познавая реальности относительные. Очевидность отнюдь не может быть доказательством чего-либо.
Однако, мы увлеклись вещами, хотя и имеющими важное значение, но в известной степени для нас побочными. Более существенным будет разъяснить здесь взгляд Путников на жизнь в мире форм, как на школу. "Какая школа? Ведь мы же, как НИЧТО, все знаем!" Это не совсем так. С одной стороны, все знания Универсума наши, но полностью обладают этим абсолютным знанием только НИЧТО в чистом, свободном виде. Что касается нас, то это знание при возникновении Мирового Яйца, Первичного Сгустка, т. е. вещественности, было полностью стерто из нашей памяти, и, чтобы вернуть свободу, нам необходимо вспомнить, восстановить его, восстановить себя, ибо мы и есть это знание, эта истина, это НИЧТО = ВСЕ.
Образно ПУТЬ "нечто" от несвободы к свободе можно представить следующей аллегорией. Допустим, я был свободен, всесилен, мудр. Я знал все, жил в лучезарном, блистающем мире, и вдруг... что-то произошло и я оказался в тесной, темной камере. Я постепенно прихожу в себя, я ничего не помню, ничего не знаю. Сперва я принимаю все как должное, и лишьпотом очень медленно начинаю отличать: это - камера, а это - я, и мы не одно и то же, и мне здесь неловко, неудобно, тесно. Во мне мелькают иногда смутные проблески воспоминаний о чем-то другом, об иной жизни, ином мире, иных возможностях. И во мне зарождается неопределенное, сумеречное желание выйти отсюда, освободиться. Так, по-видимому, личинка в коконе, или цыпленок в яйце начинают ощущать настоятельную потребность в движении. Что это, к чему это, зачем - они не знают и не понимают, но существует какое-то неудобство, какой-то зов, который повелевает им шевельнуться, изменить положение, позу. Я делаю одно движение, другое. Я понимаю, что могу быть не только в неподвижности, но и в движении, в действии, и открываю различие между действием и бездействием. Действуя, двигаясь, я нахожу на полу темницы несколько ключей, затем в ее стенах несколько дверей и на них замочные скважины... Но проходит еще очень много времени прежде чем я, с помощью тех же смутных проблесков-воспоминаний, ухватываю связь между этими вещами и делаю попытки совместить ключ с замком. Через какое-то время мои попытки увенчиваются успехом и я оказываюсь в другой, более просторной и светлой комнате, в стенах которой еще больше дверей, а на полу разбросано еще больше ключей. У меня уже есть некоторый опыт, некое знание, и я начинаю применять его, но вновь-таки не сразу - я ведь достиг большей свободы и некоторое время удовлетворен новой камерой, в которой к тому же светло и я обнаруживаю различие между светом и тьмою, и есть какие-то вещи, которые привлекают меня и удерживают от дальнейшего стремления вперед, от поисков выхода наружу. Я еще не осознаю ни этого "вперед", ни этого "наружу". Наконец, я удовлетворяюсь всеми вещами этой комнаты и попадаю в соседнюю, затем в следующую и т. д. В каждой из них еще больше дверей, еще просторнее, еще больше различных притягательных вещей. И я задерживаюсь в каждой из них на тот или другой промежуток времени, но потом все же двигаюсь дальше.
Я уже начинаю действовать целенаправленно: я не только подбираю ключ к некоей двери и вхожу туда, но сперва заглядываю внутрь, что там, лучше ли, привлекательнее ли обстановка, больше ли "сокровищ"? Выбрав ту, которая мне больше по нраву, я перебираюсь в нее, а из нее в другую, еще более богатую, и дальше... И вдруг оказываюсь в такой, все двери которой ведут лишь в одну комнату - в ту, которая была второй или третьей на моем пути...
Мне, обогащенному опытом мира, знанием о том, что в нем есть "лучшие" камеры, не хочется возвращаться в нее, она кажется мне теперь грязным, противным подземельем, но откуда-то появляется чудовище, которое загоняет меня туда. И я оказываюсь у "разбитого корыта", и вынужден начинать все сначала. От страха перед чудовищем многие из приобретенных мною знаний я позабыл, но многое и помню. Проблески воспоминаний усиливаются, становясь ярче, и мое движение вперед становится более осмысленным, осознанным.
