ложил ей возвращаться домой.
- Я не хочу сейчас возвращаться, - ответила Мари. - Даже при том, что
вы мне сказали, я буду бояться выйти на улицу. Моя супружеская жизнь
превратилась в ад, мне нужно, чтобы мой муж тоже пришел в себя после того,
как ухаживал за мной эти месяцы.
Как всегда происходило в подобных случаях, учитывая, что акционерам
хотелось, чтобы лечебница работала на полную мощность, доктор Игорь
согласился на госпитализацию, дав, однако, ясно понять, что необходимости в
ней нет.
Мари получила надлежащее лечение, психологическую поддержку, и симптомы
стали слабеть, а потом и совсем прошли.
Однако тем временем слухи о госпитализации Мари распространились по
небольшому городу Любляне. Ее коллега, с которым она дружила много лет,
разделив с ним бессчетное число часов радости и огорчений, пришел навестить
ее в Виллете. Он похвалил ее за то, что она послушалась его совета и нашла в
себе силы просить о помощи. Но затем объяснил причину своего прихода:
- Наверное, теперь вам следовало бы выйти на пенсию.
Мари поняла, что стояло за этими словами: никому не хотелось поручать
свои дела адвокату, который лечился в психиатрической больнице.
- Вы же говорили, что работа - лучшая терапия. Я должна вернуться, хотя
бы на время.
Она ждала, что он как-нибудь отреагирует, но он ничего не сказал. Мари
продолжала:
- Вы же сами мне советовали пойти лечиться. Когда я думала об
увольнении, мне хотелось добиться успеха, реализовать себя, уйти совершенно
добровольно. Я не хочу оставлять свою работу просто так, оттого, что
потерпела поражение. Дайте мне хотя бы шанс вернуть самоуважение, и тогда я
сама попрошусь на пенсию.
Адвокат кашлянул.
- Я вам советовал лечиться, а не ложиться в психиатрическую клинику.
- Но это был вопрос выживания. Я просто не могла выйти на улицу,
рушилась моя супружеская жизнь.
Мари знала, что лишь бросает слова на ветер. Что бы она ни делала,
отговорить его не удастся - как-никак, на карту поставлен авторитет фирмы. И
все же она предприняла еще одну попытку.
- Здесь мне приходилось сталкиваться с двумя типами людей: теми, у кого
нет шансов вернуться в общество, и теми, кто теперь совершенно здоровы, но
предпочитают притворяться душевнобольными, чтобы избегать житейской
ответственности. Я хочу, мне необходимо снова ощутить, что я довольна собой.
Я должна убедиться, что в состоянии самостоятельно принимать решения. Мне
нельзя навязывать то, чего я сама не выбирала.
- В жизни мы можем совершать много ошибок, - сказал адвокат. - Кроме
одной: той, которая для нас разрушительна.
Продолжать разговор было бессмысленно: по его мнению, Мари совершила
роковую ошибку.
Через два дня ей сообщили о визите еще одного адвоката, на этот раз из
другой фирмы, которая считалась самым успешным соперником ее теперь уже
бывших коллег. Мари воодушевилась: наверное, он узнал, что она теперь
свободна и готова перейти на новую работу, и это был шанс восстановить свое
место в мире.
Адвокат вошел в холл, сел перед ней, улыбнулся, спросил, лучше ли ей
стало, и вынул из чемодана несколько бумаг.
- Я здесь по поручению вашего мужа, - сказал он. - Вот его заявление на
развод. Разумеется, за все время вашего здесь пребывания он будет оплачивать
больничные расходы.
На этот раз Мари не сопротивлялась. Она подписала все, хотя в
соответствии с законом могла тянуть этот спор до бесконечности. Сразу же
после этого она пошла к доктору Игорю и сказала, что симптомы паники
вернулись.
Доктор Игорь знал, что она лжет, но продлил ее госпитализацию на
неопределенное время.
Вероника решила идти спать, но Эдуард все еще стоял у пианино.
Я устала, Эдуард. Глаза уже слипаются.
