деньги, работал для международной звукозаписывающей фирмы и первым делом сменил друзей. Я думал: «Теперь я важная птица, мне нечего делать с этими хиппи — у них совсем другие взгляды». И что произошло? Как только я потерял эту работу, я остался совершенно один. Те, кого я считал своими новыми друзьями, перестали мне звонить, а старых друзей я уже потерял. Пережив это на собственном опыте, я сказал себе: «Если у меня будет еще шанс, я сохраню своих друзей во что бы то ни стало».
— На этот раз тебе это удалось?
— Не совсем, но на сей раз это не моя вина, потому что я искренне хочу сохранить их дружбу — несмотря на славу и успех. Но это непросто, потому что они ведут себя со мной как-то более официально. Сначала, когда в газетах что-то писали обо мне, они все звонили мне, рассказывали, что они прочли мою статью или видели меня по телевизору. А сегодня, даже если я говорю с Папой Римским, никто не звонит, чтобы сказать: «Я видел тебя с Папой».
— Они завидуют?
— Нет, не думаю, что дело в зависти. Скорее потому, что меня считают недоступным, как будто человек, которого принимает у себя Папа, не может остаться верен старой дружбе.
— Может быть, они думают, что раз ты такой знаменитый, вполне естественно, что тебя принимает Папа.
— Может, они так и думают, но не я. Я стараюсь сохранить все тот же детский взгляд, это помогает мне двигаться вперед. Если я это потеряю, то потеряю энтузиазм. Поэтому я люблю говорить с обычными читателями —всеми, кто встречаются на моем пути, когда я езжу по Бразилии. Бразилия — удивительная страна. Люди здесь, особенно в глубине страны, очень открытые, с чувством собственного достоинства. Их не так-то легко смутить. Они искренни и не любят околичностей, тогда как твой успех порой настораживает даже близких тебе людей. Поэтому в конце концов у тебя остаются те немногие друзья, которые тоже не дают себя смутить, — возможно, потому, что сами пережили подобные трудности. Они меня понимают и не отдаляются.
— Для других людей ты уже не один человек, а ', два: ты и твой образ, образ знаменитости. Может быть, с одной стороны, ты действительно неприступная знаменитость, а с другой — остался таким же, каким был раньше, но они-то думают, что тебя прежнего больше нет, что ты окончательно превратится в знаменитость.
— Но я не хотел этого, как в 1979—80 годах, когда что-то в этом роде происходило. Сейчас, как ты знаешь, я открыт, доступен, я закрыт только для того, что меня не интересует, но не для жизни. Хотя каждый раз, когда я теряю старых друзей, я завоевываю новых» Может, это и не те, с кем я когда-то съел пуд соли, но это настоящие друзья, на которых я могу положиться.
— Как ты защищаешься от неминуемой зависти, которую должны вызывать твои успехи, осо-бенно у других писателей?
— От зависти я защищаюсь при помощи магических приемов. Я создаю защитный барьер, потому что не борюсь против нее. По-моему, зависть — самый разрушительный из смертных грехов. Ведь завистник не говорит: «Я хочу добиться того же». Нет, он говорит: «Не хочу, чтобы у такого-то это было». Это очень низко, человек хочет уравнять весь мир в низшей точке. Я знаю, что могу погубить себя сам, что Бог может меня уничтожить, но только не зависть. Зависть губит только тех, кто пригревает ее у себя на груди, как ядовитую змею.
Глава IV
Политика и этика
«Для меня заниматься политикой означает ломать
стену культурных предубеждений, которая нас окружает».
«Нужно, чтобы все поняли: писатель играет
не более важную роль, чем продавец кокосов».
Всю свою бурную юность Падло Коэльо был активным участником самых радикальных движений — даже «Битлз» казались ему консерваторами. Он всегда был радикалом. Мечтал об альтернативном обществе и погружался с головой в марксистские течения. Он всегда открыто заявлял о своих политических и этических взглядах как радикал, противостоящий системе, и дорого заплатил за это: ему пришлось пережить психиатрическую клинику, тюрьму, пытки.
