Ответ монаха(Особые Наставления Ученикам)
Автор: Сатгуру Свами Вишну Дэв

Ответ монаха

Знакомый с Учением Адвайты
мирянин монаху
с упреком сказал:
«Ты ушел в Монастырь,
свободу ты променял на стены,
от жизни убежал.
Создал ты себе рай
вдали от людей и забот,
а попробуй идти к Истине
здесь и сейчас, в гуще мира,
работая, заботясь о семье.
Ты учишь Адвайте,
а Адвайта говорит:
«Лишь Абсолют реален,
а мир есть иллюзия».
Ты же, отрицая мирское,
привязался к монашеству,
отвергая одно,
ты принял другое,
а я вот понял это,
и не ищу ни мирского,
ни монашеского.
Живешь ты по Уставу
монастырскому,
а я же свободен,
спонтанен и вольно живу,
словно птица.
Коль мир иллюзорен,
осознай,
что все иллюзия.
Зачем тогда уходить
в монастырь?
Коль все есть Абсолют,
неужели его нет в обычном доме
и семейной жизни?
Если практика сводится
к осознанности,
к чему обращать
на внешние формы внимание?
О, друг, и я практикую,
и не вижу различий
между нами.
Не понимаю,
в чем ты преуспел?
Играя в миру,
я к нему не привязан
и все принимаю.
Для меня весь мир –
монастырь,
и каждый в нем мне –
учитель.
Слушаю сердце свое,
потому и живу я счастливо.
Ты же – от жизни бежишь,
мирское не любишь
и женщин боишься.
Работать не любишь,
лишь подаяние просишь,
а пользы другим
от тебя никакой.
Потомство не растишь
и живешь эгоистом.
И чему ты хочешь
меня научить?»

Монах, смиренно улыбаясь,
пребывал в раздумье,
словно бы смущаясь,
затем неслышно молвил,
очи потупив:
«Брат, воистину,
ты прав,
и все твои упреки
принимаю,
но лишь позволь
мне кое-что сказать.
Ты прав, бегу я,
бегу я что есть мочи
и так, как только хватит сил.
Но только не от мира,
а бегу я к Пробуждению,
к Совершенству,
ибо нет у меня сил стоять.
Словно огонь
сжигает мое сердце,
и кровь кипит,
и плоть трепещет,
и нет сил стоять,
плестись или идти,
могу я лишь бежать,
насколько хватит сил.
Бегу я, как могу,
а все равно не успеваю.
Ведь за умом святых
мне не угнаться
и их самадхи повторить.
О, если б быстро мне бежать,
как Миларепа,
Бодхидхарма,
Хуинен
и Рамакришна!
Ты прав,
про мир давно уж я забыл,
про мир забот суетных.
Тех, кто духом мертв,
про мир, где Дхармы нет.
Забыл я,
как обусловленный мой ум
меня дурачил,
и как цепляния за «я»
держали вечность в клетке эго.
Забыл я,
как змеи клеш меня душили,
и как душа, словно в силках,
металась, разрываясь
между Истиной и суетой.
Забыл я,
что такое тамас,
гнев, гордыня,
фальшь и похоть.
Забыл я, что есть мое
и что чужое,
ведь мир теперь весь мой!
Забыл я, кто родной мне,
а кто чужой,
теперь ведь все живые существа –
моя любимая семья.
Забыл я,
кто враг мне и кто друг,
ведь брата вижу
в каждом.
Забыл,
где точно есть мой дом,
ведь вся вселенная
мне служит домом,
и мне теперь,
поверь,
и вспоминать всерьез о старом
неохота,
а мир…»

Монах в раздумье
огляделся:
«Куда же от него
сбежишь...
Мир – это все,
и он остался,
и я весь в нем:
живу, дышу, хожу,
смотрю и вижу,
так же, как и ты.
И монастырь –
все тот же мир:
и небо синее, и горы,
сосновый лес,
серебряные звезды,
и капли утренней росы,
и ярко-красный блеск
вечернего заката,
и ранний снег,
и струи майского дождя,
и первая звезда,
и свет полуночной луны,
мерцающий в зеркале реки.