Она бы с удовольствием сыграла для него еще, извлекая из своей
анестезированной памяти все известные ей сонаты, реквиемы, адажио, - ведь он
умел восхищаться, ничего от нее не требуя. Но ее тело больше не выдерживало.
Он был так красив! Если бы он хотя бы ненадолго вышел из своего мира и
взглянул на нее как на женщину, тогда ее последние ночи на этой земле могли
бы стать прекраснейшими в ее жизни, ведь Эдуард оказался единственным, кто
понял, что Вероника - артистка. С этим мужчиной у нее установилась такая
связь, какой еще не удавалось установить ни с кем - через чистое волнение
сонаты или менуэта.
Эдуард был похож на ее идеал мужчины. Чувственный, образованный, он
разрушил равнодушный мир, чтобы воссоздать его вновь в своей голове, но на
этот раз в новых красках, с новыми действующими лицами и сюжетами. И в этом
новом мире были женщина, пианино и луна, которая продолжала расти.
- Я могла бы сейчас влюбиться, отдать тебе все, что у меня есть, -
сказала она, зная, что он не может ее понять. - Ты просишь у меня лишь
немного музыки, но ведь я гораздо больше, чем ты думаешь, и мне бы хотелось
разделить с тобой то другое, что я теперь поняла.
Эдуард улыбнулся. Неужели он понял? Вероника испугалась: по правилам
хорошего поведения нельзя говорить о любви так откровенно, а тем более с
мужчиной, которого видела всего несколько раз. Но она решила продолжать,
ведь терять было уже нечего.
- Ты, Эдуард, единственный мужчина на Земле, в которого я могу
влюбиться. Только лишь потому, что, когда я умру, ты не почувствуешь, что
меня уже нет. Не знаю, что чувствует шизофреник, но наверняка не тоску по
кому бы то ни было. Может быть, вначале тебе покажется странным, что ночью
больше нет музыки. Но луна растет, и всегда найдется кто-нибудь, кто захочет
играть сонаты, особенно в больнице, ведь все мы здесь - "лунатики".
Она не знала, что за связь существует между сумасшедшими и луной, но
явно очень сильная, ведь используют же такое слово для обозначения
душевнобольных.
- И я тоже не буду скучать по тебе, Эдуард, ведь я буду уже мертвой,
далеко отсюда. А раз я не боюсь потерять тебя, не имеет значения, что ты
будешь обо мне думать и будешь ли думать вообще, сегодня я играла для тебя
как влюбленная женщина. Это было замечательно. Это были лучшие мгновения
моей жизни.
Она посмотрела на стоявшую снаружи Мари. Вспомнила ее слова.
И снова взглянула на мужчину перед собой.
Вероника сняла свитер, приблизилась к Эдуарду - если уж что-то делать,
то сейчас. Мари долго не выдержит холода в саду и скоро вернется.
Он отступил. В его глазах стоял вопрос: когда она вернется к пианино?
Когда она сыграет новую музыку и вновь наполнит его душу красками,
страданиями, болью и радостью тех безумных композиторов, которые в своих
творениях пережили столько поколений?
Та женщина в саду говорила мне: "Мастурбируй. Узнай, как далеко ты
сумеешь зайти". Неужели я смогу зайти дальше, чем до сих пор?
Она взяла его руку и хотела отвести к софе, но Эдуард мягко
высвободился. Он предпочитал стоять, где стоял, у пианино, терпеливо
дожидаясь, когда она снова заиграет.
Вероника смутилась, но затем поняла, что терять ей нечего. Она мертва,
так к чему же продолжать питать страхи и предрассудки, всегда ограничивавшие
ее жизнь? Она сняла блузку, брюки, лифчик, трусики и осталась перед ним
обнаженной.
Эдуард рассмеялся. Она не знала, отчего, но заметила, что он смеется.
Она нежно взяла его руку и положила ее на свой лобок. Рука осталась лежать
неподвижно. Вероника отказалась от попытки и сняла ее.
Намного больше, чем физический контакт с этим мужчиной, ее возбуждало
то, что она может делать все, что ей хочется, что границ не существует. За
исключением той женщины во дворе, которая может войти в любую минуту, - все
остальные, судя по всему, спали.
