оял, неуверенно оглядываясь по сторонам. Затем я повалился на землю рядом с упавшим деревом и зарыдал, уцепившись руками в мох. Некоторое время я не был самим собой, несмотря на то, что многое знал и прошел серьезный курс подготовки в монастыре. Затем до меня донесся голос изнутри:- Не падай духом, дорогой Лобсанг, не падай духом, ведь это еще не все, ведь за наши усилия нам воздадут сторицею. Это не конец, и все то, что будет, должно осуществиться.
Пошатываясь, я поднялся на ноги и привел в порядок свою одежду и мысли. Отряхнув от сора руки, я продолжил свой путь по тропинке вверх, к ламаистскому монастырю.
- Что есть смерть? - думал я. - Я сам был по ту сторону смерти и вернулся. Вот теперь мой Наставник ушел из мира навсегда. Ему больше не страшны земные бедствия и страдания. Он ушел, и я остался один, совсем один.
С такими мыслями в голове я вошел в монастырь. У входа я встретился с несколькими монахами, которые тоже только что вернулись, но по другой тропе. Ничего не видя перед собой, я протиснулся между ними, вошел в самый темный закоулок храма, где на меня с пониманием и состраданием взирали священные образы. Я всматривался в Свитки Древних - красные полотнища с китайскими иероглифами, написанными золотой краской. Я видел, как поднимается к потолку и лениво повисает там, словно небольшое облако, душистый дымок никогда не гаснущих благовоний. Я забился в самый дальний угол, в подлинно святое местo и услышал вновь:
- Не падай духом, дорогой Лобсанг, не падай духом, ведь это еще не все, ведь за наши усилия нам воздадут сторицею. Это не конец, и все то, что предстоит, должно осуществиться. Не падай духом.
Я сел в позу лотоса и погрузился в медитацию о прошлом и будущем. Сколько я просидел так, я не знаю. Казалось, мой мир рассыпается вокруг меня на куски. Неприятности окружали меня со всех сторон. Вот и мой Наставник оставил этот мир. Однако он сказал мне: "Это не конец. Все это должно случиться".
Вокруг меня монахи занимались своими обыденными делами: подметали, готовили храм к богослужению, возжигали новые благовония, пели мантры. Однако ни один из них не помешал мне в моем горе, когда я одиноко сидел в углу храма.
Ночь подходила к концу. Монахи готовились в утренней службе. Эти китайские монахи в черных мантиях и с гладко выбритыми головами, на которых благовониями были выжжены особые отметины, казались мне подобными бликам в мерцающем пламени масляной лампы. Священник храма, на голове у которого была корона с пятью ликами Будды, прошел мимо меня, распевая сутру. Зазвонили колокольчики, возвещавшие о начале богослужения. Медленно поднявшись на ноги, я неохотно направился к Настоятелю. С ним я обсудил происшедшее и попросил у него разрешения не присутствовать на утренней службе в храме. Я сказал, что разбит горем и не хочу давать о нем знать другим молящимся.
- Это не так, брат мой, - ответил он, - у тебя есть повод для того, чтобы радоваться. Ты был по ту сторону смерти и вернулся оттуда, а сегодня ты встретился со своим Наставником и получил живое доказательство его состояния будды. Брат, ты не должен горевать, ведь вы с ним простились ненадолго. Останься на богослужении, брат, и возрадуйся. Ведь ты видел то, что дано видеть немногим.
"Я действительно много знаю, - думал я. - Я знаю, в частности, что смерть на земле есть рождение в Большую Жизнь. Я знаю также, что смерти не существует и что мы живем в Мире Иллюзий, и что наша подлинная жизнь начинается только после смерти. Ведь умирая, мы просто покидаем эту кошмарную сцену, эту землю, которая является всего лишь школой, куда мы пришли, чтобы подучиться. Смерть? Нет такой вещи. Почему же я так страдаю?"
