неплохо.
- Наш вчерашний разговор... помните, о чем вы меня просили?
- Конечно.
Зедка взяла ее под руку, и они стали прогуливаться по дорожке среди
голых деревьев. За стеной ограды виднелись горы, тающие в облаках.
- Холодно, но утро прекрасное, - сказала Зедка. - Странно, именно в
такие пасмурные, холодные дни депрессии у меня никогда не бывало. В ненастье
я чувствую, что природа словно в согласии со мной, с тем, что на душе. И
наоборот - стоит появиться солнцу, когда на улицах играет детвора, когда все
радуются чудесному дню, я чувствую себя ужасно. Такая вот несправедливость:
вокруг все это великолепие - но мне в нем места нет.
Вероника осторожно высвободилась. Ей всегда претила фамильярность, она
инстинктивно избегала навязываемых физических контактов.
- По-моему, разговор не о том. Вы ведь начали с моей просьбы.
- Ах да. Здесь, в приюте, есть одна особая группа пациентов. Эти
мужчины и женщины давно уже могли бы выписаться и преспокойно вернуться
домой, но не захотели. И, если подумать, тому есть немало причин - Виллете
не так плох, как о нем говорят, хотя, разумеется, здесь далеко не
гостиница-люкс. Зато каждый здесь может говорить что вздумается, делать что
хочется, не опасаясь вызвать чье-либо недовольство или критику - в конце
концов, здесь психбольница. Однако во время официальных ревизий, когда
появляется инспекция, участники группы намеренно ведут себя так, будто
представляют серьезную угрозу для общества - ведь весьма многие из них здесь
за государственный счет. Врачи знают про симуляцию, но, похоже, есть
какое-то тайное указание хозяев-соучредителей, заинтересованных в том, чтобы
пациентов было побольше. Клиника не должна пустовать - каждый пациент
приносит доход.
- И они могут достать таблетки?
- Попробуйте установить с ними контакт. Свою группу, кстати, они
называют "Братством".
Зедка указала на светловолосую женщину, оживленно беседовавшую с
пациенткой помоложе.
- Ее зовут Мари, она из Братства. Спросите ее. Вероника двинулась было
в ту сторону, но Зедка ее удержала:
- Не сейчас: сейчас она развлекается. Она не прекратит заниматься тем,
что доставляет ей удовольствие, лишь для того чтобы оказать любезность
незнакомке. Если она будет недовольна, у вас уже никогда не будет шанса к
ней приблизиться. "Сумасшедшие" всегда доверяют первому впечатлению.
Вероника рассмеялась над тем, с какой интонацией было сказано
"сумасшедшие", но почувствовала при этом смутную тревогу - уж слишком все
вокруг казалась нормальным, едва не жизнерадостным. Столько лет подряд жизнь
циркулировала в пределах привычного маршрута - с работы в бар, из бара в
постель к любовнику, от любовника к себе в монастырскую комнату, из
монастыря - в родительский дом, под крылышко матери. И вот теперь она
столкнулась с чем-то таким, что ей и не снилось: приют, наблюдение
психиатров, санитары...
Где люди не стыдятся говорить, что они сумасшедшие.
Где никто не прекращает делать то, что ему нравится, лишь для того
чтобы оказать другому любезность.
Ее вообще охватило сомнение, не издевается ли над нею втайне Зедка, или
же это у ненормальных обычное
дело - ставить себя выше других, при всяком удобном случае подчеркивая
свою избранность - избранность принадлежащих к особому миру - тому, где
царит полная свобода безумия. А с другой стороны, если подумать, разве не
все равно? Ей во всяком случае выпало пережить некий любопытный и редкий
опыт: представьте себе, что вы оказались там, где предпочитают выглядеть
сумасшедшими, лишь бы делать что в голову взбредет, пользуясь на этот счет
полнейшей свободой.
Едва лишь пришла в голову эта мысль, сердце словно куда-то провалилось.