Я начинаю свой путь сызнова, стараясь выбирать другие двери, избежать встречи с чудовищем и иных неприятных "сюрпризов". Тем не менее полностью избегнуть таких вынужденных возвращений в прежние или подобные им камеры мне пока не удается, однако, с каждой новой попыткой, я продвигаюсь все дальше.
А в это время среди обнаруживаемых мною "сокровищ" появляются и такие, как власть, богатство, роскошь, которые влекут за собой злобу, алчность, жестокость... Лишение этих "сокровищ" причиняет мне страдания, короче, вступает в полные права привязанность к этому миру, миру форм.
Чем дальше я продвигаюсь вперед, тем суровее, коварнее, беспощадней становятся испытания и искушения, тем больше я наказываюсь за свои ошибки, тем сложнее и труднее мне двигаться дальше. Мне дают великую любовь - и лишают ее, дают - большую силу и богатство, великую власть - и делают больным и нищим рабом. Много дают - и много отнимают, меня бьют по самым больным местам. Но как раз это и имел в виду Соломон, когда говорил: "Кому много дано - с того много и спрашивается". И в этих же словах заключено и иное: "С кого много спрашивается - тому много и дано". Мудрому следует думать именно так...
Но мой путь продолжается и ситуации становятся все сложнее. Допустим, я достиг непривязанности ко многому, но привязанностьк отдельным вещам сохранил. Теперь удары моего "учителя", моей судьбы будут направлены именно на эту привязанность, побуждая меня освободиться от нее. Меня будут постоянно ставить в такое положение, где эта привязанность подвергается испытаниям "на разрыв". И так будет продолжаться раз за разом, из камеры в камеру, в различнейших формах и видах, пока я сам не пойму, что она иллюзорна, что я привязан к самим собою же созданному призраку, пока я не сброшу сам этих пут.
Такое на языке Путников называется прокатываниемили протаскиванием. (Как протаскивают проволоку, как канат протаскивают через игольное ушко. Именно это заключил в своих словах Иисус Христос: "Легче канату пройти через игольное ушко, чем богатому в царство Божье". Ошибка переводчика превратила "канат" в "верблюда", который так и остался в Евангелии. Бессмысленно, но "Учитель сказал!")
Но вот все материальные привязанности преодолены. Остается еще следующий этап - преодоление привязанности к себе, преодоление индивидуализма, эгоизма. В одной из камер ты находишь своего второго -человека, с которым вы отныне "скованы одной цепью", которого ты теперь обязан вести через этот лабиринт и вывести его. Так бывает, когда ты уже видел выход, уже знаешь его, и для тебя самого покинуть лабиринт уже, казалось бы, не проблема. Но перед тобой на выходе ставят условие: ты выйдешь наружу лишь после того, как вернешься назад, найдешь своего второго и выведешь его наружу, ибо без тебя, без твоей помощи сам он выйти не в состоянии. И ты вновь попадаешь в одну из камер. Ты сохраняешь память о том, как выйти наружу (точнее, знаешь путеуказатели, имеешь компас, указывающий в какой стороне лежит выход, но не более, потому что камера, откуда ты теперь начинаешь свой путь и последующие за ней могут быть тебе незнакомы.). Но прежде ты должен найти своего второго и соединиться с ним. Если вообразить себе такую камеру, как некую комнату, это может показаться легким, однако, камера эта - это жизнь, это время, это Земля. Ты же порой знаешь, каков внешне этот второй, по каким признакам его можно узнать, порой - знаешь только, что обязательно встретишь его на своем ПУТИ, но где, когда, как это произойдет и как ты его узнаешь - это от тебя скрыто, в этом помогай себе сам. Положим, вы встретились. Но твой второй - это не ты, который знает ПУТЬ. Он может быть в большей или меньшей степени привязан к этому миру, соединен с ним "пуповиной", которую надо рвать, а это больно, и он не хочет этой боли, протестует против нее, как капризный ребенок, он брыкается, упрямится, щипает и бьет тебя, и лезет именно туда, куда не надо, где опасно, сует палец в огонь, не понимая, что может обжечься... А ты должен вывести его отсюда. Иного выбора у тебя нет. И сложность еще в том, что он сам должен пойти за тобой, должен понять, что так надо, что иначе нельзя, силой в рай никого не тащат и свободными по приказу свыше не становятся... Конечно, все может выглядеть, и часто выглядит, по другому.