Ответ пришел ко мне даже раньше, чем сформулировался вопрос. Я страдаю из-за собственного эгоизма, ведь я потерял человека, которого любил, и он теперь ушел туда, где я не могу с ним больше встретиться. Если я страдаю, значит, я и вправду эгоистичен, ведь этот человек ушел в прекрасные миры, и о нем не стоит беспокоиться. Я же по-прежнему привязан к этой грешной земле, оставлен здесь дерзать, страдать и выполнять задачу, которая является целью моей жизни. Подобно этому ученик школы учится в ней до тех пор, пока не сдаст выпускной экзамен. Затем, приобретя знания, он возвращается в большой мир для того, чтобы жить по-новому. Я эгоистичен, потому что хочу удержать моего возлюбленного Наставника на этой ужасной земле с тем, чтобы одному мне от этого было лучше.
Смерть? Ее нечего бояться. Нам следует бояться жизни, в течение которой мы можем совершить множество ошибок.
Нам не нужно бояться смерти. Ведь это всего лишь переход в Большую Жизнь. Нам не нужно бояться ада, потому что в действительности такого места нет, так же, как и не будет никогда никакого Страшного Суда. Человек сам себя судит, и не может быть более страшного обвинения, чем то, которое человек сам предъявляет своим слабостям и недостаткам, когда выходит за пределы земной жизни. Тогда ложность его системы ценностей становится ему очевидной, ведь он постигает Истину.
Поэтому Ты, если боишься смерти, внемли гласу того, кто был по ту ее сторону и вернулся. Смерти нечего бояться. Нет никакого Страшного Суда, если Ты сам не устроишь его себе. Нет никакого ада. Каждый, что бы он ни сделал и кем бы он ни был, имеет шанс. Никто никогда не погибает. Нет столь плохого существа, чтобы ему было отказано в еще одной попытке. Мы боимся смерти других, потому что она лишает нас возможности наслаждаться их присутствием. Мы боимся ее, потому что эгоистичны и думаем о своей собственной не сталь уж отдаленной смерти, которая представляется нам уходом в Неизвестное - то, чего мы не знаем и поэтому опасаемся.
Однако смерти нет, есть лишь рождение в Большую Жизнь. Когда-то в прошлом этому учили все религии: смерти - нет, есть лишь рождение в Большую Жизнь. Однако поколение за поколением жрецы искажали подлинное содержание учения до тех пор, пока не дошли до того, что пугают теперь людей сказками об аде. Все это они делают для того, чтобы получить власть над людьми.
- Мы - священники, - говорят они. - У нас ключи от врат рая. Подчиняйтесь нам, а то мы упечем вас в ад.
Однако я побывал по ту сторону смерти и вернулся, как и многие другие ламы. Мы знаем истину. Мы знаем, что у каждого есть надежда. Что бы человек ни сделал, каким бы виноватым он себя ни чувствовал, он должен продолжать жить и не терять надежду.
- Поприсутствуй на богослужении, брат мой, - попросил меня настоятель монастыря, - и расскажи мне, что ты сегодня видел.
Мне очень не хотелось оставаться в храме. Это было для меня настоящим испытанием. Я был разбит горем. Мне было невыносимо тяжело даже медитировать, сидя в своем углу. И все же я вернулся туда.
Так прошел этот ужасный вечер, в течение которого минуты тянулись, как часы, а часы - как дни, и мне казалось, что он никогда не закончится. Монахи входили в храм и выходили из него. Вокруг меня совершались всевозможные ритуальные действия, однако я оставался наедине со своими мыслями, цепляясь за прошлое, опасаясь будущего.
Однако в этот день мне было не суждено досидеть до начала полуночного богослужения. Как предупреждал меня ранее мой наставник, лама Мингьяр Дондуп, в этот вечер я должен был пережить еще один удар судьбы, ужасный удар. Я медитировал в своем уголке храма, мысленно обращаясь то к прошлому, то к будущему. Около одиннадцати часов вечера, когда на время все монахи удалились, я увидел, что ко мне приближается человек. Это был старый-старый лама из Лхасы, один из представителей элиты, живой будда, которому уже недолго оставалось ходить по земле. Он появился из глубокой тени, куда не проникает свет масляных ламп. Когда он приблизился ко мне, я заметил вокруг него тусклое голубоватое сияние, которое над головой становилось желтым. Он подошел ко мне с вытянутыми перед собой руками, держа их ладонями вверх.
- Сын мой, сын мой, у меня грустная весть для тебя, - сказал он. - Высочайший, наш 13 Далай-Лама, последний представитель своей линии вскоре должен покинуть этот мир.
