влетворил свою алчность, - и, все-таки, он не находил покоя. Его шпионы то и дело докладывали ему, что в народе говорят, будто бы своей победой он обязан только щедрости Хатим Тая.
И вот однажды, не в силах более сдерживать своего гнева, он воскликнул: "Я не стану истинным хозяином этой страны до тех пор, пока не захвачу самого Хатим Тая. Пока он жив, мне не удастся завоевать сердца этих людей. Ведь они только для вида признают меня своим господином".
Тут же по всей стране был оглашен королевский указ о том, что человек, который доставит во дворец Хатим Тая, получит в награду пять тысяч золотых.
Хатим Тай в это время по-прежнему находился в своем укрытии и, конечно, ни о чем не подозревал. Как-то, сидя перед своей пещерой, он услыхал, будучи скрытым зарослями, разговор старого дровосека со своей женой. "Дорогая, - говорил дровосек, - я намного старше тебя, и если скоро умру, ты останешься одна с нашими маленькими детьми. Вот если бы нам удалось поймать Хатим Тая, за которого новый правитель обещает пять тысяч золотых, твое будущее и будущее наших детей было бы обеспечено".
- Как тебе не стыдно! - с негодованием ответила женщина, - да лучше мне с детьми умереть голодной смертью, чем запятнать себя кровью самого щедрого человека на свете, который ради нас пожертвовал всем, что имел.
- Я тебя прекрасно понимаю, но каждый человек думает прежде всего о своих интересах, а на мне лежит забота о семье. И потом, все больше людей с каждым днем склоняется к мысли, что Хатим просто струсил. Может быть, со временем они и будут искать всевозможные доводы для его оправдания, но сейчас...
- Только из-за жадности к деньгам ты решил, что Хатим - трус. Побольше таких умников, как ты, и окажется, что его жизнь и вовсе не имела никакого смысла.
Тут Хатим вышел из своего укрытия и, представ перед изумленными супругами, сказал, обращаясь к дровосеку: "Я - Хатим Тай. Отведи меня к правителю и потребуй от него обещанную награду".
Его слова произвели на старого человека такое сильное впечатление, что он, устыдившись своего поведения, заплакал и сказал: "Нет, о великий Хатим, я не могу этого сделать".
- Если ты меня не послушаешь, я сам явлюсь к королю и расскажу ему, что ты меня укрывал. Тогда тебя казнят за измену.
Между тем люди, разыскивающие в горах беглого короля, услыхали их спор и подошли к ним. Поняв, что перед ними никто иной, как сам Хатим Тай, они схватили его и повели к правителю. Позади всех плелся несчастный дровосек.
Представ перед королем, каждый из толпы, стараясь перекричать остальных, заявлял, что именно он первым схватил Хатима. Король же, ничего не понимая, смотрел то на одного, то на другого, не зная, как поступить. Тогда Хатим попросил позволения говорить и сказал: "О король, если ты хочешь решить это дело по справедливости, то выслушай меня. Награды заслуживает только тот старик, а не эти люди. - И Хатим указал на дровосека, стоявшего в стороне. - Выдай ему обещанные пять тысяч и поступай со мной, как хочешь".
Тут дровосек вышел вперед и рассказал королю о том, как Хатим ради спасения его семьи предложил себя в жертву.
Король был так изумлен услышанным рассказом, что тут же вернул Хатиму его трон, а сам возвратился назад в свое царство и увел с собой армию.
Дервиш окончил рассказ и замолчал.
- Отличная история, дервиш! - воскликнул король иранский, позабыв о своей угрозе. - Из такой истории можно извлечь пользу. Но для тебя она в любом случае бесполезна, ведь ты ничего не ждешь от этой жизни и ничем не владеешь. Другое дело я. Я король и я богат. Аравийские правители, питающиеся вареными ящерицами, не могут сравниться с персидскими, когда речь идет об истинной щедрости. Меня осенила счастливая мысль, но не будем тратить время на болтовню, к делу!
