сследованный людьми науки в 1885 году, остается столь же необъясненным ими, как это было в 1840 году.
Если даже принять, что кое-кто из обывателей, помимо огромной почтительности (доходящей до фетишизма), действительно примут утверждение ученых о том, что каждое явление, каждое "аномальное" проявление обусловлено выходками эпилептической истерии, — то что же остается делать остальной публике? Должны ли они верить, что грифель м-ра Эглинтона, движущийся сам по себе, также действует в припадке эпилепсии, как и его медиум, хотя бы он даже и не касался его? Или, что пророческие высказывания провидцев, великих апостолов всех веков и религий, были просто патологическими результатами истерии? Или, опять-таки, что "чудеса" Библии, а также Пифагора, Аполлония и других, принадлежат к тому же семейству аномальных проявлений, как и галлюцинации мадемуазель Альфонсины (или как бы ее ни называли) у д-ра Шарко, и ее эротических описаний и поэтических опусов, "вследствие наполнения газами ее большой кишки" (дословно)? Такая претензия, по-видимому, обречена на неудачу. Прежде всего следовало бы объяснить саму "галлюцинацию", когда она в действительности имеет физиологическую причину, — но это никогда не было сделано. Выбрав случайным образом некоторые из множества определений, данных видными французскими медиками (у нас нет под рукой соответствующих английских), мы хотели бы спросить — а что на основании их мы можем узнать о "галлюцинации"? Мы привели выше "определение" (если его можно так назвать) д-ра Бриера де Буамона; рассмотрим еще некоторые из них.
Д-р Лелю называет ее — "безумие в ощущениях и восприятии"; д-р Чомиль — "общая иллюзия ощущения";9 д-р Лере — "иллюзия, промежуточная между ощущением и представлением" ("Психологические фрагменты"); д-р Мишо — "сумасшествие восприятия" ("Иллюзия чувств"); д-р Калмель — "иллюзия, вызванная неправильным изменением нервной ткани" ("Безумие", т. I) и т. д., и т. д.
Я сожалею, что все вышеприведенные мнения не сделали мир мудрее, чем он есть. Со своей стороны, я верю, что теософы сохранили старое определение галлюцинации (теофании)10 и безумия, которое было создано около двух тысячелетий назад Платоном, Вергилием, Гиппократом, Галеном и медицинскими и теологическими школами древних. "Есть два вида безумия, один из которых создается телом, а другой посылается нам богами".
Около десяти лет назад, когда я писала "Разоблаченную Изиду", наиболее важной целью работы являлась демонстрация следующего: (а) реальность оккультного в природе; (б) тщательное ознакомление со всеми оккультными сферами у "определенных людей" и мастерством в этой области; (в) недостаточность искусства или науки нашего времени, которые даже не упоминают Веды; (г) что сотни вещей, особенно тайн природы, — in abscondito, как это называли алхимики, — были известны ариям в домахабхаратовский период, и они же неизвестны нам, современным мудрецам XIX века.
Новое доказательство этого поступает сейчас. Оно является результатом некоторых современных исследований во Франции, проведенных учеными "специалистами" (?) в связи с тем смешением цвета и звука, музыкальных и цветовых впечатлений, которое наблюдается у некоторых "невротиков и психо-маньяков".
Д-р Ньюбемер впервые начал исследовать этот особый феномен в Австрии в 1873 году. После него он начал серьезно изучаться в Германии Блавером и Леманном, в Италии — Велларди, Барегги и некоторыми другими, и в наше время — д-ром Педронно во Франции. Однако, наиболее интересные сообщения о цвето-звуковых феноменах можно найти в статье А. де Роша ("La Naturе", 1885, No. 626, стр. 406 и далее), который работал с неким джентльменом по имени "Н. Р.".
Далее следует короткое резюме этой работы.