Сразу в памяти вспыхнули слова врача, и недавний невыносимый страх охватил
Веронику. - Мне нужно прогуляться, - сказала она Зедке. - Я хочу побыть
одна. - В конце концов. Вероника ведь тоже "сумасшедшая", и, значит, с
другими можно не считаться.
Зедка кивнула и отошла в сторону, а Вероника невольно залюбовалась
окутанными дымкой горами за стенами Виллете. У нее возникло нечто вроде
смутного желания жить, но она решительно его отогнала.
Нужно как можно скорей достать эти таблетки. Вероника еще раз
попыталась обдумать ситуацию, в которую угодила. Ничего хорошего она в ней
не находила. Ведь если бы даже ей позволили делать все те безумные вещи,
какие позволены сумасшедшим, она бы все равно не знала, с чего начать.
До сих пор она никогда не пыталась совершать ничего безумного.
После прогулки все вернулись из сада в столовую, на обед, а после обеда
в сопровождении тех же санитаров потянулись в громадный холл, уставленный
столами, стульями, диванами - были здесь даже пианино и телевизор, - зал с
большими окнами, за которыми низко проплывали серые тучи. Окна выходили в
сад, поэтому решетки на них отсутствовали. Ведущие туда же двери были
закрыты - за стеклом стоял нешуточный холод, - но чтобы снова выйти на
прогулку среди деревьев, стоило лишь повернуть ручку.
Пациенты в большинстве своем смотрели телевизор;
другие неподвижно глядели перед собою, иные тихо говорили сами с собой
- но с кем такого иногда не случалось? Вероника отметила, что самая старшая
среди женщин, Мари, теперь оказалась вместе с большой компанией в одном из
углов зала. В том же углу прохаживались несколько пациентов, и Вероника
попыталась к ним присоединиться - ей хотелось послушать, о чем говорят в
компании Мари.
Она как могла придала себе безучастный вид, но, когда оказалась рядом,
собеседники Мари замолчали и все как по команде на нее уставились.
- Что вам угодно? - спросил пожилой мужчина, который, вероятно, был
лидером пресловутого Братства (если такая группа действительно существует, и
Зедка не более безумна, чем кажется).
- Да нет, ничего - я просто проходила мимо.
Все переглянулись и, как-то странно гримасничая, закивали друг другу.
Кто-то передразнил ее, с издевкой сказав другому: "Она просто проходила
мимо!" Тот повторил погромче, и через несколько секунд уже все они наперебой
принялись выкрикивать: "Она проходила мимо! Мимо! Она просто проходила
мимо!"
Ошарашенная, Вероника застыла на месте от страха. Один из санитаров -
крепкий мрачный детина - подошел узнать, что происходит.
- Ничего, - ответил кто-то из компании. - Она просто проходила мимо.
Вот она стоит как вкопанная, но на самом деле проходит мимо!
Вся компания разразилась хохотом. Вероника криво улыбнулась,
попытавшись изобразить независимый вид, повернулась и отошла, чтобы никто не
успел заметить, что глаза ее полны слез. Забыв о куртке, она вышла прямо в
заснеженный сад. За нею увязался было какой-то санитар, чтобы заставить
вернуться, но затем появился другой, что-то прошептал, и они исчезли,
оставив ее в покое - коченеть на холоде.
Надо ли так уж заботиться о здоровье того, кто обречен?
Вероника чувствовала, что вся охвачена смятением, гневом, злостью на
саму себя. Впервые она так глупо попалась, притом что всегда избегала
провокаций, с ранних лет научившись сохранять хладнокровие, невозмутимо
выжидая, пока изменятся обстоятельства. Однако этим умали шенным удалось
вывести ее из равновесия, удалось вовлечь в свою подлую игру, когда ее
просто захлестнули стыд, страх, гнев, желание растерзать их, уничтожить
такими словами, которые даже сейчас язык не поворачивался вымолвить.