И король тут же велел призвать к себе выдающихся архитекторов и строителей; когда же они предстали перед ним, коленопреклоненные, он велел им выстроить на широкой городской площади дворец с сорока окнами, чтобы в нем размещалась огромная казна для золотых монет.
Спустя некоторое время такой дворец был выстроен. Король приказал заполнить размещавшуюся в нем казну золотыми монетами. Со всей страны в столицу согнали множество людей, верблюдов и слонов, которые в течение нескольких месяцев перевозили золото из старой казны в новую. Наконец, когда работы были окончены, глашатаи объявили королевский указ: "Слушайте все! По воле царя царей, фонтана щедрости, выстроен дворец с сорока окнами. С этого дня Его Величество через эти окна собственноручно будет раздавать золото всем нуждающимся. Спешите все ко дворцу! "
Итак, ко дворцу потекли, что вполне естественно, бесчисленные толпы народа. Изо дня в день король появлялся в одном из сорока окон и одаривал каждого просителя золотой монетой.
И вот однажды, раздавая милостыню, король обратил внимание на одного дервиша, который каждый день подходил к окну, получал свою золотую монету и уходил.
Поначалу монарх решил, что дервиш берет золото для какого-нибудь бедняка, который не в состоянии придти за милостыней сам. Затем, увидев его снова, он подумал: "Может быть, он следует дервишскому принципу тайной щедрости и одаривает золотом других". И так каждый день, завидев дервиша, он придумывал ему какое-нибудь оправдание. Но когда дервиш пришел в сорок первый раз, терпению короля пришел конец. Схватив его за руку, монарх в страшном гневе закричал: "Наглое ничтожество! Сорок дней ты ходишь сюда, но еще ни разу не поклонился мне, даже не произнес ни одного благодарственного слова. Хоть бы улыбка однажды озарила твое постное лицо. Ты что же, копишь эти деньги или даешь их в рост? Ты только позоришь высокую репутацию заплатанного одеяния! "
Только король умолк, дервиш достал из рукава сорок золотых монет, которые он получил за сорок дней и, швырнув их на землю, сказал:
- Знай, о король Ирана, что щедрость только тогда воистину щедрость, когда проявляющий ее соблюдает три условия.
Первое условие - давать, не думая о своей щедрости.
Второе условие - быть терпеливым.
И третье - не питать в душе подозрений.
Этот король так никогда и не стал по-настоящему щедрым. Щедрость для него была связана с его собственными представлениями о "щедрости", и он стремился к ней только потому, что хотел прославиться среди людей.
Эта традиционная история, известная читателям из классического произведения на урду "Истории четырех дервишей", кратко иллюстрирует весьма важные суфийские учения.
Соперничество без основных качеств, подкрепляющих это соперничество, ни к чему не приводит. Щедрость не может быть развита в человеке до тех пор, пока другие добродетели так же не будут развиты.
Некоторые люди не могут учиться даже после того, как перед ними обнажили учение. Последнее продемонстрировано в сказании первым и вторым дервишами.
ЛЕЧЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ КРОВЬЮ
Мауляну Баха ад-дина Накшбанди спросили однажды: "Как объяснить сообщающиеся во многих историях случаи, когда великие учителя одним взглядом или каким-либо иным косвенным воздействием одухотворяли невежественных людей или детей, находящихся с ними в контакте?"
В ответ Баха ад-дин рассказал следующую притчу, заметив при этом, что притчи тоже представляют собой метод косвенного одухотворения. Итак, вот история, рассказанная Накшбандом:
Во времена великой Византийской империи один из византийских императоров заболел какой-то странной болезнью, и никто из его докторов не знал от нее лекарства.
Во все страны были разосланы гонцы, которые должны были оповестить великих мудрецов и искусных лекарей о болезни византийского государя и подробно описать им симптомы этой болезни.
Один посланец прибыл в школу аль-Газали, ибо слава этого величайшего восточного мудреца докатилась до Византии.
Выслушав посланцев, аль-Газали попросил одного из своих учеников отправиться в Контантинополь и осмотреть императора.