Н. Р. — это человек 57 лет, адвокат по профессии, проживающий ныне в предместье Парижа, страстный любитель естественных наук, которые он изучал очень серьезно, любитель музыки, хотя и не являющийся сам музыкантом, путешественник и крупный лингвист. Н. Р. никогда не читал чего-либо о том удивительном явлении, которое приводит к тому, что некоторые люди сочетают звук и цвет, но он был подвержен этому с самого детства. Любое описание чего-либо, воспринимаемое на слух, возбуждало в нем цветовые впечатления. Так, звучание гласных вызывало у него: буква А казалась ему темно-красной, Е — белой, I — черной, О — желтой, U — голубой; Аi — цвет грецкого ореха, Ei — бледно-серый, Eu — светло-голубой, Оi — темно-желтый, Оu — желтоватый. Почти все согласные имели темно-серый цвет, тогда как гласная или дифтонг, образуя вместе с согласной слог, окрашивала этот слог своим собственным цветом. Таким образом, ba, са, dа — все имеют серо-красный цвет, bi, сi, di — цвет золы, bo, co, do — желто-серый и т. д. S в конце слова, произносимый как шипящая, подобно испанским словам los compos, придает слогу, который ему предшествует, металлический блеск. Цвет слова зависит таким образом от цвета образующих его букв, поэтому человеческая речь представляется Н. Р. в виде многоцветных пестрых лент, выходящих изо рта человека, цвета которых определяются окраской гласных, отделенных друг от друга сероватыми полосками согласных.
В свою очередь, разные языки приобретают общую окраску благодаря тем буквам, которые доминируют в каждом из них. Например, немецкий, в котором много согласных, производит в целом впечатление темно-серого мха; французский выглядит серым, сильно смешанным с белым; английский кажется почти черным; испанский кажется много цветным с преобладанием желтого и ярко-красного оттенков, итальянский — желтым, смешанным с алым и черным, но с более тонкими или гармоничными сочетаниями оттенков, чем испанский.
Низкий голос производит у Н. Р. впечатление темно-красного цвета, постепенно переходящего в цвет шоколада, а пронзительный звонкий голос предполагает голубой цвет; голос, расположенный между этими двумя крайними вариантами, воспринимается как очень светлый желтый.
Звуки инструментов также имеют характерные для них цвета: звуки пианино и флейты окрашены в голубой, виолончель — в черный, гитара в серебристо-серый и т. д.
Названия музыкальных нот, произнесенных вслух, влияют на Н. Р. также, как слова. Окраска поющего голоса зависит от его высоты и диапазона, а также от аккомпанирующего инструмента.
Так обстоит дело и с образами, произносимыми вслух; но при чтении в уме они окрашиваются для него в тот цвет, которым они написаны или напечатаны. Таким образом форма сама по себе не имеет ничего общего с этими цветовыми феноменами. Тогда как эти впечатления в общем не имеют места вне его самого, но осуществляются в его собственном мозгу, известны и другие чувствительные люди, обнаруживающие еще более любопытные феномены, чем "Н. Р.".
Помимо интересной главы, написанной по этому вопросу Гальтоном в его книге "Проблемы человеческих способностей и их развития", мы находим в "London Medical Record" следующее описание впечатлений чувствительного человека: "Как только я слышу звуки гитары, я вижу колеблющиеся струны, окруженные цветными парами". Пианино вызывает то же самое: "цветные образы начинают парить над клавишами". Один из пациентов д-ра Педронно в Париже11 постоянно имеет цветные впечатления вне его самого. "Как только я слышу хор, составленный из нескольких голосов", — говорит он, — "я чувствую большое количество цветных точек, парящих над головами певцов. Я чувствую их, потому что мои глаза не получают определенного ощущения; тем не менее я вынужден смотреть на них, и когда я исследую их, я чувствую себя смущенным, потому что я не могу найти эти ярко светящиеся точки там, где я на них смотрю, или скорее там, где я их чувствую".
Наоборот, имеются чувствительные люди, у которых при виде цвета немедленно возникает звуковое ощущение, а также такие, у которых одно особое ощущение создает два других. Некий чувствительный человек не может слышать ударный инструмент без того, чтобы не почувствовать вкус меди во рту во время концерта, и при этом он видит также темно-золотые облака.
