адул губы и долго
смотрел на меня.
- А как же я? - спросил он, пытаясь скрыть улыбку. - разве ты не
собираешься меня тоже обнять?
Я поднялся и вытянул руки, чтоб коснуться его. Мое тело, казалось,
застыло на месте, у меня не было сил двинуться. Я попытался свои руки
заставить коснуться его, но моя борьба была напрасной. Дон Хуан и дон
Хенаро стояли рядом, наблюдая за мной. Я чувствовал, что мое тело
сотрясается под неизвестной тяжестью.
Дон Хенаро сел и притворился обиженным, потому что я его не обнял. Он
скреб землю пятками и пинал ее ногами, затем оба они покатились со смеху.
Мышцы моего живота дрожали, заставляя сотрясаться все мое тело. Дон
Хуан отметил, что я двигаю головой так, как он рекомендовал мне ранее. И
что это шанс успокоиться, отражая луч света уголками глаз. Он силой
вытащил меня из-под крыши веранды на открытый участок и повернул мое тело
в такое положение, чтобы на глаза попадал солнечный свет, идущий с
востока. Но к тому времени, как он установил мое тело, я перестал дрожать.
Я заметил, что сжимаю свой блокнот, только после того, как дон Хенаро
сказал, что тяжесть бумаги заставляет меня дрожать.
Я сказал дону Хуану, что мое тело толкает меня уехать. Я помахал
рукой дону Хенаро. Я не хотел дать им времени уговорить себя.
- До свидания, дон Хенаро, - закричал я. - мне сейчас нужно ехать.
Он помахал мне в ответ. Дон Хуан прошел со мной несколько метров к
машине.
- У тебя тоже есть дубль, дон Хуан? - спросил я.
- Конечно! - воскликнул он.
В этот миг мне пришла в голову сводящая с ума мысль. Я хотел
отбросить ее и поспешно уехать, но что-то внутри меня не давало покоя. В
течение многих лет нашей связи для меня стало обычным, что каждый раз,
когда я хотел видеть дона Хуана, мне нужно было просто приехать в сонору
или в центральную Мексику, и я всегда находил его, ожидающим меня. Я
научился принимать это как само собой разумеющееся, и до сих пор мне
никогда не приходило в голову что-либо думать об этом.
- Скажи мне что-нибудь, дон Хуан, - сказал я полушутя. - ты - сам,
или ты - твой дубль?
Он наклонился ко мне улыбаясь. "Мой дубль", - прошептал он.
Мое тело взметнулось в воздух, как будто меня подбросили с ужасающей
силой. Я помчался к своей машине.
- Я просто пошутил, - сказал дон Хуан громким голосом. - ты еще не
можешь уехать, ты еще должен мне пять дней.
Они оба побежали к моей машине, пока я выруливал. Они хохотали и
подпрыгивали.
- Карлитос, вызывай меня в любое время, - закричал дон Хенаро.
2. ВИДЯЩИЙ СОН И ВИДИМЫЙ ВО СНЕ
Я подъехал к дому дона Хуана и прибыл туда ранним утром. Ночь я
провел в мотеле так, чтобы выехать с рассветом и приехать к его дому до
полудня. Дон Хуан был в задней части дома и вышел ко мне, когда я его
позвал. Он тепло меня приветствовал и выразил, что рад видеть меня. Он
сделал замечание, которое, как я думал, должно было заставить меня
почувствовать себя легко, но произвело противоположное действие.
- Я слышал, что ты подъезжаешь, - сказал он и улыбнулся. - и убежал в
заднюю часть дома. Я боялся, что если я останусь здесь, то ты испугаешься.
Он заметил, что я мрачен и тяжел. Он сказал, что я напоминаю ему элихио,
который был достаточно угрюм, чтобы быть хорошим магом, но слишком угрюм,
чтобы стать человеком знания. Он сказал, что единственным способом
отразить разрушающее действие мира магов, будет смеяться над ним.
Он был прав в своей оценке моего настроения. Я действительно был
озабочен и испуган. Мы отправились в длинную прогулку. Понадобилось
несколько часов, чтобы мои чувства успокоились. Прогулка с ним дала мне
более хорошее самочувствие, чем если бы он попытался разговором развеять
мою мрачность.
