сказать мне, хочешь ли ты принять эту помощь». Я ответил, что мне надо подумать. «Я всегда прихожу сюда пить кофе в одно и то же время, но, если ты не появишься до послезавтра, я решу, что ты не нуждаешься в моей помощи, — сказал он. — Даю тебе двадцать четыре часа на размышление».
Я тогда очень растерялся, потому что не знал, приведет меня этот человек к добру или к злу. Я поговорил с Кристиной, всю ночь не мог заснуть. Я чувствовал себя совершенно сбитым с толку.
— И что ты в конце концов решил?
— Решил согласиться. И тогда начался новый этап моей жизни, я вернулся к католической церкви. Дело в том, что тот человек принадлежал к католическому ордену RAM (это расшифровывается как «строгость, любовь, милосердие»), который существует вот уже более пятисот лет. Именно этот человек рассказал мне о символической традиции внутри церкви. С тех пор я стал интересоваться этой старинной католической традицией, традицией змеи. Однажды он привез меня в Норвегию и там вручил это кольцо с двумя змеиными головами, которое я ношу до сих пор.
—А церковь не против всего этого?
— Это очень древняя традиция.
(Тогда-то Кристина и увидела под обеденным столом, за которым мы беседовали, маленькое белое птичье перо. Она подняла его и вручила мужи. «Что это?» —«Белое перышко». Коэльо, взволнованный, поблагодарил жену и объяснил, что для него внезапное появление белого пера означает, что скоро родится новая книга. А наши беседы как раз подходили к концу.)
— Вступление в орден RAM примирило тебя с католицизмом. Но это ведь очень малоизвестный орден. В нем много членов?
—Дело в том, что те, кто верит в него и действуют в нем, мало говорят о своем опыте. Этот орден был основан более пяти веков назад, в лоне католической церкви. Орден сохранил некий символический язык, который передается преимущественно через устную традицию. Но здесь нет никаких секретов. RAM — это скорее религиозная практика, чем теория. Поэтому нас очень немного. У меня, например, всего четверо учеников.
Глава IX
Писатель
«Писательское, творчество для меня похоже на то,
что испытывает беременная женщина, которая
собирается произвести на свет новое дитя-».
«Чтобы не терять вдохновения, мне нужно заниматься любовью с жизнью».
«Я пишу для ребенка, который обитает внутри нас».
Если в течение многих лет Пауло Коэльо был известен прежде всего как маг, которого считали наделенным особой силой, например, умением вызывать дождь, то теперь он видит себя в первую очередь писателем. Но многие критики упорно отказываются признавать за ним литературные достоинства, относя его книги к разряду практической психологии или эзотерики. Коэльо настаивает на своем праве писать просто, чтобы быть доступным для любого читателя. Он считает себя рассказчиком историй и полагает, что в книжных магазинах его книги должны стоять в разделе литературы или философии. Людям, обвиняющим его в том, что в его книгах можно найти грамматические ошибки, он с иронией отвечает, что иные критики находили их и у Сервантеса. Но никто не в состоянии отрицать, что Коэльо — один из десяти самых читаемых писателей в мире: к сентябрю 1998 года было продано двадцать два миллиона экземпляров его книг, хотя все они — а их не более двенадцати —написаны относительно недавно. За несколько лет было раскуплено больше книг Коэльо, чем смог продать Жоржи Амаду за всю свою долгую жизнь. В наших беседах Коэльо раскрыл свои взгляды на писательское творчество, утверждая, что для того, чтобы писать, ему необходимо «заниматься любовью с жизнью».
—Почему ты испытываешь необходимость писать?
— Потому что уверен, что единственный способ делиться любовью — это работа, а моя работа состоит в том, чтобы писать. Точно так же как работа таксиста — в том, чтобы возить пассажиров.
— Ты чувствуешь, что писательство — это» нечто, навязанное тебе извне, или это был твой выбор?
—Это был мой выбор. Мало того, я мечтал об этом всю жизнь. Я всегда к этому стремился, иногда спотыкался, много раз ошибался, но в конце концов победила сила моего желания, а это всегда было девизом моей жизни.
