ал, свиристел, пар из сопла все сильней обжигал икры, я поджал ноги как только мог, потерял при этом устойчивость и целую минуту барахтался в воздухе, словно большущий, тяжелый жук. Потом, случайно задев рукоятку, должно быть, изменил угол выхлопа и сразу перешел на горизонтальный курс. Ощущение было довольно приятное; оно было бы еще приятней, знай я, куда лечу. Я поворачивал рукоятку, пытаясь окинуть взглядом раскинувшийся подо мною простор. На огненном фоне чернели зубчатые руины домов. Голубые, зеленые, красные нити огня тянулись ко мне с земли, что-то просвистело возле ушей -- да ведь это по мне стреляют! Ну, скорей же, скорей! Я рванул рукоятку. Ранец харкнул, фыркнул, как неисправный паровоз, обжег мне кипятком ноги и дал такого пинка, что я кувырком полетел в черное, как деготь, пространство. Ветер свистел в ушах, я чувствовал, как из карманов вываливаются перочинный нож, бумажник и прочие мелочи, попытался нырнуть за ними, но потерял их из виду. Я был совершенно один, под далекими спокойными звездами и, не переставая шипеть, гудеть, свиристеть, -- летел. Попытался найти Полярную, чтобы выправить курс; когда мне это наконец удалось, ранец испустил дух, и я, набирая скорость, понесся к земле. На мое счастье, в последний момент -- я уже различал ленту шоссе в дымке тумана, тени деревьев, какие-то крыши -- ранец выплюнул последнюю порцию пара; я сбавил скорость и упал на траву довольно мягко.
Рядом, в канаве, кто-то стонал. Вот было бы удивительно, подумал я, окажись там профессор! Действительно, это был он. Я помог ему встать. Он ощупал себя в поисках очков; впрочем, сам он был совершенно цел. Троттельрайнер попросил помочь ему отстегнуть упряжь, потом уселся на ранце и достал что-то из бокового отделения -- какие-то стальные трубки и колесо.
-- А теперь ваш...
Из моего ранца он тоже извлек колесо, к чему-то приладил его и крикнул:
-- По местам! Едем.
-- Что такое? Куда? -- удивился я.
-- Тандемом. В Вашингтон, -- коротко объяснил профессор; ногу он уже держал на педали.
"Галлюцинация!" -- промелькнуло у меня.
-- Вот еще! -- возмутился профессор. -- Обычное десантное снаряжение.
-- Допустим. Но вам-то откуда все это известно? -- спросил я, устраиваясь на заднем сиденьице.
Профессор оттолкнулся, мы покатили сначала по траве, потом по асфальту.
-- Я работаю в US AF! [United States Air Force -- Военно-воздушные силы США (англ.).] -- выкрикнул он, энергично перебирая ногами.
Насколько я помнил, между нами и Вашингтоном простирались Перу и Мексика, не говоря уже о Панаме.
-- Мы не дотянем на велосипеде! -- заорал я против ветра.
-- Только до сборного пункта! -- крикнул в ответ профессор.
Неужели он не был обычным футурологом, за которого себя выдавал? Ну и влип я в историю... И что мне там делать, в Вашингтоне? Я притормозил.
-- Вы что? Шевелите ногами, коллега! -- отчитывал меня Троттельрайнер, пригнувшись к рулю.
-- Нет! Остановка. Я выхожу! -- решительно возразил я.
Тандем вильнул и остановился. Профессор, упираясь ногой в землю, издевательски указал на окружающую нас темноту:
-- Как хотите. Бог в помощь!
Он уже отъезжал.
-- Вашими молитвами! -- бросил я ему вслед.
Красная искорка сигнального фонаря исчезла во тьме, а я, обескураженный, присел на дорожный столбик, чтобы обдумать положение. Что-то кололо меня выше колен. Я машинально протянул руку, нащупал какие-то ветки и начал обламывать их. Стало больно. Если это мои побеги, сказал я себе, тогда, несомненно, я все еще галлюцинирую! Я наклонился, чтобы проверить, -- и вдруг меня ослепило. Из-за поворота блеснули серебряные фары, огромная тень машины притормозила, открылись дверцы. На приборном щитке горели зеленые, золотистые, синие огоньки индикаторов, матовый свет обволакивал стройные женские ноги в нейлоновых чулках, золотые туфельки-ящерицы покоились на педалях, темное лицо с пунцовыми губами склонилось ко мне, на пальцах, сжимавших баранку, сверкнули брильянты.
-- Подвезти?