Вероятно, то ли таблетки, то ли лечение, которое она проходила для
выхода из комы, превратили ее в слабое существо, неспособное постоять за
себя. Ведь еще подростком ей случалось с достоинством выходить и не из таких
ситуаций, а вот теперь впервые она попросту не могла сдержать слез. Какое
унижение! Нет, надо снова стать собой, способной иронически высмеять любого
обидчика, сильной, знающей, что она лучше и выше их всех. Кто из этих
людишек отважился бы, как она, бросить вызов смерти? Как у них хватает
наглости ее учить, если сами они упрятаны в психушку? Да теперь она скорей
умрет, чем обратится к кому-нибудь за помощью, пусть даже на самом деле
ждать смерти еще почти неделю.
Один день уже сброшен со счета. Остались каких-нибудь четыре-пять.
Она брела по тропинке, трезвея от холода, чувствуя, как он пробирает до
костей, и понемногу успокаивается в жилах кровь, уже не так колотится
сердце.
Какой позор: я в Виллете. часы мои буквально сочтены, а я придаю
значение словам каких-то идиотов, которых вижу впервые и вскоре не увижу
никогда. Однако я на них реагирую, я теряю самообладание, во мне просыпается
желание и самой нападать, бороться, защищаться. На такую ерунду - тратить
драгоценное время!
Так стоит ли тратить силы на борьбу за свое место в этой чужой,
враждебной среде, где тебя вынуждают сопротивляться, если ты не хочешь жить
по чужим правилам?
Невероятно. Я ведь никогда такой не была. Я никогда не растрачивалась
на глупости.
Внезапно она остановилась посреди морозного сада. Не потому ли, что
пустяками ей до сих пор казалось все, в конце концов ей и пришлось пожинать
плоды того, к чему приводит жизнь, полная пустяков. В юности ей казалось,
что делать выбор слишком рано. Теперь, став старше, она убедилась, что
изменить что-либо слишком поздно.
И на что же, если подумать, уходили до сих пор ее силы? Она старалась,
чтобы все в жизни шло привычным образом. Она пожертвовала многими своими
желаниями ради того, чтобы родители продолжали любить ее, как любили в
детстве, хотя и знала, что подлинная любовь меняется со временем, растет,
открывая новые способы самовыражения. Однажды, услышав, как мать, плача,
говорила ей, что ее браку пришел конец, Вероника отправилась на поиски отца,
рыдала, угрожала, и наконец вымолила у него обещание, что он никогда не
уйдет из дома, даже не представляя себе, какую непомерную цену ее родителям
придется за это заплатить.
Решив найти себе работу, она отвергла заманчивое предложение компании,
обосновавшейся в Люблине сразу после объявления Словенией независимости, и
устроилась в публичную библиотеку, где оклад пусть и небольшой, зато
гарантированный. Изо дня в день она ходила на работу по одному и тому же
графику, ладила с начальством, оставаясь по возможности незаметной. Ее это
устраивало. Она и не пыталась бороться, даже не помышляя о какой-либо
карьере: единственное, чего она желала, - это регулярно получать в конце
месяца свое жалование.
Комнату она сняла при монастыре, поскольку монахини требовали, чтобы
все жильцы возвращались в установленное время, - а потом запирали дверь на
ключ. И кто оставался за дверью, должен был спать хоть на улице. Так что у
нее всегда была правдивая отговорка для любовников, когда не хотелось
проводить ночь в гостинице или в чужой постели.
В редких мечтах о замужестве она рисовала себе небольшую виллу под
Любляной, спокойную жизнь с кем-нибудь, кто, в отличие от ее отца, будет
зарабатывать достаточно, чтобы содержать семью, и будет доволен уже тем, что
вот они сидят вдвоем у горящего камина, глядя на горы, укрытые снегом.
Она научилась доставлять мужчинам строго отмеренную дозу удовольствия -
ни больше, ни меньше, а ровно
столько, сколько необходимо. Она ни на кого не сердилась, ведь это
означало бы необходимость как-то реагировать, бороться со своим обидчиком, а
затем того и гляди сталкиваться с какими-нибудь непредвиденными
последствиями вроде мести.
И когда все устроилось почти в полном соотве...
Продолжение на следующей странцие...