Наука исследует такие проявления, признает их реальность и, тем не менее, остается бессильна объяснить их. "Невроз и истерия" — это единственный ответ, который можно получить; "собачьи галлюцинации" французских академиков, упоминаемые в "Изиде", до сих пор сохраняют свою ценность в качестве объяснения или универсальной разгадки всех подобных феноменов. Но все это кажется естественным, а именно то, что наука бесспорно не способна объяснить этот своеобразный феномен ассоциации света и звука, поскольку ее теория света сама по себе никогда не была целиком доказана и не является до сих пор полностью завершенной.
Пусть наши ученые оппоненты еще немного поиграют в жмурки среди феноменов, находясь без каких-либо оснований на своих вечных физиологических позициях. По-видимому, недалеко то время, когда они будут вынуждены изменить свою тактику или признать себя побежденными даже в случае таких элементарных феноменов, как вышеописанные. Но что бы ни сказали или ни сделали физиологи, каковы бы ни были их научные объяснения, гипотезы или заключения в настоящем или в будущем, современные феномены находят свое истинное объяснение при обращении к древним Ведам и другим "Священным книгам Востока". Ибо весьма несложно показать, что ведийские арии были хорошо знакомы со всеми такими тайнами звука и света. Мысленные корреляции между "зрением" и "слухом" были в то время столь же известным фактом, как и в наше время, когда человек смотрит на находящиеся перед ним объективные предметы в полдень широко раскрытыми глазами.
Любой изучающий оккультизм, даже самый молодой чела, который начал эзотерически читать свои Веды, может предположить, что на самом деле означает этот феномен; это просто циклическое возвращение человеческих организмов к их примитивной форме во время третьей, или даже четвертой коренных рас так называемого допотопного периода. Все говорит в пользу этого, даже исследования таких точных наук, как филология и сравнительная мифология. Со времен седой античности, с периода самого глубокого упадка великих цивилизаций этих рас, предшествовавших нашей пятой расе, следы которых лежат сейчас на самом дне океанов, было известно явление, о котором идет речь. То, что сейчас рассматривается как аномальное явление, было, скорее всего, нормальным для допотопного человечества. И это не пустые слова, чему свидетельством являются два нижеприведенных доказательства.
Благодаря многочисленным данным, полученным в лингвистических исследованиях, филологи начинают поднимать свои голоса и указывать на некоторые наводящие на мысль, хотя и не объясненные до сих пор, факты. 1). Все слова, указывающие на восприятие человеком света и звука и на связанные с ними понятия, как было показано, происходят от одних и тех же корней.12 2). В свою очередь, мифология обнаруживает очевидный закон (единообразие которого исключает возможность случайности), который привел древних символистов к тому, чтобы представлять всех своих богов солнца и все свои лучезарные божества — таких как Утренняя Заря, Солнце, или Аврора, Феб, Аполлон и так далее — связанными тем или иным образом с музыкой и пением, то есть со звуком, и ассоциированными также с сиянием и цветом.13
Если это можно рассматривать только лишь как предположение, то существует и лучшее доказательство в Ведах, где такие понятия, как "звук" и "свет", "слышать" и "видеть", всегда связаны друг с другом. В гимне X, 71, 4-й стих, мы читаем: "Кто-то, хотя и смотрит, не видит речи, а другой, хотя и видит, не слышит ее". И опять-таки в седьмом стихе, в котором встреча друзей представлена как соревнование друг с другом в пении, они характеризуются двумя определениями, помещенными рядом друг с другом, — акшаванта и карнаванта, — то есть "тот, кто снабжен глазами" и "тот, кто снабжен ушами". Последнее естественно — певец имеет хороший музыкальный слух, и этот эпитет вполне уместен в свете музыкального состязания. Но какой же смысл может иметь в этом случае акшаванта, то есть хорошее зрение, помимо того, что имеется связь и смысл, не объясненн...
Продолжение на следующей странцие...
