- Это неопровержимые вопросы, - ответила донья Мерседес. - но лучше
пойдем на кухню и спросим об этом Канделярию. У нее побольше ума, чем у
нас обоих вместе. Я слишком стара, чтобы быть умной, а ты слишком
образована.
С сияющей улыбкой она взяла меня за руку, и мы пошли на кухню.
Канделярия, занятая тем, что скребла днища медных тарелок и горшков, не
слышала и не видела нашего прихода. Когда донья Мерседес подтолкнула ее,
она издала пронзительный и испуганный вопль.
Канделярия была высокой, с покатыми плечами и широкими бедрами. Я не
могла определить ее возраст. Она иногда выглядела на тридцать, а иногда на
пятьдесят. Ее загорелое лицо было покрыто крошечными веснушками,
расположенными так равномерно, что они казались нарисованными. Она
выкрасила свои темные вьющиеся волосы в морковно-красный цвет и одела
платье, сделанное из броско разрисованного ситца.
- Как? Что тебе надо в моей кухне? - спросила она с притворным
раздражением.
- Музия одержима мыслями об Октавио Канту, - объяснила донья
Мерседес.
- Бог мой! - вскричала Канделярия. Когда она посмотрела на меня, ее
лицо выражало искреннее потрясение. - но почему о нем? - спросила она.
Озадаченная ее обвиняющим тоном, я повторила вопросы, которые только
что задала донье Мерседес.
Канделярия засмеялась. - а я уж было забеспокоилась, - сказала она
донье Мерседес. - Музии такие странные. Я вспомнила ту Музию из финляндии,
которая пила стакан мочи после обеда для того, чтобы сбросить вес. А
женщина, которая приехала из норвегии, чтобы ловить рыбу в карибском море?
Как я знаю, она так ничего и не поймала. Из-за нее перессорился весь
экипаж судна. Тоже мне, взяли в море на свою голову.
Весело смеясь, обе женщины присели. - никто не знает, что у Музий в
голове, - продолжала Канделярия. - они способны на все. - она вновь
захохотала, еще громче, чем прежде, а затем опять принялась скрести свои
горшки.
- По-видимому, Канделярию очень мало заинтересовали твои вопросы, -
сказала донья Мерседес. - я лично думаю, что Октавио Канту не мог избежать
того, чтобы стать на место Виктора Джулио. У него было очень мало силы;
вот почему он был схвачен тем, что таинственнее всего, о чем ты можешь
сказать: это что-то более таинственное, чем судьба. Ведьмы называют это
тенью ведьмы.
- Октавио Канту был очень молод и крепок, - внезапно заговорила
Канделярия, - но он слишком долго просидел в тени Виктора Джулио.
- О чем она говорит? - спросила я донью Мерседес.
- Когда люди угасают, особенно в момент их смерти, они связывают это
таинственное нечто с другими людьми. Образуется непрерывная цепь, -
объясняла донья Мерседес. - вот почему дети похожи на своих родителей. И
те, кто присматривают за старыми людьми, следуют по пятам за своими
подопечными.
Канделярия заговорила снова. - Октавио Канту слишком долго просидел в
тени Виктора Джулио. И тень истощила его силы. Виктор Джулио был слаб, но,
окрашенная им, его тень была очень сильной.
- Ты называешь тенью душу? - спросила я Канделярию.
- Нет, тень - это то, что имеют все люди, нечто более сильное, чем их
души, - ответила она. По-видимому, мои вопросы ей надоели.
- Вот так, Музия, - сказала донья Мерседес. - Октавио Канту слишком
долго сидел на звене цепи - точке, где судьба связывает жизни вместе. У
него не было сил уйти от этого. И, как сказала Канделярия, тень Виктора
Джулио истощила его силы. Поэтому каждый из нас имеет тень, сильную или
слабую. Мы можем передать эту тень тому, кого любили, тому, кого
ненавидели, или тому, кто просто оказался под рукой. Если мы не отдаем ее
никому, она расползается вокруг после нашей смерти до тех пор, пока не
исчезнет.