Весь мир в монастыре
остался,
и уж поверь,
о, друг,
от него мне никуда
не убежать.
А как богат тот мир,
что есть внутри!
И в чудном сне не мог
себе бы я представить,
пока не испытал в самадхи
красоты дивные в обителях богов,
апсар наряды
и нежность пения гандхарвов,
могущество царей из мира нагов,
величие дворцов Небес богов 33-х,
неукротимость дакинь
и безумие разгневанных божеств.
Но даже это все ничто,
когда войдешь
в глубокое самадхи,
где нет ни «я», ни «ты»,
а есть лишь чистый свет
Истока Бытия.
А монастырь –
это святая школа,
где дух твой плавить помогают
сиддхи-мастера,
где воля-сталь калится
в тренировках денно,
нощно.
Где дух Учений тайных
суть свою являет,
где боги,
сиддхи и Учителя
свое благословение
посылают.
Где плоть смиряют
тапасом суровым,
где сердце-кровь святых
и ныне пребывает.
Где дух самадхи
пестуют в ритритах,
где чванство и гордыню
мелочного «я»
уздою дисциплины
усмиряют,
а, усмирив,
в божественную гордость духа
выплавляют.
Монастырь –
это алхимика тигель,
и в нем монах-алхимик
клеш делает возгонку,
чтоб, трансмутировав их,
в мистическое золото
и философский камень
превратить.
И день, и ночь
без отдыха и страха
свое великое он деланье
вершит.
Энергию, внимательность
и созерцание пестуя,
ни на миг не отвлекаясь,
и все условия святых
и наставления
скрупулезно соблюдая,
дабы не упустить крупицы
драгоценных поучений.
Работать, друг,
я искренне люблю,
да только не видна
моя работа.
И день, и ночь,
не покладая рук,
пашу я поле своего ума,
и пни, и корни клеш
корчую.
Этот тяжкий труд
лишь тот поймет,
кто сам его прошел.
Ошибся, брат,
потомство я ращу,
да только не по крови,
а по духу.
И дети мои в духе живут
по всему миру,
и ради них мои труды, чтоб,
сердца пламя вырвав из груди,
им день и ночь
в пути светить,
себя же не жалея.
Ты прав, сказав,
что я отвергнул что-то,
а что-то принял,
здесь не спорю.
Отверг я клеш
смертельный яд,
и, словно змей опасных,
я отверг
гордыню, похоть,
гнев и алчность,
отверг рассеянность ума
и искушенья плоти,
отверг я мыслей сон,
держащих в клетке
самобытия.
Отверг цепляния за «я», «мое»,
отверг все планы,
страхи и надежды,
имущество, очаг,
и суету забот,
и принял святость Дхармы,
очищения и совершенства путь,
Учителя я принял
и общину,
взнуздание ума
и дисциплину тела,
и мудрость сутр,
и наставления тантр,
и почитание святых,
и принял я обет служить
всем существам во благо,
пока не исчерпается сансара,
и к Просветлению идти,
пока живу,
дышу и верю.
И я не вижу здесь ошибки,
ведь отверженье и приятие
лишь внешнего коснется,
дух Истинного «Я»
ни капли не затронув,
ведь Атман
вне приятий-отвержений.
И коль ты так живешь,
не принимая и не отвергая,
паришь ты высоко,
словно Даттатрейя
и все святые-махасиддхи,
ведя в миру игру безумца-авадхуты,
и не нуждаясь в дисциплине,
в самообуздании,
то прости,
тебя не распознал я,
и в смирении перед тобой
я складываю руки.
Знать, до тебя мне далеко,
увы, самадхи мое
еще не совершенно,
и сиддхи не набрали силу.
Что мир иллюзорен,
то я понял давно.
Куда ни смотрю,
лишь вижу магический фокус,
театральное шоу, подобное сну,
как радугу в небе
и эхо в горах
и, зная это,
я сам себе снюсь
в этом сне.
