. Но если вы решили, что нет ничего похожего на Бога, вы не можете сомневаться. Вы не можете верить; вы не можете сомневаться. Но вы не можете и преуспеть в своем поиске.
Атеист отбросил свое сомнение гораздо более полно, гораздо более основательно, чем теист. У теиста сомнение спрятано как раз под верой. У атеиста нет спрятанного сомнения; он отбросил сомнение очень далеко, очень глубоко в бессознательное. Вы не можете полностью избавиться от него; это возможно только в том случае, когда вы не знаете о нем. Но вы можете обмануть. Атеист может обманывать намного легче, чем теист. Поэтому атеизм разрастается, а теизм сжимается.
По мере того, как человек становится более разумным, более образованным, более культурным, атеизм становится более выпуклым, более рельефным, а теизм становится чем-то не в духе времени. Даже те, кто ходит в церкви, храмы, мечети, синагоги, глубоко внутри себя знают, что все это лишь следование социальным условностям. Это хорошо, респектабельно: эти места используются ими просто как клубы. Они не верят; они даже не беспокоятся об этом.
Я был профессором в двух университетах. Последний из оставленных мною университетов имел почти сто пятьдесят профессоров. И общая профессорская комната все время жила в напряженном обсуждении всякого рода слухов, новостей. Я оставался в этом университете почти девять лет и постоянно наблюдал, слушал... Начнет ли кто-нибудь дискуссию о Боге?
Сто пятьдесят профессоров, среди которых, может быть, семь принадлежали факультету философии, пять - факультету психологии, четыре - факультету теологии, - ну хотя бы эти люди? Но нет. Обсуждались актеры, обсуждались актрисы, обсуждались фильмы, обсуждались романы, обсуждались даже любовные делишки среди студентов - была, конечно, и всевозможная политика.
Вы удивитесь, наблюдая этих сто пятьдесят людей:
девять лет я ждал... спросит ли кто-нибудь однажды, есть Бог или нет. Нет, никто. И все они были индусами, мусульманами, христианами, джайнами. Они все ходили в храм, в церковь. Все они отдавали дань уважения Богу, но это было лишь формальностью. Это ничего общего не имело с внутренним поиском.
На самом деле в этой большой общей комнате, рассчитанной на сто пятьдесят человек, мое кресло оставалось зарезервированным для меня, поскольку меня не интересовали их сплетни, их политика, их любовные дела, их злословие и все в этом роде. Меня это не интересовало. Мое кресло сделалось постоянно закрепленным за мной - постоянных кресел не было ни у кого другого. Всякий раз, когда я приходил туда, оно было свободно для меня, никто не сидел на нем. И постепенно они забрали свои кресла подальше от моего, ведь я не интересовался всеми этими вещами, а они не интересовались тем, что интересовало меня.
Всякий раз, когда я проходил через эту комнату, они замолкали, как будто были детьми, которых застали делающими что-то плохое. И я говорил: "Продолжайте. Не беспокойтесь обо мне. Я не понимаю, почему вы внезапно замолчали, когда я вошел в комнату. Я, насколько это возможно, избегаю заходить сюда, чтобы не доставлять вам неприятностей, но иногда нет другой возможности. У меня два занятия, между которыми одно пустое. Куда я пойду на сорок минут? Поэтому я вынужден прийти посидеть здесь. Просто считайте, что меня здесь нет. Мое кресло всегда пусто. Сижу ли я здесь или нет, вам не нужно беспокоиться. Продолжайте все эти невротические разговоры, которые вам нравятся, - продолжайте; не бойтесь меня".
Даже декан моего факультета, старый человек семидесяти лет, уже ушедший в отставку из одного университета... Но поскольку он был таким авторитетом в своей области, то этот университет попросил его поработать немного еще. Он также говорил обо всех этих вещах. Он смолкал, косда видел меня. Я говорил: "Это заставляет меня почувствовать себя праведником, когда человек семидесяти лет вынужден замолкать, когда видит меня. Есть вещи, о которых я должен говорить. Вы тоже говорите о них. По крайней мере, кто-то говорит о них. Продолжайте".