Мы вернулись к его дому в конце дня. Я был голоден. Поев, мы уселись
на его веранде. Небо было чистым, дневной свет навевал покой, я хотел
разговаривать.
- Я несколько месяцев чувствовал себя не в своей тарелке, - сказал я.
- было что-то очень пугающее в том, что делали вы с доном Хенаро в
последний раз, когда я здесь был
Дон Хуан ничего не сказал. Он поднялся и обошел вокруг веранды.
- Я должен поговорить об этом, - сказал я. - это ставит меня в тупик,
и я не могу перестать размышлять об этом.
- Ты боишься? - спросил он.
Я не боялся, но был ошеломлен, перегружен тем, что я увидел и
услышал. Дыры в моем рассудке были такими гигантскими, что я должен был
или чинить их или выбросить свой рассудок совершенно.
Мои замечания рассмешили его.
- Не выбрасывай пока что свой рассудок, - сказал он. - не время для
этого. Хотя это и произойдет, но я не думаю, что сейчас как раз тот
момент.
- Нужно ли мне пытаться найти объяснение тому, что случилось?
- Конечно, - ответил он. - это твой долг - успокоить свой ум. Воины
выигрывают свои битвы не потому, что они бьются головой об стенку, а
потому что они берут эти стены. Они не преуменьшают их.
- Как же я могу перепрыгнуть через эту? - спросил я.
- Рассматривать все таким образом, - сказал он, садясь рядом со мной.
- Есть три рода плохих привычек, которыми мы пользуемся вновь и вновь,
когда встречаемся с необычными жизненными ситуациями. Во-первых, мы можем
отрицать то, что происходит или произошло, и чувствовать, что этого как бы
вообще никогда не было.
Это путь фанатика. Второе - мы можем все принимать за чистую монету,
как будто мы знаем, что происходит. Это путь набожного человека. Третье -
мы можем приходить в замешательство перед событием, потому что мы и не
можем его отбросить, и не можем чистосердечно принять. Это путь дурака.
Твой путь - есть четвертый: правильный - путь воина. Воин действует так,
как если бы никогда и ничего не случалось, потому что он ни во что не
верит. И однако же, он принимает все за чистую монету. Он принимает, не
принимая, и отбрасывает, не отбрасывая. Он никогда не чувствует себя
знающим и в то же время он никогда себя не чувствует так, как если бы
никогда ничего не случалось. Он действует так, как будто он в полном
контроле, даже хотя у него может быть сердце ушло в пятки. Если действуешь
таким образом, то замешательство рассеивается. Мы долгое время молчали.
Слова дона Хуана были для меня подобны бальзаму.
- Могу я говорить о доне Хенаро и его дубле? - спросил я.
- Это зависит от того, что ты хочешь сказать о нем, - ответил он. -
ты хочешь индульгировать в том, что ты в замешательстве?
- Я хочу индульгировать в объяснениях, - сказал я. - я в
замешательстве потому, что не смел прийти тебя увидеть и не мог поговорить
о своих затруднениях и сомнениях с кем-либо.
- Разве ты не говоришь со своими друзьями?
- Я говорю, но как они могут мне помочь?
- Я никогда не думал, что тебе нужна помощь. Ты должен культивировать
чувство, что воин не нуждается ни в чем. Ты говоришь, что тебе нужна
помощь. Помощь в чем? У тебя есть все необходимое для того
экстравагантного путешествия, которым является твоя жизнь. Я пытался
научить тебя тому, что реальным опытом должен быть человек, и что то, что
важно, так это быть живым. Жизнь - маленькая прогулка, которую мы
предпринимаем сейчас, жизнь сама по себе достаточна, сама себя объясняет и
заполняет.
Воин понимает это и живет соответственно. Поэтому можно сказать, без
предвзятости, что опыт всех опытов - это быть воином.
Казалось, он ждал, что я что-нибудь скажу. Я секунду колебался. Я
хотел тщательно подобрать слова.
