, чем о любом другом, -- ответила
Маргарет.
Когда Сэм Кин отметил, что Дон Хуан, как эхо, повторяет идею Платона о том, что
философ должен постигать смерть, Кастанеда выиграл схватку, уточнив, что Дон
Хуан добавляет "странную деталь", описывая смерть "как физическое присутствие,
которое можно ощу...
Продолжение на следующей странцие...