деисты почти фальшивы; атеисты немного более основательны, поскольку они не закрывают свою рану верой. Если рана есть и она болит, они принимают и эту рану, и эту боль. Они немного смелее, немного ближе к началу поиска - ведь верой и мыслью о том, что вы все знаете, можно обманывать себя всю жизнь, но как долго можно говорить: "Бога нет"?
Один из моих друзей, очень знаменитый приверженец Ганди, был атеистом. Он говорил: "Пока я не пережил сам, Бога нет. По крайней мере, для меня Бога нет".
Однажды его сын, генеральный прокурор штата, прибежал ко мне и сказал: "Отец очень, очень болен, внезапный сердечный приступ. Доктора думают, что он не выживет. Он просит вас".
Я пошел с ним - они жили недалеко, в пяти минутах езды от моего дома. И когда я вошел в комнату, этот старик с закрытыми глазами совершал индусскую джапу - повторял мантру... Рама, Рама, Рама... я удивился. Этот человек всегда говорил, что Бога нет. Что случилось? Я встряхнул его и сказал: "Откройте глаза. До того, как ваше сердце откажет, позвольте задать вам вопрос. Что вы делаете? Вы забыли, что вы атеист? Вы не должны были бы повторять имя Бога".
Он сказал: "Я знаю, но в этот момент, когда доктора думают, что у меня осталось мало времени - может быть, несколько часов или несколько минут - кто знает? И что плохого в том, что я, лежа здесь, повторяю: "Рама, Рама, Рама..." Если Бог есть, я, по крайней мере, вернулся домой. Если я заблудился утром, то вечером вернулся". В Индии есть пословица о том, что если вы вернулись вечером, то вы не заблудились - вы вернулись в конце концов. "А если Бога нет, то что плохого в том, чтобы повторять: "Рама, Рама, Рама...""
Я сказал ему: "Это то, что я на протяжении многих лет постоянно говорил вам: вы думаете, что избавились от сомнения, - но это невозможно. Вы просто погрузили его глубоко в бессознательное. Теперь смерть вынесла его наверх".
Этот человек выжил; он и сейчас жив. И снова, когда он выжил и стал в полном порядке, он снова начал говорить об атеизме, но, по крайней мере, не передо мной. Передо мной он говорил: "Человек слаб, и то был момент слабости".
Я сказал ему: о То был момент, показавший нечто чрезвычайно важное относительно всей вашей личности, показавший, что все, о чем вы говорите, - все фиктивно. Тот момент показал вашу реальность, продемонстрировал вас во всей вашей наготе, и странно... вы снова пытаетесь прикрыть это. И снова случится сердечный приступ, ведь сердечный приступ не та вещь, которая случается только раз. И помните, это был ваш первый приступ. Может случиться, по крайней мере, три приступа".
Он сказал: "Что же вы за друг? Вы говорите, что у меня будет еще два приступа?"
Я сказал: "Конечно. Не обманывайте себя, кого вы пытаетесь обмануть? Себя. В момент смерти вы обманывали себя идеей: "Кто знает, если Бог есть, буду молить его; если его нет, молитва уйдет без пользы, но какой от этого вред?" Вы не заплатили ничем. Вы хитрили даже с Богом. И теперь, когда вы здоровы, вы возвращаетесь на прежние позиции. Передо мной вы не говорите много, но от других я слышал, что вы снова говорите об атеизме. И пусть случится сердечный приступ... а он случится. Он должен случиться с таким человеком, как вы, поскольку вам сердечный приступ помогает". И он случился.
И я пришел к нему и сказал... а он снова совершал свою джапу. Я сказал ему: "Посмотрите! Что вы делаете сейчас?"
Он сказал: "Помолчите. Вам не следует приходить, особенно когда ко мне приходит сердечный приступ. Два приступа подряд - это слишком много".
И я сказал ему: "Помните, я пришел для того, чтобы лишь напомнить вам обо всей той фальшивой философии, о которой вы говорили между двумя сердечными приступами. Вы скоро вернетесь на свои позиции, поскольку третий приступ..."
Он сказал: "Подождите. Я не покончил со вторым, доктора не питают надежды, а вы говорите о третьем".
Я сказал: "Я хочу, чтобы вы знали и глубоко осознавали, что сомнение есть и вы подавляете его. Почему вы прежде всего хотите подавить сомнение? Потому что вы не хотите рисковать, спрашивая".
