с преднамеренной выразительностью. - я была рождена с
силой лечить и причинять вред.
Она подняла руки с колен и помахала в воздухе, будто собираясь
стереть слова, которые произнесла. Она оглядела комнату, затем осторожно
опустила свои худые ноги и сунула их в сапожки с дырами для пальцев. Ее
глаза мерцали забавой, когда она расправляла черную блузу, и юбку, в
которой спала.
Держась за мою руку, она вывела меня из комнаты.
- Разреши мне показать тебе кое-что, прежде чем мы отправимся на
прогулку, - сказала она, направляясь в рабочую комнату. Она повернулась к
массивному алтарю, который был целиком сделан из расплавленного воска. Все
началось с одной свечи, объяснила она, ее пра-пра-бабушки, которая тоже
была знахаркой.
Она нежно провела рукой по блестящей, почти прозрачной поверхности.
- Найди черный воск среди этих разноцветных полос, - подгоняла она
меня. - это знаки того, что ведьмы жгли черные свечи, используя для вреда
свою силу.
Бесчисленные полоски черного воска сбегали в цветастую кайму.
- Те, что поближе к верхней части - мои, - сказала она. Ее глаза
блеснули странной свирепостью, когда она добавила: - истинная целительница
является еще и ведьмой.
Проблеск улыбки мелькнул на ее губах, затем она продолжала
рассказывать о том, что имя ее хорошо известно не только по всей области,
но и людям, приходящим из Каракаса, Маракаибы, Мериды и Кумана. О ней
ходят слухи за границей: в Тринидаде, Кубе, Колумбии, Бразилии и Гаити. У
нее собраны фотографии, свидетельствующие, что среди этих людей были главы
государств, послы и даже епископы.
Она загадочно взглянула на меня, а затем пожала плечами.
- Моя удача и моя сила были одно время бесподобными, - сказала она. -
я растранжирила и то и другое, и сейчас могу только лечить. - ее усмешка
усилилась, а глаза загадочно заблестели. - как продвигается твой труд? -
спросила она с невинным любопытством ребенка. Но прежде, чем я отважилась
на внезапную перемену темы, она продолжила: - сколько бы целителей и
пациентов ты ни опросила, ты никогда не будешь изучать этот путь.
Настоящая целительница должна быть сначала медиумом и спиритом, а затем
ведьмой.
Ее ослепительная улыбка расцвела на ее лице.
- Не расстраивайся слишком, если в один из этих дней я сожгу твои
исписанные блокноты, - сказала она небрежно. - со всей этой чепухой ты
тратишь зря время.
Я забеспокоилась. Мне не очень понравилась перспектива увидеть свой
труд горящим в пламени.
- Ты знаешь, что действительно достойно интереса? - спросила она и
тут же ответила на свой вопрос. - результаты, которые идут дальше
поверхностных аспектов лечения. Вещи, которые нельзя объяснить, но можно
испытать. Здесь достаточно людей, изучавших знахарство. Они думали, что,
наблюдая и записывая, можно понять то, чем занимаются медиумы, ведьмы и
целители. Поскольку их невозможно разубедить, чаще бывает легче оставить
их в покое - пусть делают, что хотят.
Но этого нельзя допустить в твоем случае, - продолжала она. - я не
могу позволить тебе впустую тратить время. Вместо того, чтобы изучать
знахарство, ты должна практиковать вызовы духа моего предка по ночам в
патио этого дома. Не делай записей об этом, духи ценят время, затраченное
на другое. Ты же видела. Заключать сделку с духами - значит закапывать
себя под землю.
Воспоминания о женщине, которую я видела в патио, ужасно взволновали
меня. Мне захотелось бросить все мои поиски, забыть о планах Флоринды и
бежать отсюда, сломя голову.
Внезапно донья Мерседес рассмеялась; этот ясный взрыв смеха рассеял
мои страхи.
- Музия, видела бы ты свое лицо, - сказала она. - ты была почти в
обмороке. Среди прочего, ты еще и трусишка.
Несмотря на ее насмешливый тон, в ее улыбке чувствовалась симпатия и
ласка.
