многом другом, у него сказался "рефлекс наивного биологизма".
**** Отсюда - безумные исторические экстраполяции, как в "Тотеме и табу".
[174]
лы? И совсем уже замечательно то, что ни один теоретик психоанализа (ни сам Фрейд, ни Юнг, ни Нейманн, ни Адлер, ни, наконец, Эрик Эриксон) никогда не занимались метатеорией символа, довольствуясь (в лучшем случае) его феноменологией.
В одном случае символ - это просто "дырка", через которую "сознание сейчас" читает то, что было в "подсознании тогда"*. В другом случае, это факт осознания личностью (и культурой) самой себя через стереотипные образы коллективной подсознательной жизни (Юнг). В третьем случае - это факт очень сложной трансформации, которой нечто в сознании подвергается под влиянием бессознательной стихии (Эриксон, отчасти Лэнг). Во всех трех случаях работа по интерпретации чего-то как символа абсолютно отделяется от символа, и он остается вещью, смысл которой всегда находится где-то в другом месте**, но не в ней самой. Мы же думаем, что сама интерпретация чего-то как символа включает себя (и интерпретатора с его рефлексией) в сознание, если это символ, а не псевдосимвол. Мы бы даже сказали - в "стихию сознания", ибо оно имеет свою стихию. Пониманию этого психоаналитиками всегда мешала их детская убежденность в том, что сознание некоторым образом контролирует несознание. Индийские йоги начала нашей эры прекрасно знали, что сознание может контролировать только само себя (или что угодно еще, но только как само себя).
----------------------------------------
* Это понимание скорее характерно для Фрейда в его "Лекциях по психоанализу".
** В палеонтологии культуры, в эмбриологии личности, в методологии исследователя-психоаналитика, наконец! Поэтому мы заметили выше, что в таких трактовках у символа всегда будет некоторое универсальное значение, но никогда не будет никакого конкретного смысла.
[175]
4. ПЕРВИЧНОЕ И ВТОРИЧНОЕ В СИМВОЛИКЕ
Теперь, поскольку первичный символ сознания в нашей символологии есть "вещь" (именно вещь, а не феномен), то можно представить себе такую ситуацию, когда использование этой вещи, само по себе вне каких-либо интерпретирующих условий, спонтанно вводит индивидуальный психический механизм в структуру сознания (в смысле четвертого постулата символологии). Вообще такое включение может происходить по-разному. Во-первых, психический механизм может быть включен путем непосредственного "попадания" в данную структуру сознания и равным образом он может быть включен "непопаданием" в другую структуру сознания. Во-вторых, он может включаться в жизнь сознания неопределимым или неизвестным нам образом. [Это нашло свое описание в ранней буддийской психологической метафизике (абхидхамме), где предусматривается особая разновидность состояний сознания (дхамм), принципиально неопределимых (авьяката) относительно любых возможных причин, следствий и эффектов.] И в-третьих, когда индивидуальный психический механизм включается в структуру сознания путем использования такой вещи, которая оказывается (для нас "оказывается", а на самом деле она всегда "была") символом содержательных особенностей структуры сознания. Мы думаем, что когда происходит "историческое" использование первичных символов, то за ними не стоит не только никакого спекулятивного знания, но и никакой (даже самой элементарной) рефлексивной процедуры. Иначе говоря, за ними, по существу, не стоит "субъект использования". Эта "нулевая рефлексия" могла дать очень важный эффект: не происходит постоянного "замыкания" индивида на собственном психическом механизме. И хотя психика индивида "исторически" не была ориентирована на включенность в ту или иную структуру сознания, но посколь-
[176]
ку тот или иной символ все равно использовался "как вещь", то тем самым отдельные индивидуальные психические механизмы оказывались "в контакте" с теми или иными содержательностями сознания. Здесь, по-видимому, огромную роль играл случай. Но при этом могло происходить и обратное: существовало большое количество "используемых" вещей, о которых человек не знал, символы они или нет, и которые были задним числом "придуманы" как символы (может быть, в порядке "первобытной спекуляции").
Ведь, по существу, то, что сейчас (в современной антропологии) называется "магией", есть ситуация, которая складывается в отношениях между первичными и вторичными символическими структурами. И когда речь идет о культурах, то в них вторичные структуры существуют как способ приобщения к первичным структурам масс людей, которые по каким-то "культурным" или индивидуальным причинам не способны без вторичных структур приобщиться к первичным и, может быть, всегда останутся во вторичных. Так бывает в тех случаях, когда вторичная символика "выражает" как бы боковое ответвление какой-то линии сознания, и для того, чтобы перейти в какую-то другую структуру сознания, нужно не быть во вторичной символике той структуры, в которой ты уже и так есть, нужно или в ней не быть, или быть в первичной, чтобы потом уже "вывалиться" из нее в другую. Здесь уместно вспомнить рассказ одного нашего знакомого индийца. Он сказал, что в его деревне людей можно поделить на две категории: людей, которых кусают змеи, и людей, которых не кусают змеи. Тогда мы его спросили: а кого же не кусают змеи? Он ответил: людей, которые знают, что такое змея, - по-видимому, людей, которые знали религиозный символизм змеи. Тех, для кого змея - кусающееся, отвратительное, страшное существо, они кусали, а тех, кто знал что такое змея, они не кусали.