Старик-лама, посетивший меня, сообщил, что приближается конец этого земного воплощения Далай-Ламы и что вскоре он должен будет на время покинуть нас. Он сказал, что мне следует поторопиться с возвратом в Лхасу с тем, чтобы еще успеть повидаться с ним. Он сказал мне об этом, а затем добавил:
- ТЫ должен поторопиться. Не теряй ни минуты. Тебе следует отправиться в дорогу прямо сейчас, ночью.
Он посмотрел на меня, и я поднялся на ноги. Однако после этого он сразу же исчез, вернувшись в затененный угол. Духа старого ламы больше не было поблизости. Он улетел к своему телу, которое все это время не покидало храма Джо Кант в Лхасе.
События следовали одно за другим слишком стремительно - трагедия за трагедией, несчастье за несчастьем. Происходящее не укладывалось у меня в голове. Судьба действительно не щадила меня. Когда-то меня учили тому, что такое жизнь и что такое смерть. Меня учили не проявлять никаких эмоций при столкновении со смертью, но как я мог не проявлять эмоций, когда мои самые добрые друзья умирали один за другим? Можно ли в такой ситуации остаться бессердечным, бесстрастным, незадетым? Можно ли при этом не проявить человеческих чувств? Ведь я любил всех этих людей. И я узнаю в течение одного дня, что все они - старик Тсонг-тай, мой наставник - лама Мингьяр Дондуп - и 13 Далай-Лама - умерли или находятся при смерти. Двоих из них уже нет, а третий... кто знает, сколько ему еще отмерено? Возможно, несколько дней. Я должен торопиться, думал я. Я повернулся и вышел из центральной части храма в ту его служебную часть, где находилась комната настоятеля. Однако не успел я в нее войти, как до меня донесся какой-то шум, а затем звук падения. Я поспешил в направлении звука.
Оказалось, что еще один тибетский лама. Джерси, приехавший не из Лхасы, а из Чамбо, тоже получил только что телепатическое сообщение из Тибета от другого ламы. Ему тоже велели покинуть Чунцин и вернуться в Тибет в качестве моего спутника. Это был человек, который изучал устройство автомобилей и других видов современного транспорта. Однако он слишком поторопился. Как только посланец из Тибета исчез, он вскочил и побежал по коридору в направлении комнаты настоятеля. Но на одном из поворотов коридора какой-то нерадивый монах пролил масло. Лама, который должен был стать моим спутником, поскользнулся на нем и тяжело упал. В результате падения и удара о пол он сломал себе руку и ногу. Подоспев к месту происшествия, я увидел, что он лежит, тяжело дыша, а из открытой раны торчит конец сломанной кости.
Настоятель тоже вышел на шум из своей комнаты.
Вместе с ним я склонился над пострадавшим братом. Настоятель держал его за плечи, пока я, оттягивая кисть упавшего, возвращал сломанную кость на место. Затем я велел принести лубки и повязки. Вскоре Джерси был перевязан по всем правилам - и рука, и нога. С ногой, правда, пришлось сложнее, потому что кость в ней была сломана в нескольких местах, и нам пришлось отнести пострадавшего в келью и уже там оказать ему помощь. Затем я оставил его на попечении других.
Потом мы с настоятелем отправились в его комнату, и я поведал ему о том сообщении, которое получил из Тибета. Я описал ему свое видение, и он согласился, что мне следует срочно отправляться в путь. Было решено, что я безотлагательно выеду из монастыря. Настоятель тут же послал одного из монахов на лошади в Чунцин с особым заданием. Я задержался на несколько минут, чтобы поесть и взять себе еды на дорогу. Прихватив в собой также несколько одеял и смену одежды, я вышел из монастыря и направился вниз по тропинке в сторону большой дороги. Я прошел мимо поляны, где в этот вечер в последний раз встретился со своим наставником, ламой Мингьяром Дондупом. Я шел и чувствовал глубокие человеческие эмоции, которые мне приходилось сдерживать, чтобы не потерять бесстрастный вид, приличествующий ламе. Так я пришел к концу тропинки в том месте, где она сливается с главной дорогой. Как мы и договорились с настоятелем, здесь я остановился и стал ждать.
На холме у меня за спиной я услышал звук бронзовых гонгов, которые ...
Продолжение на следующей странцие...
