олнует.
- А тут не из-за чего волноваться, мадам. Мы видим лишь крошечную частичку единой жизни, да и эта частичка иллюзорна. В мире все уравновешено, никто не страдает и никто не умирает, не дав на это своего согласия. Нет ни добра, ни зла вне того, что делает нас счастливыми и несчастными.
От его слов ей вовсе не становилось спокойней. Но внезапно она замолчала, а затем тихо спросила:
- Откуда вы знаете все то, о чем говорите? Откуда вы знаете, что все это истинно?
- Я не знаю, истинно ли все это, - ответил он. - Я просто в это верю, потому что это доставляет радость.
Я прищурился. Он мог бы сказать, что все это он уже попробовал, и все вышло... исцеление больных, чудеса, сама жизнь, в которой его учение стало явью, - это доказывает то, что слова его истинны и совершенно реальны. Но он промолчал. Почему?
Этому есть причина. Сквозь узенькую щелку между веками я едва различал в полумраке комнаты смутный силуэт Шимоды, склонившегося над микрофоном. Он говорил прямо в лоб, не давая никакой возможности выбора, не прилагая ни малейших усилий помочь бедным радиослушателям понять его.
- В истории мира все, кто сыграл хоть какую-то мало-мальски важную роль, все, кто когда-либо испытал счастье, все, кто хоть что-нибудь подарил миру, были божественно эгоистичны, жили ради собственных интересов. Все без исключения.
Следующим в разговор вступил мужчина. Время в тот вечер летело очень быстро.
- Эгоисты! Мистер, а вы знаете, кто такой Антихрист?
На секунду Шимода улыбнулся и откинулся на спинку стула. Казалось, что он знал нового собеседника лично.
- Может быть, вы мне сами скажете? - ответил он вопросом на вопрос.
- Христос говорил, что мы должны жить ради наших ближних.
Антихрист говорит: будь эгоистом, живи ради себя, и пусть все катятся к чертям в ад.
- Или рай, или туда, куда они сами захотят отправиться.
- Вы очень опасны, вы знаете об этом, мистер? А что, если все наслушаются вас и начнут делать то, что они хотят? Что, по-вашему, случится тогда?
- Я думаю, что тогда наша планета стала бы самой счастливой в этой части Галактики, - ответил Шимода.
- Мистер, мне не хочется, чтобы мои дети услышали ваши речи.
- А что хотят услышать ваши дети?
- Если мы все свободны делать все, что захотим, то я могу прийти к вам на поле с дробовиком и прострелить вашу дурацкую башку.
- Конечно, вы вольны это сделать.
Было слышно, как трубка с грохотом упала на рычаг. Где-то в городе был, по крайней мере, один рассерженный человек. Другие схватились за телефоны, на пульте ведущего разом замигали все лампочки вызова.
События вовсе не должны были развиваться именно так; он мог бы сказать те же вещи иначе и не задевая их самолюбия. Постепенно меня охватывало то же самое чувство, которое я испытал однажды, когда толпа рванула к самолету и окружила Шимоду. Пора, явно пора нам было отправляться в путь. "Справочник" там, в студии, мне совсем не помог.
"Для того чтобы стать свободным и счастливым, ты должен пожертвовать скукой. Не всегда такую жертву принести легко".
Джеф Сайкс рассказал всем, что наши самолеты стоят на поле Джона Томаса у дороги N41 и что мы спим там же, прямо у самолетов.
Я чувствовал, что на нас накатывают волны злости, исходящие от людей, которые боялись за нравственность своих детей, за будущее американского образа жизни, и это меня совершенно не радовало. До конца передачи было еще полчаса, а дела шли все хуже и хуже.
- А знаете, мистер, я думаю, что вы - обманщик, - сказал следующий.
- Конечно, я - обманщик. Мы все обманщики в этом мире, все стараемся казаться не тем, что мы есть на самом деле. Мы - это вовсе не тела, разгуливающие по Земле, мы не состоим из молекул и атомов. Мы - идеи Абсолюта, которые невозможно уничтожить или убить, как бы сильно мы ни верили в смерть...
Он бы сам первым напомнил мне, что я волен уйти, если мне не нравятся его слова, он бы посмеялся над тем, что мне мерещатся толпы, ждущие с факелами у самолетов, чтобы тут же разорвать нас на клочки.