А сейчас, когда он стал зрелым человеком, знаменитым на весь мир, человеком, которого любят сильные мира сего и которого обожают читатели, каковы его политические и этические взгляды? Он считает себя животным политическим, но при этом хочет держаться вдалеке от искушения примкнуть к какой-либо партии. В глубине души он, как и в юности, остался романтиком. Хочет верить, что глубокие духовные убеждения, любовь к тайне, терпимость и добрая магия, место для которой есть в жизни каждого, способны сделать наш мир менее несчастным, менее жестоким, наполнить его сбывающимися мечтами. Для этого, как он думает, посреди самого жестокого насилия и неутолимой жажды власти нужно постараться сохранить в себе слабого ребенка, спящего в каждом из нас и напоминающего об утерянной невинности. Мы должны помнить о нем, если хотим понять что-то в самих себе и в том, для чего живем на свете.
— Ты живешь в Бразилии, хотя полгода проводишь в разъездах по всему миру. Это развивающаяся страна с огромными возможностями, в которой все еще есть сорок миллионов бедняков, выброшенных из общества и полностью предоставленных самим себе. По сравнению с ними мы все — богачи. Ты сильно нуждался, пока не добился успеха. Сейчас ты богатый человек, у тебя миллионные гонорары, ты живешь в этом прекрасном доме в Рио-де-Жанейро, напротив чудесного пляжа Копакабана... Я уверен, многим твоим читателям было бы интересно узнать, каковы твои политические и этические взгляды на проблемы третьего мира.
— Естественно, мое мировоззрение и политические взгляды со временем изменялись. Как ты знаешь, я принадлежал и к более радикальным течениям. Видел их хорошие и плохие стороны. Все мы в той или иной мере чувствуем себя сиротами, мечтаем о более справедливом обществе, за которое не жаль пожертвовать собой.
Сейчас я убежден, что не великим идеологиям предстоит изменить мир. Многие из них уже потерпели фиаско, и существует опасность, что появятся новые, еще более жестокие. Об этом говорят новые фундаменталистские течения. Я все еще чувствую себя животным политическим, но в моих книгах политика — это попытка сломать стену культурных предубеждений, которые могут перерасти в фанатизм. Я согласен с вашим философом Фернандо Саватером, что самое важное — это активная этическая позиция каждого человека, без которой общество в будущем будет становиться все более каиновым и менее братским.
—А в чем состоит твой личный вклад?
—Я убежден, что сегодня каждый человек должен принести свою крупицу добра на благо общества. Поэтому я возлагаю очень большие надежды на волну солидарности, которая растет во всем мире, особенно среди молодежи.
Чтобы не остаться в бесплотном мире добрых намерений, я решил сделать что-то конкретное, сообразуясь со своими возможностями, и создал фонд, который носит мое имя и который не исчезнет после моей смерти.
— Чем именно он занимается?
— Во-первых, скажу тебе, что им управляет моя жена, Кристина. Она следит за тем, чтобы фонд служил исключительно тем целям, для которых был создан. Я с самого начала хотел, чтобы это была серьезная организация и чтобы ее деятельность была абсолютно прозрачной. У фонда пять направлений работы: беспризорные бразильские дети, одинокие неимущие старики, перевод бразильских классиков на другие языки, чтобы познакомить мир с очень богатой культурой моей страны. Меня интересуют прежде всего уже умершие классики, не хочу вызывать ничью ревность и будоражить ничье пустое тщеславие. Четвертая задача — изучение доисторического периода в Бразилии, ненаписанная история этой страны, которую я так люблю.
Мы сейчас думаем, как постепенно опубликовать результаты наших исследований. Я уже связался с нашим министерством культуры. А еще я подумываю о том, чтобы начать распространять эту информацию через Интернет. И наконец, пятое направление — единственное, которое исчезнет после моей смерти, потому что это нечто очень личное: я решил помочь некоторым людям исполнить главную в их жизни мечту. Конечно, о чем меня только не просят... Но тут уж только я решаю, кому помогать. Это может быть все что угодно, от того, чтобы подарить кому-то гитару или собрание книг, и до оплаты расходов на паломничество в Сантьяго, — я никогда не забуду собственный опыт, который так изменил мою жизнь.