Я сел -- и даже забыл о своих ростках, до того я был ошарашен. Украдкой провел по своим ногам ладонью -- и нащупал чертополох.
-- Что, уже? -- послышался низкий чувственный голос.
-- В каком смысле? -- растерянно отозвался я.
Женщина пожала плечами. Мощный автомобиль рванулся, она нажала какую-то клавишу, кабина погрузилась во тьму, лишь навстречу нам мчалась освещенная полоса асфальта; из передней панели поплыла щелкающая мелодия. Странно как-то, размышлял я. Что-то не то. Руки -- не руки, ноги -- не ноги. Правда, не ветки -- чертополох, но все-таки, все-таки!
Я присмотрелся к незнакомке внимательней. Она, несомненно, была красива -- что-то в ней было манящее, демоническое и персиковое одновременно. Но вместо юбки торчали какие-то перья. Страусиные? Или это галлюцинация?.. С другой стороны, нынешняя женская мода... Я терялся в догадках. Шоссе было пусто; мы мчались так, что игла спидометра перегибалась через ограничитель шкалы. Чья-то рука вцепилась мне сзади в волосы. Я вздрогнул. Длинные острые ногти царапали мне затылок -- не жестоко, а скорее игриво.
-- Что это? Кто там? -- Я хотел обернуться, но не смог. -- Пустите!
Впереди показались огни, какой-то большой дом, под колесами захрустел гравий, машина резко свернула, прижалась к тротуару вплотную, остановилась.
Рука, все еще державшая меня за волосы, принадлежала другой незнакомке, одетой в черное, -- бледной, стройной, в темных очках. Дверцы машины открылись.
-- Где мы? -- спросил я.
Не ответив, они взялись за меня: первая выталкивала из машины, вторая тащила наружу, стоя уже на тротуаре. Я вышел. В доме веселились, оттуда доносилась музыка, чьи-то пьяные крики; у стоянки золотом и пурпуром переливался фонтан, освещаемый из окна. Мои спутницы стиснули меня с двух сторон.
-- Но мне некогда, -- пробормотал я.
Они будто не слышали. Та, в черном, наклонилась и горячо дохнула мне в ухо:
-- Хо!
-- Простите, что?
Мы были уже у дверей; их начал разбирать смех, и смеялись они не просто так, а надо мной. Все в них отталкивало меня; к тому же они становились все меньше. Приседали? Нет -- ноги у них покрывались перьями. Ага, облегченно вздохнул я, все-таки, значит, галлюцинация!
-- Какая еще галлюцинация, недотепа! -- прыснула незнакомка в очках. Она подняла обшитую черным жемчугом сумочку и огрела меня прямо по темени. Я взвыл от боли.
-- Поглядите-ка на этого галлюцинанта! -- кричала другая.
Страшный удар обрушился на то же самое место. Я упал, закрывая руками голову. Открыл глаза. Надо мною склонился профессор с зонтом в руке. Я лежал на бетоне возле канала. Крысы как ни в чем не бывало ходили парочками.
-- Где, где болит? -- допытывался Троттельрайнер. -- Здесь?
-- Нет, здесь... -- Я показал на вспухший затылок.
Взяв зонт за верхний конец, он врезал мне по больному месту.
-- Спасите! -- взмолился я. -- Ради Бога, довольно! За что...
-- Это и есть спасение! -- ответил безжалостно футуролог. -- К сожалению, у меня под рукой нет другого противоядия!
-- Но хотя бы не набалдашником, прошу вас!
-- Так вернее...
Он ударил меня еще раз, повернулся и кого-то позвал. Я закрыл глаза. Голова невыносимо болела. Меня тряхнуло -- профессор и мужчина в кожаной куртке, ухватив меня под мышки и под колена, куда-то несли.
-- Куда?! -- закричал я.
Щебенка сыпалась прямо в лицо с шатающихся перекрытий; я чувствовал, как мои санитары ступают по какой-то хлипкой доске или мостику, и боялся, что они поскользнутся. "Куда это мы?" -- тихо спросил я. Никто не ответил. В воздухе стоял непрестанный гул. Стало светло от пожара; мы были уже на поверхности, какие-то люди в мундирах хватали подряд всех, кого удавалось вытащить из канализационного люка, и бесцеремонно швыряли в открытые дверцы -- мелькнули огромные белые буквы: "US ARMY COPTER [Вертолет армии США (англ.).] 1 109 849", и я упал на носилки. Профессор Троттельрайнер просунул голову в вертолет.
-- Простите, Тихий! -- кричал он. -- Тысячу извинений! Но так было нужно!