- Я не могу принуждать тебя. Поэтому я дам тебе что-то такое, что
понравится тебе - нечто более ценное, чем твои исследовательские планы.
Присмотрись к жизни некоторых людей, на которых я укажу тебе. Я сделаю
так, что они будут рассказывать тебе. Рассказы о судьбе. Рассказы об
удаче. Рассказы о любви. - она придвинула свое лицо поближе ко мне и
мягким шепотом добавила: - рассказы о силе и рассказы о слабости. Это
будет дар тебе, данный, чтобы умилостивить тебя. - она взяла мою руку и
вывела меня из комнаты. - идем на нашу прогулку.
Наши шаги гулко отозвались эхом на тихой, пустынной улице с высокими
бетонными тротуарами. Проходя мимо сонных домов, Мерседес Перальта
заметила, что во времена, когда она была юной знахаркой, ее дом - самый
большой на улице - уединенно стоял на окраине.
- Но сейчас, - сказала она, очертив широким жестом руки полукруг, -
кажется, я живу в центре города.
Мы свернули на центральную улицу и дошли до рыночной площади, там
присели на скамью лицом к статуе боливара на коне. По одну сторону площади
высилось здание муниципалитета, на другой стороне стояла церковь с
колокольней. Большую часть старых домов снесли, заменив их современными
строениями. Однако там, где старые здания еще уцелели, с их коваными
чугунными решетками, с красной черепицей на крышах, серых от времени, с
широкими карнизами, которые позволяли дождевой воде свободно стекать
подальше от ярко окрашенных стен, - они придавали центру города
своеобразный колониальный шарм.
- Этот город здорово изменился с тех пор, как на башне ратуши
починили часы, - задумчиво сказала она.
Она объяснила, что давным-давно, как бы в отместку за приход
прогресса, башенные часы вдруг остановились на двенадцатичасовой отметке.
Местный фармацевт, увидев это, починил их и, словно по мановению волшебной
палочки, улицы уставили фонарными столбами, а на площади устроили фонтаны,
чтобы газоны оставались зелеными круглый год. Раньше каждый знал, что было
событие, повсеместно изменившее индустриальные центры.
Она на секунду остановилась, переводя дыхание, затем указала на
застроенные лачугами холмы, окружавшие город.
- Вот так хижины переселенцев создавали город, - добавила она.
Мы встали и пошли в конец центральной улицы, туда, где начинались
холмы. Лачуги, сделанные из гофрированных металлических листов,
упаковочных ящиков и листьев картона, едва держались на крутых склонах.
Владельцы хибарок, выходящих поближе к городским улицам, нахально крали
электричество от фонарных столбов. Изолированные провода были примитивно
замаскированы цветными лентами. Мы свернули с улицы в переулок и наконец
пошли узкой тропинкой, извилисто ведущей к одинокому холму, на который
переселенцы еще не претендовали.
В воздухе, все еще сыром от ночной росы, пахло диким розмарином. Мы
взобрались почти на вершину холма, к одиноко растущему дереву, и там
уселись на сырую землю, покрытую мелкими молодыми маргаритками.
- Ты слышишь море? - спросила Мерседес Перальта.
Легкий ветерок резвился в кудлатой кроне дерева, разбрасывая россыпь
мелких золотых цветов. Они, словно бабочки, кружась, опускались на ее
волосы и плечи. Ее лицо было залито безмятежным спокойствием. Она слегка
раскрыла рот, обнажив несколько зубов, желтых от табака и возраста.
- Ты слышишь море? - повторила она, скосив на меня сонные, слегка
затуманенные глаза.
Я сказала ей, что море слишком далеко, за горами.
- Я знаю, что море далеко, - тихо сказала она. - но в этот ранний
час, когда город еще спит, я всегда слышу шум волн, гонимых ветром. -
закрыв свои глаза, она прислонилась к стволу дерева.
Утреннюю тишину развеял рев грузовика, мчащегося вниз по узкой
улочке. Я не поняла, был ли это португальский пекарь, доставлявший свои
свежевыпеченные булочки, или полиция, подбиравшая последних пьяниц.