Здесь нужно сказать об одной, если можно так выразиться, болезни "первых", которые и есть собственно Путники, высшие Посвященные, ибо для нас Путник, двиджива, начинается именно с этого этапа. Ведь двидживаозначает не только дважды рожденный, дважды живущий, но и имеющий две души. Понимать это следует так, что возвращаясь в определенную камеру, я не возникаю там "из ничего", как некая форма, к ней не приписанная, я вселяюсь в форму, присущую данному времени, данному месту, данной камере. И у этой формы есть свой ПУТЬ, изменить или нарушить который я не состоянии. Иное дело, что он соответствует той задаче, которая мне задана. Таким образом, у этой формы оказываются как бы две "Я - личности": одна, присущая ей и этому миру, действующая и оценивающая подобающим образом, и другая - моя, присущая тому, кто вернулся сюда, кто знает истину. Поэтому внешне двидживапроявляет себя двояким образом: с одной стороны он действует разумно, с другой - вынужден подчиняться ПУТИ своей формы. Это подобно тому, как если бы я имел форму собаки, но обладал при этом умом человека. Я видел бы и понимал гораздо больше, чем другие собаки, и руководствовался бы в своих действиях мотивами и побуждениями, не знакомыми им, но для них я оставался бы такой же собакой, разве что со странностями.
Так вот о "болезни". Порой случается так, что двиджива, разыскивая своего второго и найдя его, особенно если все разворачивается благоприятно, впадает во вторичную привязанность к данному времени, ко всему тому, что есть в нем приятного, хорошего, светлого для него. Он знает зачем он здесь и помнит о своей задаче и обо всем остальном, но покидает это время с сожалением, оглядываясь назад. И вот это-то условие "не оглянуться назад" иногда может оказаться решающим для успешного освобождения обоих. Именно о такой ситуации говорит миф об Орфее и Эвридике. Перед Орфеем, который выводил Эвридику из царства теней, было поставлено условие: не оглянуться назад, пока они не выйдут на свободу. Он оглянулся - и Эвридика вновь вернулась в мир теней. Туда же, хотя миф уже не говорит об этом, был вынужден вернуться и сам Орфей, чтобы вновь отыскать Эвридику.
Но положим, что я нашел второго и вывел его из лабиринта. Тем не менее, во мне может еще оставаться сожаление к тем, кто остается в лабиринте, кто мог бы выбраться из него быстрее, если бы я помог им, показал путь к выходу на свободу. Я могу и не возвращаться туда, я свободен, но несвободны они, и их несвобода - моя несвобода. И я по доброй воле вновь иду в этот лабиринт, ради тех, кто остался там, жертвуя собой за их свободу. Таковы Великие Путники: Иисус, Кетцалькоатль, Будда и множество других, известных как пророки, просветители, учителя народов и т. д. О каждом из них можно говорить отдельно и очень много...
XIV
Решив уже было закончить этот очерк, я вдруг представил себе читателя, который с растерянным выражением лица спрашивает:
"А дальше как? Что же теперь делать?..." Ведь нынче, особенно на Западе, люди привыкли, чтобы учитель или наставник брал их за руку и вел, или, хотя бы, задавал уроки, домашние и контрольные работы и т. п. "И, если уж браться за что-то, то за что-нибудь реальное, ощутимое, вещественное. А то, что было сказано - это ведь теория, дайте нам практику, дело!" Но фокус в том, что какой-то единой практики у Путников нет. Каждый выбирает для себя тот или иной метод духовного развития, самоусовершенствования, самопостижения. И комплекс, сложившийся таким образом у каждого, является, как правило, чисто индивидуальным, хотя порой и схожим с чьим-либо другим. Но пару практических советов самого общего характера здесь привести можно.
Начинающим для общего ук...
Продолжение на следующей странцие...