"Не расставайся, говоря: "До свидания". Необходимо попрощаться до того, как вы можете встретиться вновь. А новая встреча, после коротких мгновений или многих жизней, обязательно будет, если вы настоящие друзья".
На следующий день, когда солнце стояло в зените, а желающих покататься еще не было, он остановился у крыла моего самолета.
- Помнишь, что ты сказал, узнав о моих проблемах, ну, что никто не хочет слушать, сколько бы чудес я ни совершил?
- Нет.
- А ты помнишь тот день, Ричард?
- Да, день я помню. Внезапно ты показался мне таким одиноким. Но я не помню, что тогда сказал.
- Ты сказал, если я завишу от того, волнует ли людей то, что я говорю, то мое счастье зависит от первого встречного, а не от меня самого. Я пришел сюда, чтобы узнать простую истину: не имеет значения, говорю я или нет. Я выбрал эту жизнь, чтобы рассказать людям, как устроен этот мир, но с тем же успехом я мог выбрать эту жизнь, чтобы вовсе ничего не говорить. Абсолюту не надо, чтобы я рассказывал всем о том, как устроен мир.
- Это и так ясно, Дон. Я мог бы тебе об этом сказать давным-давно.
- Ну, спасибо большое. Я нашел то, ради чего прожил эту жизнь, я закончил работу всей жизни, а он говорит: "Это и так ясно, Дон". - Он смеялся, но в то же время был печален, и тогда я не знал, отчего.
Часть восемнадцатая
"Твое невежество измеряется тем, насколько глубоко ты веришь в несправедливость и человеческие трагедии. То, что гусеница называет Концом света, Мастер назовет бабочкой".
Слова, которые я прочитал в "Справочнике Мессии" накануне, были единственным предупреждением. День проходил как обычно. Я стоял на верхнем крыле "Флита", заливая бензин в бак, и с удовольствием поглядывал на небольшую толпу желающих прокатиться. Его самолет после посадки подрулил к ним и остановился, подняв своим широким винтом небольшой ураган. Но в следующую секунду раздался легкий хлопок, будто лопнула шина, и тут толпа сорвалась с места и побежала. Шины на "Трэвэл Эйр" были в полной сохранности, мотор, как и за секунду до этого, тихонько урчал на холостых оборотах, но в матерчатой обшивке фюзеляжа у пилотской кабины зияла большая дыра. Шимоду отбросило к дальней стене, его голова свесилась вниз, а тело казалось совершенно неподвижным.
Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что Дональда Шимоду только что застрелили, еще одно, чтобы бросить канистру, спрыгнуть на землю и рвануть к нему. Все было похоже на киносценарий, на сцену из любительского спектакля: человек с дробовиком в руках, убегающий вместе со всеми - он пробежал так близко от меня, что я легко мог бы дотянуться до него рукой. Теперь я вспоминаю, что мне на него было наплевать. Во мне не было ни ярости, ни удивления, ни ужаса. Главное, надо было как можно быстрее добраться до кабины "Трэвэл Эйр" и поговорить с другом.
Казалось, что у него в руках взорвалась бомба. Кожаная куртка и рубашка на левом боку были залиты кровью и свисали лохмотьями, видны глубокие раны, словом, алое месиво. Его голова упиралась в правый нижний угол приборного щитка, возле ручки зажигания, и я подумал, что если бы он пристегивался в полете, его бы так сильно не швырнуло вперед.
- Дон, ты в порядке? - Глупее вопроса не придумаешь.
Он открыл глаза и улыбнулся. Его лицо было мокрым от крови.
- Ричард, как все это выглядит?
Услышав, что он заговорил, я почувствовал огромное облегчение. Если он может говорить, если он может думать, то с ним все будет в порядке.
- Слушай, приятель, если бы я не знал, кто ты такой, я бы сказал, что ты влип в историю.
Он не шевелился, только чуть-чуть повернул голову, и внезапно я снова испугался, больше его неподвижности, чем этого кровавого месива.
- Я не знал, что у тебя есть враги.
- У меня нет. Это был... друг. Лучше, чем, если б... какой-нибудь возненавидевший меня бедняга... навлек на себя... всякие беды... убив меня.
Сиденье и стенки кабины были сплошь залиты кровью - придется немало потрудиться, чтобы снова отмыть "Трэвэл Эйр", хотя сам самолет практически не был поврежден.
- Должно ли так было случиться, Дон?