- Посмотри, кто это, - подбодрила она меня.
Я спустилась на несколько шагов вниз по тропинке и увидела старика,
выходящего из зеленого грузовика, который остановился у подножия холма.
Его пиджак свободно болтался на сутулых плечах, а голову скрывала
соломенная шляпа. Почувствовав, что на него смотрят, он поднял глаза и
помахал своей тросточкой, приветствуя меня. Я помахала ему в ответ.
- Это старик, которого ты лечила прошлой ночью, - сказала я ей.
- Вот же везет! - прошептала она. - позови его. Скажи ему, чтобы он
шел сюда. Скажи ему, что я хочу его видеть. Мой дар тебе начинается.
Я сбежала вниз, туда, где остановился его грузовик, и попросила
старика подняться вместе со мной на холм. Он без слов последовал за мной.
- Сегодня собак не было, - сказал он Мерседес Перальте вместо
приветствия и сел рядом с ней.
- Я открою тебе тайну, Музия, - сказала она, жестом пригласив меня
сесть напротив. - я - медиум, ведьма и целитель. Из этой троицы мне по
нраву второе, так как ведьма имеет особый способ понимания таинств судьбы.
Почему так случается, что некоторые люди становятся богатыми, удачливыми и
счастливыми, когда другие находят только трудности и боль? Что бы ни
означали эти вещи - это не то, что ты называешь судьбой; она - нечто
большее, более таинственное, чем это. И только ведьмы знают о ней.
Ее черты лица на секунду напряглись с выражением, которое я не
уловила, так как она повернулась к Октавио Канту.
- Некоторые люди говорят, что мы рождаемся с нашей судьбой. Другие
утверждают, что мы создаем нашу судьбу своими поступками. Ведьмы говорят,
что ни то, ни другое не верно, и что нечто большее настигает нас, подобно
бульдожьей хватке. Тайна будет здесь, если мы захотим быть схваченными. Но
ее здесь не будет, если мы этого не захотим.
Ее взгляд ласкал восточное небо, где над далекими горами поднималось
солнце. Минуту спустя она вновь повернулась к старику. Ее глаза, казалось,
поглотили сияние солнца и блестели, горя огнем.
- Октавио Канту будет приходить к нам лечиться, - сказала она. -
может быть мало-помалу он расскажет тебе свой рассказ. Рассказ о том, как
случай связывает жизни, о том, что только ведьмы знают, как закрепить их в
один узел.
Октавио Канту кивнул в знак согласия. Робкая улыбка расползлась по
его губам. Редкая бородка на его подбородке была такой же седой, как и
волосы, торчащие из-под соломенной шляпы.
Октавио Канту приходил в дом доньи Мерседес восемь раз. По-видимому,
она периодически лечила его с того времени, когда он был еще молодым.
Вдобавок к своей старости и дряхлости, он был к тому же алкоголиком.
Однако, донья Мерседес подчеркивала, что все его болезни были душевными.
Он нуждался в заклинаниях, а не в медицине.
Сперва он неохотно беседовал со мной, но затем, возможно,
почувствовав себя более уверенно, начал раскрываться. Мы часами обсуждали
его жизнь. В начале каждой беседы он, казалось, был подавлен отчаянием,
одиночеством и подозрительностью. Он допытывался, зачем я интересуюсь его
жизнью. Но надо отметить, что он всегда сдерживал себя и, восстановив свой
апломб, остаток беседы - час или целый день - рассказывал о себе искренне
и раскованно, словно о совершенно другом человеке.
Октавио откинул в сторону кусок картона и пробрался через небольшое
двероподобное отверстие внутрь лачуги. Здесь света почти не было, а едкий
дым огня в каменном очаге вышибал из глаз слезы. Октавио сильно зажмурился
и побрел в темноте на ощупь. Споткнувшись о какие-то жестянки, он сильно
ударился головой о деревянный ящик.
- Будь проклято это вонючее место, - выругался он на одном дыхании.
Октавио присел на миг на утрамбованный земляной пол и потер ногу. В
дальнем углу этой жалкой хибары он увидел старика, спавшего ...
Продолжение на следующей странцие...