—Ты сказал, что для того, чтобы писать, тебе нужно вступить в контакт с энергетическим центром. Что это значит?
— Я люблю употреблять алхимические термины. Это «душа мира» или Юнгово «коллективное бессознательное». Это значит стать причастным пространству, в котором соединилось все.
— Об этом много писал Борхес.
— Борхес называет это Алефом, точкой, в которой пребывают все вещи. Алеф — еврейское слово, из Каббалы, это первая буква алфавита. Это точка, которая одновременно включает в себя все. У Борхеса, в рассказе, который так и называется «Алеф», некий человек идет, спотыкается и падает, и случайно попадает в эту точку пространства, где видит все одновременно: всех людей, все леса, все реки, все миры.
— Что ты испытываешь, когда пишешь?
— Бывает, во время работы охватывает усталость, и продолжаешь писать только потому, что заставляешь себя; но в какой-то момент, неизвестно отчего, подключаешься к чему-то, что приносит радость. Это своего рода источник энергии — и уже не замечаешь времени. Думаю, это тот самый творческий акт, во время которого человек чувствует единение с себе подобными.
Жизнь для меня наделена огромным символизмом. Мы сами не только люди, но символы.
— Тебе очень нравится символ воды.
— Может быть, потому, что она у меня всегда перед глазами, когда я работаю и когда отдыхаю, — дивной красоты воды Атлантического океана, роскошный пляж Копакабана. Вода невероятно символична, ведь это одна из основных жизненных творческих стихий. Понимаешь, морю свойственны конфликты — это моменты, когда поднимается волнение. Этим море отличается от суши. Это пространство, порой спокойное, порой подвижное, иной раз смертельно опасное, и есть пространство творчества.
Я отношусь с особым уважением к тайной стороне вещей. Знаю, есть вещи, которые происходят, но мы не знаем почему. И нужно с уважением относиться к этому темному пространству, отведенному тайне.
— Иногда ты пишешь вещи, в которых потом раскаиваешься, прекращаешь над ними работать или уничтожаешь их.
—Да, это так. Когда я начинаю писать, то не знаю, хорошо ли я поступаю. Я прежде всего пишу для себя, ведь мой первый читатель —я сам. Раньше я, прежде чем публиковать свои книги, часто давал их читать другим. Теперь уже нет. Я сам несу ответственность. И когда понимаю, что пишу что-то не то, отказываюсь от замысла. Так недавно произошло с только что начатой книгой о цыганах. В какой-то момент я перестал ее писать.
— А как ты узнаешь, что пишешь что-то не то?
—Чувствую, что не хватает искренности, легкости. Это внутренняя уверенность.
— Как ты выбираешь темы своих книг?
— Я писатель, вовлеченный в проблемы современности, и я всегда находился в духовном поиске. Подобная проблематика всегда присутствует в моих книгах. Было время, когда я верил, что могу ответить на любые вопросы, но теперь понимаю, что это невозможно, не говоря уж о том, что это просто смешно. Можно было бы на все дать ответ, советуясь с учителями и гуру, но это не мое. На самом деле мы все — тайна, и единственное, в чем я уверен, так это в том, что мы всегда должны проявлять свои лучшие качества. Только это приносит удовлетворение. Если действовать в жизни неискренне, обманываешься сам и обманываешь других, хотя и ненадолго, ведь империя зла тоже подчиняется своей логике.
— Каков процесс создания новой, книги?
— Приведу наглядный пример. Я только что вернулся из Японии, где раздавал автографы. Там я увидел один любопытный предмет, который служит для отпугивания оленей. Он мне напомнил работу писателя. Этот предмет — полая внутри бумбуковая палка, которую наполняют водой. Когда бамбук переполняется, вода с силой выливается на что-то, что производит шум и отпугивает оленей. Я увидел в этом символ — так и мы постепенно наполняемся, пока в какой-то момент не возникнет необходимость поделиться с другими. Это можно называть любовью, или желанием участвовать в жизни, важно одно — когда делаешь что-то с энтузиазмом, всегда возникает необходимость поделиться.