Кровь взыграла, и холод, который она чувствовала, снимая с себя одежду,
становился все менее ощутим. Они стояли лицом к лицу, она обнаженная, он
полностью одетый. Вероника опустила руку к его гениталиям и начала
мастурбировать. Ей уже приходилось делать это раньше, одной или с некоторыми
партнерами, но ни разу в ситуации, когда мужчина не проявляет ни малейшего
интереса к происходящему.
И это возбуждало, сильно возбуждало. Стоя с раздвинутыми ногами.
Вероника касалась своих гениталий, сосков, своих волос, отдаваясь, как еще
не отдавалась никогда, и не только оттого, что ей хотелось видеть, как этот
парень выходит из своего отрешенного мира. Она никогда еще не переживала
подобного.
Она начала говорить, говорила немыслимые вещи, то, что ее родители,
друзья, предки сочли бы верхом непристойности. Наступил первый оргазм, и она
кусала губы, чтобы не кричать от наслаждения.
Эдуард смотрел ей в глаза. Его глаза блестели по-другому, казалось, он
что-то понимает, пусть это лишь энергия, жар, пот, запах, источаемые ее
телом. Вероника до
сих пор не была удовлетворена. Она стала на колени и начала
мастурбировать снова.
Ей хотелось умереть от наслаждения, от удовольствия, думая и
осуществляя все то, что до сих пор ей было запрещено: она умоляла мужчину,
чтобы он к ней прикоснулся, покорил ее, использовал ее для всего, что только
пожелает. Ей хотелось, чтобы Зедка тоже была здесь, женщина сумеет
прикоснуться к телу другой женщины так, как не удастся ни одному мужчине,
ведь она знает все его секреты.
На коленях перед этим мужчиной, стоящим во весь рост, она чувствовала,
что ею обладают, что к ней прикасаются, она не стеснялась в словах, чтобы
описать, чего ей от него хочется. Наступал новый оргазм, на этот раз он был
сильнее, чем когда-либо ранее, как будто все вокруг взорвалось. Она
вспомнила сердечный приступ, который у нее был утром, но это уже не имело
никакого значения, она умрет, наслаждаясь, взрываясь. Она почувствовала
искушение подержать член Эдуарда, который находился прямо перед ее лицом, но
у нее не было ни малейшего желания рисковать испортить этот момент. Она
зашла далеко, очень далеко, в точности, как говорила Мари.
Она воображала себя царицей и рабыней, властительницей и прислужницей.
В своем воображении она занималась любовью с белыми, черными, желтыми,
гомосексуалистами, царями и нищими. Она принадлежала всем, и каждый мог
делать с ней что угодно. Она пережила оргазм, два, три оргазма подряд. Она
воображала все, чего никогда не могла представить себе раньше, отдаваясь
самому ничтожному и самому чистому. Наконец, не в силах больше сдерживаться,
она громко закричала от удовольствия, от боли нескольких подряд оргазмов,
всех мужчин и женщин, входивших в ее тело и покидавших его через двери ее
разума.
Она легла на пол и осталась лежать там, вся в поту, с исполненной покоя
душой. Она скрывала сама от себя свои потаенные желания, сама толком не зная
зачем, и не нуждалась в ответе. Достаточно было сделать то, что она сделала:
отдаться.
Понемногу Вселенная возвращалась на круги своя, и Вероника встала. Все
это время Эдуард стоял неподвижно, но, казалось, что-то в нем изменилось: в
его глазах светилась нежность, очень близкая этому миру.
Было так хорошо, что во всем мне видится любовь. Даже в глазах
шизофреника.
Она стала одеваться, и почувствовала, что в холле есть кто-то третий.
Там была Мари. Вероника не знала, когда она вошла, что слышала или
видела, но при всем этом не чувствовала ни стыда, ни страха. Она едва
взглянула на нее, с тем нерасположением, с каким смотрят на слишком близкого
человека.
- Я сделала, как ты советовала, - сказала она. - Я прошла долгий, очень
долгий путь.
Мари стояла молча. Только что она воскресила в памяти очень важные
моменты своей жизни, и ей б...
Продолжение на следующей странцие...