Когда этот человек, а звали его аль-Ариф, прибыл к византийскому двору, его приняли со всевозможными почестями и тут же ввели в царские покои. Шейх аль-Ариф первым делом спросил у придворного врача, какие лекарства уже применяли и какие намереваются применять. Затем он осмотрел больного.
Кончив осмотр, аль-Ариф сказал, что необходимо созвать всех придворных, и тогда он сможет назвать средство, которое излечит императора.
Все приближенные собрались в тронном зале, и суфий обратился к ним: "Его Императорскому величеству лучше всего использовать веру".
- Его величество нельзя упрекнуть в недостатке веры, но вера нисколько не помогает ему исцелиться, - возразил духовник императора.
- В таком случае, - продолжал суфий, - я вынужден заявить, что на свете есть только одно средство для спасения императора, но оно такое страшное, что я даже не решаюсь его назвать.
Тут все придворные принялись его упрашивать, сулить богатство, угрожать и льстить, и, наконец, он сказал: "Император излечится, если искупается в крови нескольких сотен детей не старше семи лет".
Когда страх и смятение, вызванные этими словами, несколько улеглись, государственные советники решили, что это средство нужно попробовать. Некоторые, правда, сказали, что никто не имеет права брать на себя ответственность за такую жестокость, подсказанную, к тому же, чужеземцем сомнительного происхождения. Большинство, однако, придерживалось того мнения, что все средства хороши, когда речь идет о спасении великого императора, которого все уважали и чуть ли не обожествляли.
Когда об этом рассказали императору, он наотрез отказался. Но его принялись упрашивать: "Ваше Величество, вы не имеете права отказываться, ведь ваша смерть - большая потеря для империи, чем смерть всех ваших подданных, не говоря уж о детях". В конце концов им удалось его убедить.
Тут же по всей стране были разосланы указы о том, что все византийские дети не старше семи лет к определенному сроку должны быть присланы в Константинополь, чтобы быть там принесенными в жертву ради здоровья императора.
Матери обреченных детей проклинали правителя, чудовищного злодея, который ради своего спасения решил погубить их дорогие чада. Некоторые женщины, однако, молили Бога ниспослать здоровье императору до страшного дня казни.
Между тем с каждым днем император все сильнее чувствовал, что он ни в коем случае не должен допустить такого ужасного злодеяния, как убийство маленьких детей. Угрызения совести приносили ему страшные муки, не оставлявшие его ни днем, ни ночью.
Наконец, он не выдержал и велел объявить: "Я лучше умру сам, чем допущу смерть невинных созданий". Только он произнес эти слова, как его болезнь стала ослабевать, и вскоре он совершенно выздоровел.
Ограниченно мыслящие люди тут же решили, что император вознагражден за свой добрый поступок. Другие, подобные им, объяснили его выздоровление тем, что матери обреченных детей молили об утешении и о том, чтобы Бог смилостивился над императором.
Когда суфия аль-Арифа спросили о причине исцеления государя, он сказал: "Поскольку у него не было веры, он нуждался в чем-то, равном ей по силе. Таким образом, исцеление пришло к нему благодаря его сосредоточенности, соединенной с желанием матерей, которые возносили горячие молитвы о выздоровлении императора до страшного дня казни".
Скептики же говорили: "По божественному провидению император исцелился молитвами святого духовенства до того, как кровожадный рецепт сарацина был воплощен в жизнь, ибо разве не очевидно, что этот чужеземец хотел уничтожить наших детей, чтобы они не могли истребить его народ, когда станут взрослыми?"
Когда этот случай передали аль-Газали, он сказал: "Чтобы добиться в чем-то результата, необходимо применить метод, разработанный специально для того, чтобы действовать в назначенное время и вести к достижению определенного результата".
Подобно тому, как суфийский лекарь должен приспосабливать свои методы к людям, окружающим его, так и дервишский духовный учитель может пробудить скрытые познания ребенка или невежественного человека даже в области изучения истины, и он это делает, применяя известные ему методы, созданные специально для этой цели.
Это последнее объ...
Продолжение на следующей странцие...