— На тебя со всех сторон обрушатся просьбы.
— Так оно и есть. Значительная часть тех писем, которые я получаю каждый день, — это просьбы о чем-то. Не буду скрывать, что нередко то, исполняю я какую-то просьбу или нет, зависит от того, с какой ноги я сегодня встал. Тут я доверяю своему инстинкту. Здесь только я принимаю решения. А всем остальным занимается руководство фонда.
— Сколько денег ты отдаешь фонду? Я читал об этом самые разные и противоречивые вещи.
— Чтобы не было путаницы, скажу, что каждый год передаю фонду триста тысяч долларов из своих авторских гонораров. Хотя на самом деле в прошлом году из-за моей ошибки в одном интервью они превратились в четыреста. Раз уж я это сказал, то, чтобы мне не выглядеть лжецом, мы потратили еще сто тысяч на покупку нового дома для работы с беспризорными детьми в трущобах. Старый дом стал нам мал. Так что боюсь, что моя ошибка в будущем будет мне стоить еще сто тысяч долларов в год.
— Почему ты решил публично заговорить о фонде? Сначала о нем ничего не было известно, ты работал в полном молчании.
— Это правда, но однажды в одной газете появилось маленькое сообщение, и, к моему удивлению, благодаря этому я смог своей рукой прикоснуться к огромной молчаливой цепи солидарности, которая существует в обществе. Тысячи людей предложили нам свою помощь.
Кроме того, я понял, что эта молчаливая цепь солидарности очень разнообразна, в нее входят не только юные идеалисты или взрослые, которые хотят сделать что-то для других людей, даже не имея для того средств, но и серьезные предприниматели, промышленники с большими деньгами. Но и те и другие равны в своем энтузиазме, с которым они стараются сделать что-то конкретное для тех, кто больше всего нуждается. И делается это без шума, на цыпочках, так, как говорит Евангелие: чтобы правая рука не знала, что делает левая.
—А какова твоя позиция в собственно политических вопросах?
— Как я уже говорил, я считаю себя политиком, но не принадлежу ни к какой партии. Думаю, что своими книгами участвую в политике, потому что помогаю людям многое осознать при помощи моего Личного Мифа, пробуждаю женскую часть человеческой натуры, желание разорвать Учебник Хорошего Поведения и своими силами воплотить свои мечты. Кроме того, я предупреждаю людей об опасности фанатизма любой масти, о том, что кто-то пытается управлять их сознанием, о фальшивой культуре знания, о лицемерии такой политики, которая не служит гражданам, а пользуется ими для удовлетворения своих личных капризов.
—Было ли у тебя когда-нибудь из-за той славы, которая тебя окружает, искушение заняться политикой, вступив в какую-нибудь партию?
— Участвовать в выборах? Ну уж нет. Вся эта партийная политика меня не интересует. Но я и так занимаюсь политикой. Разве это не политика — пытаться разрушить стену, отделяющую людей от власти? Соединять воображаемое и реальность? У обычной политики уже есть свои лидеры и свои народные представители. Меня интересует совсем другая политика.
— Ты часто говоришь, что делать свое дело хорошо и с энтузиазмом —это тоже политика.
— Да. Для меня заниматься политикой — значит всеми возможными способами повторять, что нужно прожить эту жизнь с энтузиазмом, что каждый несет ответственность за свою судьбу и не должен перепоручать ее кому-то другому, что в мире любой писатель, как бы он ни был знаменит, играет не более важную роль, чем продавец кокосов или полицейский, который следит на улице за твоей безопасностью. Хотя этот-то как раз вполне может вообразить, что он и есть самый главный.
Для меня заниматься политикой — значит добиваться изменения во всем том, что я называю «Академией», то есть в традиционном, закосневшем, бюрократическом знании, которое считает себя...
Продолжение на следующей странцие...