О, друг, свободно бродя
без привязанностей
в лабиринтах магических шоу,
я выбрал осознанно то,
что мне ближе всего –
место,
где от сна пробуждают,
монастырь и Ученье Пути.
Ведь страшно,
как страшно снова заснуть
и очень обидно
чуть-чуть лишь проснуться,
и, не пробудившись,
блуждать без конца
в иллюзиях сна.
Что Бог есть в домах у мирян
и в жизни семейной,
не спорю.
Однако, попробуй,
оспорь то, что его нет
среди монашеской братии,
среди святых мастеров
и в глубинах самадхи,
в ритритах, Ученьи
и тренировках.
В домах людей
он тлеет лишь немного,
а в сердцах подвижников –
пылает.
Тебе углей мерцанье нравится,
а я решил поближе
к пламени присесть.
Коль я не прав,
то Будда с Миларепой
и Раманой
со мною будут
также не правы,
и мне компания такая
по душе.
Но, если дух твой безупречен и сияет,
и богов,
и ангелов
сияньем своим
привлекает,
то место, где живешь ты,
даже в миру
храмом станет,
а сам ты и ближние твои –
божествами в нем.
Проверь себя,
так ли это?
О, брат,
ты говоришь про стены…
Не вижу стен вовне
давно уже,
мой ум распахнут:
сижу ли в ритрите
в тесной келье,
гуляю ли в саду,
тружусь ли
в монастырском поле
иль в город еду
по служенью своему.
Но знаю –
стены есть,
они –
в уме непробужденном,
что принимает
и отвергает.
В уме –
дуальности,
где есть ты –
субъект,
а мир –
лишь чуждые объекты.
Коль нету стен в уме,
как стены внешние
его схватить сумеют?
В уме моем
парят планеты, звезды
и тысячи галактик,
ады и небеса,
и боги,
эпохи, кальпы
и эоны.
Нет ни границ,
ни стен,
коль стал ты
вездесущим,
словно небо.
В самадхи я живу и днем,
и ночью,
и коли ум парит в свободе,
скажи,
как ее можно отобрать
и что смутить свободу может?
Неужто стены монастырские?
А впрочем,
в твоем же доме
тоже стены есть...
Но не во внешних стенах дело,
а в свободе.
А той свободы,
что боится одного,
а другого жаждет,
прилипая,
такой свободы
не пожелаю я врагу:
свободою коровы,
на лугу привязанной веревкой к дереву,
она мне кажется.
Живу я вольно,
отнюдь не по правилам суровым
монастырской дисциплины,
хоть соблюдаю тщательно их все,
до мелочей,
но то – лишь правила игры
и практика внимательности,
а что же за игра
без гармоничных правил,
и потому их уважаю.
Однако,
тебе признаюсь я,
в уме распахнутом нет правил
и кодекса для поведенья нет,
вернее есть оно,
но лишь одно –
и это правило осознанной любви
к Истоку Бытия,
Духу Истины самой.
Оно как пламя
в сердце полыхает,
но нет для него ни слов,
ни сутр, ни распорядка...
Другие правила
ему опорой служат.
Лишь им одним
сейчас живу я,
спонтанно откликаясь
во вселенной тысячи вещей.
Ты говоришь,
что нет отличия между нами,
это так.
Дух Будды есть как и в собаке,
так и в божестве.
Однако,
в Духе ли ты сам?
Проверь себя.
Безумец божий я,
как путник странный,
что забыл дорогу.
Я как влюбленный,
что обнял весь мир,
забыв избранницу свою.
Блуждаю вольно во вселенной я
без цели,
ведь цель –
и есть я сам.
Не узнан я другими:
то ученым,
то монахом,
то отшельником
я представляюсь,
другим на благо
игры проявляю.
Давно я позабыл,
что есть мир
и где сансара,
кто есть я
и кто другой.
Играю я спонтанно в теле роли,
вот и сейчас тебе я подыграл.
Кто я таков,
того не знают даже боги,
ведь я –
монах,
обычный практик Лайя-йоги.