- Нет... - тихо сказал он, едва дыша, - но я думаю... мне нравится драма...
- Ладно, давай быстрее! Исцеляйся! Судя по размерам толпы, нам сегодня придется много полетать!
Но пока я подбадривал его шутками, несмотря на все свои знания и понимание реальности, мой друг Дональд Шимода упал на ручку зажигания и умер.
В моей голове будто с грохотом что-то взорвалось, мир покачнулся, я соскользнул с крыла и упал в траву, залитую кровью. "Справочник Мессии" вывалился из кармана и раскрылся, ветер заиграл его страницами.
Я поднял его, не глядя. "Неужели этим все и кончается?! -думал я. - И все, что говорит Мастер, лишь красивые слова, которые не могут спасти его, когда на фермерском поле на него бросается какой-то жалкий бешеный пес".
Мне пришлось прочитать трижды, прежде чем я смог поверить, что на этой странице было напечатано:
"Все в этой книге может оказаться ошибкой".
Эпилог
Когда пришла осень, я был уже на юге, улетел туда с теплыми ветрами. Подходящих полей там мало, но толпы с каждым днем становились все больше. Желающих прокатиться на биплане и раньше хватало, а в эти дни люди все чаще оставались поговорить со мной, посидеть у костра.
Время от времени кто-нибудь, кто не был так уж сильно болен, вдруг заявлял, что от нашего разговора ему становилось лучше, и на следующий день люди начинали странно на меня посматривать и из любопытства придвигались поближе. Не раз я улетал на рассвете.
Никаких чудес не случалось, хотя мой "Флит" стал летать лучше, чем прежде, и расходовать меньше бензина. Масло больше не подтекало, а мошкара уже не разбивалась о пропеллер и лобовое стекло. Несомненно, это от того, что похолодало, или эти крошки поумнели и заранее улетали с моей дороги. Однако одна река времени для меня остановилась в тот летний полдень, когда застрелили Шимоду. Подобного конца этой истории я не понимал и не мог в него поверить; это засело у меня в голове, и я тысячу раз пережил все заново, надеясь, что исход может каким-то образом измениться. Но он не менялся. Чему я должен был научиться в тот день?
Однажды поздно вечером, в конце октября, когда я, испугавшись толпы, улетел из какого-то городка в штате Миссисипи, мне на глаза попалась крошечная пустая площадка, которой едва хватило, чтобы посадить "Флит"...
Еще раз перед тем, как заснуть, я принялся заново вспоминать ту последнюю секунду нашей встречи - почему он умер? Для этого не было причин. Если то, что он говорил, правда... Теперь уж не с кем было поговорить, как бывало прежде, не у кого учиться, не на кого напасть и завязать словесную дуэль, не об кого оттачивать мой новый светлый ум. Самому с собой? Можно, но с Шимодой это было в два раза интересней, он учил меня, постоянно выбивая из равновесия приемами духовного каратэ. Думая об этом, я уснул и увидел сон.
Он стоял на коленях, спиной ко мне, зашивая дыру в боку "Трэвэл Эйр", там, куда пришелся заряд дроби. На зеленой траве у его колена лежал рулон специальной авиаткани марки "А", стояла банка с авиалаком.
Я знал, что сплю, но я также знал, что все это происходит на самом деле.
- Дон!
Он медленно встал и повернулся ко мне, улыбнувшись при виде моего лица, на котором смешались печаль и радость.
- Здорово, приятель, - сказал он.
Слезы застилали мне глаза. Смерти нет, смерти вообще нет, и передо мной стоял мой друг.
- Дональд!.. Ты жив! Чем ты тут занимаешься? - Я подбежал и обнял его, он был настоящим. Я чувствовал под пальцами кожу его летной куртки, слышал, как от моих объятий трещат его кости.
- Здорово, - повторил он. - Надеюсь, ты не возражаешь, если я залатаю эту дырку.
Я был так рад его видеть, что ничего невозможного для меня просто не было.
- При помощи заплатки и лака? - удивился я. - Ты собираешься пришить заплатку?.. Надо делать иначе, ты должен увидеть это место совершенно целым, представить, что все уже сделано... - Говоря это, я заслонил ладонью кровавую дыру с рваными краями, а когда убрал руку - дыра исчезла. Перед нами стоял самолет, сверкавший на солнце как зеркало, без един...
Продолжение на следующей странцие...