- Если воину нужно утешение, - продолжал он. - он просто выбирает
любого и выражает этому человеку все детали своего замешательства. В конце
концов воин не ищет того, чтобы его поняли или помогли. Говоря, он просто
снимает с себя свой груз. Но это при том условии, что у воина есть талант
к разговору. Если у него нет такого таланта, то он не говорит ни с кем. Но
ты живешь не совсем как воин, по крайней мере пока что. И провалы, которые
ты встречаешь, должны действительно быть монументальными. Я тебе
сочувствую.
Он не был рассеянным или поверхностным. Судя по участию в его глазах,
казалось, он находился здесь сам собой. Он поднялся и погладил меня по
голове. Пройдя взад-вперед по веранде, он спокойно осмотрел чапараль
вокруг дома. Его движения пробудили во мне чувство беспокойства.
Для того, чтобы расслабиться, я начал говорить о своей проблеме. Я
чувствовал, что для меня уже абсолютно поздно притворяться невинным
наблюдателем. Под его руководством я натренировался достигать странных
восприятий, таких как "остановка внутреннего диалога" и контролирование
своих снов. Это были такие моменты, которые нельзя было подстроить или
сбросить с весов. Я следовал его советам, хотя и не всегда буквально, и
частично преуспел в разрушении распорядка дня, принятия ответственности за
свои поступки, стирании личной истории и, наконец, пришел к тому, что
несколько лет назад приводило меня в ужас. Я смог оставаться один без
нарушения моего физического или эмоционального самочувствия. Пожалуй, это
был мой единственный наиболее поразительный триумф. С точки зрениях моих
прежних предположений и настроений, находиться в одиночестве и "не сойти с
ума" было немыслимым состоянием. Я остро чувствовал все изменения, которые
произошли в моей жизни и в моем взгляде на мир. И я осознавал также, что
быть настолько затронутым откровением дона Хуана и дона Хенаро о дубле,
является в какой-то мере чрезмерным.
- Что со мной не так, дон Хуан? - спросил я.
- Ты индульгируешь, - бросил он. - ты считаешь, что индульгировать в
сомнениях и размышлениях, это признак чувствительного человека. Что ж,
истина состоит в том, что ты дальше всего находишься от того, чтобы быть
чувствительным. Поэтому зачем же притворяться? Я говорил тебе в тот день,
что воин принимает в смирении то, что он есть.
- Твои слова звучат так, как если бы я намеренно вводил себя в
заблуждение, - сказал я.
- Мы намеренно вводим себя в заблуждение, - сказал он. - мы осознаем
свои поступки. Наш умишко намеренно превращает себя в монстра, которым он
себя считает. Однако, он слишком мал для такой большой формы.
Я объяснил ему, что моя проблема, пожалуй, более сложна, чем то, во
что он ее превращает.
Я сказал, что до тех пор, пока он и дон Хенаро были людьми, подобными
мне, их высший контроль делал их моделями для моего собственного
поведения. Но если они являются людьми в сущности совершенно отличными от
меня, то я не могу больше воспринимать их как модели, а только как
странности, которым я, конечно, не могу подражать.
- Хенаро - человек, - сказал дон Хуан ободряющим тоном. - правда, он
уже больше не такой же человек как ты, но это его достижение и это не
должно возбуждать в тебе страх. Если он другой, то тем больше причин
восхищаться им.
- Но его отличие, это нечеловеческое отличие, - сказал я.
- А что же, ты думаешь, это есть? Различие между человеком и лошадью?
- Не знаю, но он не такой как я.
- Однако, одно время он был таким.
- Не могу ли я понять его изменения?
- Конечно, ты сам меняешься.
- Ты хочешь сказать, что я разовью дубля?
- Никто не развивает дубля. Это просто способ говорить об этом. Ты
из-за всех своих разговоров, являешься мешком слов. Ты - в сетях их
значений. Сейчас ты думаешь, что дубля развивают какими-нибудь злыми
чарами, я полагаю. Все мы, светящиеся существа, имеем дубля. Все мы! Воин
учится осознавать это, и все. Есть, видимо, непереходимые барь...
Продолжение на следующей странцие...