—А как наполняешься ты сам?
— Сам того не замечая. Это классический процесс вынашивания плода после того, как занимаешься любовью с жизнью. Только я в данном случае выступаю в роли матери, а не отца. В течение двух лет — а именно столько времени у меня проходит между двумя книгами — я ничего не делаю, не записываю, просто весь отдаюсь жизни. И в какой-то миг нечто входит в меня, происходит зачатие. И у меня сразу же возникает желание писать.
— Как ты чувствуешь, что скоро должен «родить»?
— Я чувствую это по тому, что начинаю не то чтобы сердиться, но раздражаться. Тогда я говорю себе: я переполнен, это беременность, я готов к родам.
— То есть ты должен быть готов принять, а потом тебе нужно окислиться, чтобы это проявилось.
— Это как раз классическая формула алхимии, она сводится к растворению и кристаллизации. Поэтому-то и нужно растворять, а потом сгущать раствор. По этому же принципу работает сердце и многие другие природные механизмы.
—Для тебя в писательском деле важна дисциплина или ты предпочитаешь анархию?
— Анархию я люблю во всем ином, а в писательстве дисциплина для меня — основа основ. Эта дисциплина — самое лучшее, чему я научился в иезуитском колледже, который во всем остальном не дал мне ничего хорошего. Как правило, когда я сажусь за компьютер, чтобы приняться за новую книгу, меня охватывает ужасная лень. Я говорю себе: «Я же уже написал кучу книг, я признанный писатель, зачем мне больше». Конечно, это доводы лени. Начинать всегда трудно. Потом пишется легко, но настоящие трудности поджидают в середине книги. Уходит энтузиазм, с которым она была начата, а конец еще очень далеко. Как раз в этот момент у многих писателей опускаются руки.
— У тебя, как и у других писателей, есть какие-нибудь причуды, связанные с работой?
— Да, множество. Например, когда я начинаю книгу, то не прерываюсь ни на один день, потому что, если прервусь, уже не смогу продолжать. Порой, чтобы не останавливаться во время путешествий, я пишу в самолетах и в гостиницах. Только в этом году я нарушил эту традицию, когда писал свою последнюю книгу «Вероника решает умереть». Сначала я следовал своему принципу, а потом мне пришлось на какое-то время прерваться. Слава Богу, я смог продолжить, значит, и в этих причудах есть исключения из правил. Другая причуда — я должен писать здесь, в Бразилии, в своем домена Копакабане.
— Но, как ни странно, почти все твои книги об Испании, и у тебя совершенно точно нет ни одной книги о Бразилии.
— Так и есть. Это еще один мой парадокс. Я полюбил Испанию, потому что в раннем детстве у меня была няня-испанка. С тех пор все мое воображение было приковано к этой стране. Поэтому действие стольких книг у меня происходит в Испании. Но, чтобы писать, мне нужна определенная дистанция, и я должен быть здесь. Кроме того, я чувствую себя бразильцем до мозга костей, и, чтобы писать, мне нужна моя Бразилия.
— Что для тебя означает быть бразильцем?
— Жить в перманентной питательной среде, в единственной в мире смеси рас с африканскими, местными, японскими, европейскими чертами. Это смесь тысячи вещей научила нас, бразильцев, терпимости в области духа, всей той магии, которая проявляется в символах. Особенно — в музыке, танцах и поэзии.
— В Европе уже нет такой терпимости.
— Не то чтобы ее не было, просто вы о ней забыли. Вспомним историю: когда кочевники спускаются с гор, чтобы построить первые города, кто выбирает место? И какие причины заставляли выбрать то или иное место для возведения города? Это были не логические критерии, а необычные, магические. В то время у Бога еще не было имени, ведь он находился не в одном конкретном месте, он шел вместе с людьми в нескончаемом паломничестве. Политеизм и имена Бога рождаются с появлением городов.
— Тогда же возникают храмы.
— Город зарождается, когда человек начинает заниматься ...
Продолжение на следующей странцие...