[177]
Нам думается, что в этом примере магия наличествует в чистом виде: здесь "знать" означает (через посредство символ а) "быть" в структуре сознания, по отношению к которой "змея" есть символ женской творческой силы (и одновременно "знания" - см. третий постулат символологии). Но этот пример взят из контекста необычайно развитой магико-ритуалистической культуры индуизма, где на самом деле всякий знает о змеиной символике. [Другое дело - великий московский змеелов А. Рюмин. Он и знать не знает ни о каком змеином символизме. Но он любит змей. И они его не кусают. Как знать? - Может быть, относясь благостно к "этой вещи", он через нее, объективно оказывается сопричастным данной структуре сознания?*]
Так сама магия является примером вторичных способов существования первичных структур, приобщение к которым происходит через символику. Разумеется, к этой же проблеме можно было бы подойти с другой стороны, предположив, что в случае использования вещей, которые на самом деле суть символы, всегда есть какой-то психический механизм, который "знает", что они есть символы, при том, что все остальные могут "не знать".
Такого рода "знание" и выполнение магического действия есть средство хотя бы в какой-то мере, хотя бы как-то выполнить на вторичном уровне то, что есть на уровне первичном. Средство сделать какие-то незнаемые вещи приемлемыми для нас, людей, неспособных быть на уровне первичном, но тем не менее, могущих с ним некоторым образом соотноситься, даже не зная об этом. Сама вторичность символики есть тоже способ такого соответствия содержанию, заданному в первичном. [Быть чем-то, не зная об этом, есть функция, задача и способ жизни всех вторичных символических образований.]
----------------------------------------
* О которой мы ничего не знаем и не будучи ей сопричастны.
[178]
Но существуют и гораздо более сложные и многоступенчатые образования символики, возведение которых к первичным содержательностям сознания будет делом не только трудным технически, но и методологически весьма условным. Возьмем для примера такую "псевдомагическую" формулировку, как "все люди равны" в ее отношении к первичной структуре сознания "человек". В этой формулировке "человек" фигурирует как символ третьего или четвертого порядка, но все же символ, в силу того "природного" обстоятельства, что можно себе представить такой уровень психической жизни, на котором ни один человек не отличается ни от одного другого. Но поскольку понимание этого обстоятельства означает включение в структуру сознания "человек", и поскольку на этом уровне из 3 млрд. населения земного шара способны жить, может быть, только сотни людей, то остальные могут "соответствовать" реальному наличию этого уровня (уровня, на котором жить они не могут!) посредством формулировки "все люди равны". И это соответствие на самом деле не есть никакое приобщение к сознательной жизни, но лишь воспроизведение одной из идеологий невежества. [Е. Шифферс говорил: "Чтобы высказывание „все люди равны" имело реальный смысл (то есть реальное отношение к сознательной жизни), ты уже должен быть одним из тех немногих людей, которые на самом деле равны друг другу".]
Тут есть одно интересное обстоятельство. Дело в том, что, по-видимому, одна и та же вещь в науке, философии или идеологии, одна и та же символическая формулировка - окажется совершенно другой, если попытаться ее интерпретировать на разных ступенях ее отношения к сознанию.
В каком-то смысле это очень хорошо понимал Паскаль, когда он разъяснял отчаявшемуся, неверующему
[179]
человеку - как верить. Очень просто, - рассуждал Паскаль. - Когда человек верит, есть определенный ритуал, связанный с его верой, есть выражение его веры, зафиксированное в повседневных актах и жестах: он... крестится... становится на колени и молится. Этим Паскаль говорит: вы не верите? Попробуйте выполнять все то, что делается в предположении этой веры. Иначе говоря, попробуйте использовать символический аппарат, вещественную сторону символики.
Производя такого рода "сознательную" рекомендацию, Паскаль в данном случае полностью абстрагировался от уровня не только теологических спекуляций, но и рефлексии символизма сознательной жизни. Символ здесь для него - просто магическое средство. В то же время, с точки зрения буддизма, использование вещественной стороны символического аппарата равнозначно тому, что люди делают, когда они заведомо не знают, и это - неправильно, потому что нужно делать только то, смысл чего заведомо же известен. Паскаль бы на это возразил: нужно делать то, смысла чего вы не знаете, и смысл придет к вам в силу этого вещественного делания.
Но тут Паскаль стал бы на последовательно ритуалистическую, "жреческую" позицию. Ибо он был убежден, что придет "случай" попадания в структуру сознания через использование вещей (это "религиозный оптимизм"), подобно тому, как Кант был убежден, что через "диалогию" и "рефлексию" (для Канта это были - тоже вещи) мы "попадем" в другую структуру сознания ("метафизический оптимизм").
Но у Канта диалогией занимается 0,01% верующих и практикующих религию. В порядке возражения Канту (но не Паскалю) можно лишь заметить, что "рефлексия" как структура сознания* не исчерпывается к а -
----------------------------------------
* То есть мы предполагаем, что помимо "рефлексии" как состояния сознания возможна некоторая непроцедурная и непсихологическая "рефлексия", соответствующая одному оп-
[180]
тегорией рефлексии. Есть какой-то рефлексивный механизм, который либо предполагается, либо не предполагается данной конкретной структурой. Мы считаем, что в этой структуре сознания помимо рефлексии (и ее отсутствия) есть многое другое (в том числе память), что может фиксироваться на первичных уровнях.
В связи с этим - одно дополнение относительно структур сознания: в понятие структуры сознания входит возможность "второй жизни", и не только в смысле вторичных символических образований, но и в смысле таких образований сознания, которые выступают как совершенно спонтанные состояния глобального природного устройства. И как бы они ни были "окультурены", как бы интенсивно ни осознавались носителями этих состояний, какое бы большое место ни занимали в сознательной жизни и как бы ни влияли на все остальные факты сознательной жизни, - они не могут быть названы нами структурами сознания. Здесь как бы потеряна возможность "обратного хода" к образовавшим их структурам сознания. [В качестве аналогии можно назвать чувство лю...
Продолжение на следующей странцие...