Кто-то, стоявший за ним, вырвал у него зонт, дважды крест-накрест огрел им профессора по макушке и пихнул его так, что футуролог со стоном упал между нами, -- и тут же взвыли моторы, зашумели пропеллеры, машина торжественно воспарила ввысь.
Профессор пристроился рядом с моими носилками, осторожно поглаживая затылок. Не могу не признаться: понимая все благородство его поведения, я, однако, с удовольствием наблюдал, как на темени у него вырастает громадная шишка.
-- Куда мы летим?
-- На конгресс, -- ответил, все еще морщась от боли, профессор.
-- То есть... как это на конгресс? Ведь конгресс уже был?
-- Вмешательство Вашингтона, -- коротко объяснил Троттельрайнер. -- Будем продолжать заседания.
-- Где?
-- В Беркли.
-- В университете?
-- Да. Может, у вас найдется какой-нибудь нож, хоть перочинный?
-- Нет.
Вертолет задрожал. Гром и пламя распороли кабину, мы вылетели из нее друг за другом -- в бескрайнюю темноту. Как долго я потом мучился! Мне слышались стонущие голоса сирен, мою одежду разрезали ножом, я терял сознание и вновь приходил в себя. Меня трясла лихорадка и ухабистая дорога, над головой белел потолок "скорой помощи", рядом лежало что-то продолговатое, забинтованное, как мумия; по притороченному сбоку зонту я узнал Троттельрайнера. "Я жив... -- пронеслось у меня в голове. -- Все-таки мы не разбились насмерть. Какое счастье". Машина вдруг накренилась, перевернулась с пронзительным скрежетом, пламя и гром разорвали жестянку кузова. "Что, опять?" -- сверкнула последняя мысль, а потом -- черное, непроницаемое беспамятство. Открыв глаза, я увидел над собою стеклянный купол; какие-то люди в белом, с масками на лицах и руками, воздетыми как для благословения, переговаривались полушепотом.
-- Да, это был Тихий, -- донеслось до меня. -- Сюда, в банку, нет, только мозг, остальное никуда не годится. Дайте пока наркоз.
Кусочек ваты на никелевом диске заслонил мне весь свет, я хотел закричать, позвать на помощь, вместо этого вдохнул глоток жгучего газа и растворился в небытии. Когда сознание вернулось ко мне, я не мог разлепить веки, не чувствовал ни рук, ни ног, словно в параличе. И все же пытался пошевелиться, несмотря на боль во всем теле.
-- Успокойтесь! Не шевелитесь, пожалуйста! -- услышал я мелодичный женский голос.
-- А? Где я? Что со мной?.. -- пролепетал я. Рот у меня был совершенно чужой, и лицо, наверное, тоже.
-- Вы в санатории. Все хорошо. Не волнуйтесь, прошу вас. Сейчас мы дадим вам поесть...
"Да мне же нечем..." -- хотел, но не смог я ответить. Послышалось лязганье ножниц. Марля кусками спадала с лица. Стало светлей. Два санитара (я удивился их громадному росту) крепко, но бережно взяли меня под мышки, приподняли и усадили в кресло-коляску. Передо мной дымилась тарелка аппетитного с виду бульона. Я машинально потянулся за ложкой и заметил, что взявшая ложку рука -- маленькая и черная, как эбонит. Я поднес ее поближе к глазам. Судя по тому, что я владел ею совершенно свободно, это была моя рука. Но как же она изменилась! Желая узнать, в чем дело, я привстал и увидел зеркало на противоположной стене. Там, в кресле-коляске, сидела молодая хорошенькая негритянка, вся забинтованная, в пижаме, с ошеломленным выражением лица. Я дотронулся до своего носа. То же самое сделало отражение в зеркале. Тогда я начал ощупывать лицо, шею, плечи, наткнулся на бюст и испуганно вскрикнул -- не своим, тоненьким голосом:
-- Боже праведный!
Медсестра кого-то отчитывала -- почему не занавесили зеркало? Потом обратилась ко мне:
-- Вы Ийон Тихий, не так ли?
-- Ну да. То есть -- да! да!! Но что это значит? Вон та девушка -- та негритянка?
-- Трансплантация. Другого выхода не было. Речь шла о спасении вашей жизни -- то есть вашего мозга! -- быстро, но отчетливо говорила сестра, взяв меня за руки.
Я закрыл глаза. Снова открыл. Мне сделалось дурно. Вошел хирург; его лицо выражало крайнюю степень негодования.
-- Это еще...
Продолжение на следующей странцие...