Я смотрела на нее, ничего не понимая. Она засмеялась и сказала: - я
говорила тебе, что мне нравится быть ведьмой. Мне нравится способ, которым
ведьмы объясняют события, даже сознавая то, что им трудно понять его.
Октавио нуждается во мне. Я облегчаю его бремя с помощью своих
заклинаний. Он чувствует, что без моего вмешательства он повторит жизнь
Виктора Джулио точь в точь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
8
Я ожидала громких стуков и скрипов, которые оглашали по утрам весь
дом каждый четверг, когда Канделярия начинала переставлять тяжелую мебель
в гостиной. Шума не было и, подумав, уж не снится ли мне это во сне, я
пошла по темному коридору в ее комнату.
Лучи солнечного света проникали сквозь щели в деревянных ставнях,
открывающих два окна на улицу. Обеденный стол с шестью стульями, черный
диван, обитое кресло, зеркальный кофейный столик и даже вставленные в рамы
эстампы пасторальных ландшафтов и сцен корриды - все было на тех местах,
куда их расставила Канделярия в прошлый четверг.
Я вышла во двор, где за кустами заметила Канделярию. Ее жесткие,
курчавые, выкрашенные в красный цвет волосы были причесаны и украшены
красивыми гребнями. Мерцающие зеленые кольца болтались в мочках ушей. Губы
и ногти отливали глянцем и соответствовали цвету ее яркого ситцевого
платья. Глаза почти скрывали веки. Это придавало ей мечтательный вид,
который, однако, расходился с ее угловатыми чертами и решительными, почти
резкими манерами.
- Зачем ты так рано поднялась, Музия? - спросила Канделярия.
Поднявшись, она поправила свою широкую юбку и низкий лиф, который открывал
ее пышную грудь.
- Я не услышала, как ты двигаешь мебель, - сказала я. - может, ты
забыла?
Не ответив, она заторопилась на кухню; ее свободные сандалии
засверкали пятками, словно она бежала стометровку. - я сегодня ни с чем не
справляюсь, - заявила она, остановившись на миг, чтобы всунуть ногу в
свалившуюся сандалию.
- Я уверена, ты успеешь сделать все, - сказала я. - хочешь, я помогу
тебе? - я разожгла дрова в печи и села за стол, посмотрев на часы. - всего
семь тридцать, - отметила я. - ты отстаешь всего на полчаса.
В отличие от доньи Мерседес, которая была совершенно безразлична к
любому распорядку, Канделярия делила свой день на дела, точно выверенные
по времени. Для того, чтобы завтракать в одиночестве, она садилась за стол
ровно в семь. В восьмом часу она натирала полы и вытирала пыль с мебели.
Ее высокий рост позволял ей, вытянув руки, доставать паутину в углах и
пыль на притолоке. К одиннадцати часам у нас на плите уже кипел горшок с
супом.
Как только это было выполнено, она начинала ухаживать за своими
цветами. Поливая их, она начинала обходить патио, а затем двор, одаривая
любовной заботой каждое растение. Ровно в два часа она принималась за
стирку, даже если стирать надо было только одно полотенце. Погладив белье,
она читала иллюстрированные романы. Вечером вырезала картинки из журналов
и наклеивала их в фотоальбомы.
- Прошлой ночью здесь был крестный отец Элио, - прошептала она. -
донья Мерседес и я проговорили с ним до рассвета. - она потянулась за
ступкой и начала мешать белое тесто для маисовых лепешек, которые мы
обычно ели за завтраком. - ему, наверное, лет восемьдесят. Он все еще не
может прийти в себя после смерти Элио. Лукас Нунец обвиняет себя в смерти
юноши.
- Кто такой Элио? - спросила я.
- Сын доньи Мерседес, - ответила тихо Канделярия, делая из теста
круглые лепешки. - ему было всего восемнадцать, когда он трагически
скончался. Это было давно. - она зачесала прядь волос за ухо, а затем
добавила: - лучше не говори ей, что я рассказала тебе, что у нее был сын.
Она положила лепешки на жаровню и повернулась ко мне с дьявольской
улыбкой на устах. - ты не веришь мне, а? - спросила она и тут же удержала
меня от ответа. - сейчас я сосредоточусь на кофе. Ты же знаешь, как злится
донья Мерседес, если он недостаточно крепок и сладок.