Спрашивать - это риск. Это движение в неизведанное. Никто не знает, что может случиться.
Тот, кто спрашивает, оставляет все, к чему он привык, с чем ему было удобно, он движется в неизведанное, не будучи совершенно уверенным, есть ли что-то на том берегу и есть ли даже сам тот берег.
Поэтому люди цепляются или за теизм, или - те, кто немного сильнее, интеллектуальнее, интеллигенция, - они цепляются за атеизм. Но и те и другие бегут от сомнения. А бежать от сомнения - это бежать от вопросов, ведь что такое сомнение? Это лишь знак вопроса. Оно не враг ваш. Это просто знак вопроса внутри вас, знак вопроса, который готовит вас к тому, чтобы спрашивать.
Сомнение - ваш друг.
И я говорил о третьей категории, об агностиках. Теист - самый слабый из трех, менее культурный, менее образованный, менее интеллектуальный - просто посредственность. Вторая категория, атеист, более интеллектуальный, более культурный, и он очень старается, чтобы вопрос его не беспокоил, и говоря, что Бога нет, он откладывает вопрос как можно дальше в той части, которая касается его самого.
В споре теиста и атеиста всегда обязательно побеждает атеист. Теист не может победить. Его аргументы бедны. У него нет достаточных аргументов. Его вера очень проста, а атеист более изощрен. У него также есть вера. Его вера состоит в том, что Бога нет. Можно назвать это неверием, не-верой, но это вера. Он борется за это с тем же фанатизмом, что и теист. Поговорите с любым коммунистом - все коммунисты являются атеистами, - и вы увидите, что они такие же фанатики, как и теисты. Агностик из всех трех занимает высшее положение. Агностик говорит: "У меня нет оснований говорить "да", у меня нет оснований говорить "нет". Поэтому в вопросе о Боге я буду держать свой рот закрытым".
Людвиг Виттгенштейн, ученик Бертрана Рассела... Бертран Рассел - один из значительных агностиков этого века, а Людвиг Виттгенштейн - его лучший ученик. Рассел так хвалил Виттгенштейна, бывшего еще студентом, как редкий учитель хвалит своего ученика. Виттгенштейн был как раз студентом в философской группе Рассела. Рассел преподавал философию в Кембриджском университете, а Виттгенштейн был студентом. У Рассела был проницательный взгляд, который мог распознать в человеке неординарную личность, если были задатки этого, а Виттгенштейн был чем-то вроде гения.
Виттгенштейн показал ему свои записи. И Рассел сказал:
"Опубликуйте это". Это были просто записи, которые он делал на занятиях, записи всяких идей, которые приходили ему в голову, просто записи, - а Рассел сказал: "Опубликуйте их. Они превосходят любую из моих книг. У меня никогда не будет такого студента, как вы. Я горд и исполнен определенных чувств от того, что вы пришли в мой класс".
Виттгенштейн написал немного, лишь две или три книги, и те состоят из сентенций, небольших высказываний. Одно из высказываний такое: "Не следует говорить о том, чего не знаешь, - ни за ни против. Следует хранить молчание, если нет твердого "да" или твердого "нет" в своем переживании". В другом пассаже он говорит: "Есть вещи, о которых нельзя говорить, поэтому нужно сопротивляться попыткам говорить о них".
Агностик превосходит всех остальных. Он не совершает дел, он остается бездейственным. Лучше оставаться бездейственным, поскольку это сохраняет в вас внимание к тому, что вы еще и не начинали поиска. Теист пришел к заключению, атеист пришел к заключению... а вы даже не начинали поиска. Агностик - лучший из всех троих, он подходит ко мне ближе всех. Теист дальше всех от меня, атеист немного ближе, агностик самый близкий, - но вы можете там и остаться. Нет необходимости в том, чтобы вы двигались в сторону поиска. Вы можете сказать, что это предельный вопрос. Вот это и говорит агностик. На всякий предельный вопрос вы не можете сказать ни "да", ни "нет". Но его молчание -это не молчание гностика.
Я сознательно не включил гностика в эти три обсуждаемые категории. Слово "агностик" происходит от слова "гностик". "Агностик" означает того, кто заявляет: "Я не уверен в том или это...
Продолжение на следующей странцие...