Я подозрительно посмотрела на Канделярию. У нее была привычка
рассказывать мне необычайные истории о целителях, к примеру про то, как
донья Мерседес была схвачена десантом нацистов во время второй мировой
войны и находилась в плену на подводной лодке. - она лжет, - однажды
сообщила мне по секрету донья Мерседес. - и даже, говоря тебе правду, она
так ее преувеличивает, что та становится ничем не лучше лжи.
Канделярия, совершенно не заботясь о моих подозрениях, вытерла лицо
передником, который она обвязала вокруг шеи. Затем быстрым и резким
движением она повернулась и выбежала из кухни. - следи за лепешками, -
крикнула она из коридора. - я сегодня ни с чем не могу справиться.
Несмотря на шум передвигаемой мебели, который в этот четверг был
громче, чем обычно, так как Канделярия спешила, Мерседес Перальта
проснулась только в полдень.
Она нерешительно остановилась у дверей своей комнаты и прищурила
глаза от яркого света. Постояв секунду, опираясь о косяк двери, она
рискнула выйти в коридор.
Я бросилась к ней, взяла ее за руку, отвела на кухню. Ее глаза
покраснели, она нахмурила брови и печально поджала свой рот. Меня
заинтересовало, спит ли она ночами. Всегда могло оказаться, что Канделярия
говорит правду.
По-видимому чем-то озабоченная, она критически осмотрела тарелку с
лепешками и, не взяв ни одной, отломила два банана от грозди, висевшей на
одном из стропил. Очистив их и насадив на щепку, она элегантно их съела.
- Канделярия хочет, чтобы ты повидала ее родителей, - сказала она,
деликатно вытирая уголки рта. - они живут на холме, недалеко от плотины.
Прежде чем я успела сказать, что буду от этого в восторге, в кухню
ворвалась Канделярия. - ты полюбишь мою маму, - убедительно заявила она. -
она такая же маленькая и худая, как ты, и ест тоже целый день.
Я как-то не представляла себе, что у Канделярии есть мать. С
восхитительными улыбками обе женщины слушали мои разъяснения о том, что я
думаю об этом. Я уверяла их, что причисляю некоторых людей, так сказать, к
"безматеринскому" типу, причем с этим никак не связан ни возраст, ни их
взгляды, но какое-то неуловимое качество, которое я не могла вполне
объяснить.
Больше всего Мерседес Перальта была восхищена пояснением того, что
оно не может создать какого-либо чувства. Она задумчиво смаковала кофе,
затем посмотрела на меня.
- Может ты думаешь, что я родила себя сама? - спросила она. Донья
закрыла свои глаза и сморщила рот, затем задвигала губами, как если бы
сосала грудь. - или ты считаешь, что я вылупилась из яйца?
Она взглянула на Канделярию и серьезным тоном произнесла: - Музия
совершенно права. Она хотела сказать, что ведьмы очень мало привязаны к
своим родителям и детям. Однако они любят их со всей своей силой, когда
стоят лицом к лицу с ними, и никогда, если те повернулись к ним спиной.
Мне стало интересно, боится ли Канделярия того, что я вспомню об Элио. Она
отошла за спину доньи Мерседес и делала мне оттуда отчаянные жесты хранить
молчание.
Донья Мерседес, будто прочитав наши мысли, посмотрела сначала на
меня, а затем на Канделярию. Вздохнув, она обхватила руками свою кружку и
выпила остатки кофе.
- Элио было всего несколько дней, когда его мать, моя сестра, умерла,
- сказала она, посмотрев на меня. - я обожала его. Я любила его, как будто
он был моим собственным ребенком. - она слабо улыбнулась и после короткой
паузы продолжила свой рассказ об Элио. Она сказала, что никто не мог бы
назвать его красивым. У него был широкий чувственный рот, плоский нос с
большими ноздрями и дикие курчавые волосы. Но то, что делало его
неотразимым одинаково и в юные годы, и с возрастом, так это его огромны...
Продолжение на следующей странцие...
