большим абсурдом является
то, что я не понял возможности работать точно так же для того, чтобы
сделать себя цельным и сильным.
- Трюк состоит в том, на что человек делает ударение, - сказал он. -
мы или делаем себя жалкими, или мы делаем себя сильными. Количество работы
одно и то же.
Я закрыл глаза и опять расслабился, почувствовав, что парю. Какое-то
время мне действительно казалось, что я двигаюсь сквозь пространство, как
лист; хотя это было бесконечно приятным, ощущение напомнило мне каким-то
образом те времена, когда я бывал больным, когда у меня кружилась голова и
я испытывал ощущение вращения. Я подумал, что я чего-нибудь съел
нехорошее.
Я слышал, что дон Хуан говорит мне, но не делал никакого усилия
прислушаться. Я пытался умственно перебрать все то, что я съел за
сегодняшний день, но не смог заинтересоваться этим. Казалось, что это не
имеет значения.
- Следи за тем, как меняется солнечный свет, - сказал он.
Его голос был ясным. Я подумал, что он похож на воду, текучий и
теплый.
К западу небо было совершенно свободным от облаков, и солнечный свет
был захватывающим. Возможно, тот факт, что дон Хуан настроил меня, сделал
желтоватый отблеск вечернего солнца поистине величественным.
- Пусть этот отсвет купает тебя, - сказал дон Хуан. - прежде, чем
солнце зайдет сегодня, ты должен стать совершенно спокойным и
восстановленным, потому что завтра или послезавтра ты собираешься учиться
"неделанию".
- Учиться не делать что? - спросил я.
- Не думай об этом сейчас, - сказал он. - подожди, пока мы не
окажемся вон в тех горах.
Он указал на какие-то далекие, зубчатые, темные, угрожающе
выглядевшие пики на севере.
Четверг, 12 апреля 1962 года.
Мы достигли горной пустыни вблизи гор во второй половине дня. Вдалеке
темно-коричневые горы выглядели почти враждебными. Солнце было очень низко
над горизонтом и отсвечивало на западной поверхности отвердевшей лавы,
отсвечивая ее темную коричневатость раздражающими бликами желтых
отражений.
Я не мог отвести глаз. Эти пики были действительно гипнотизирующими.
К концу дня нижние склоны гор показались в виду. В горной пустыне
было очень мало растительности. Все, что я видел, были кактусы и какая-то
высокая трава, которая росла кустиками.
Дон Хуан остановился отдохнуть. Он уселся, осторожно прислонил свои
фляги с пищей к скале, и сказал, что на этом месте мы собираемся провести
ночь. Он выбрал довольно высокое место. С того места, где я стоял, я мог
видеть очень далеко кругом.
День был облачный, и сумерки быстро охватили местность. Я был
погружен в наблюдения за той скоростью, с которой розовые облака на западе
меняли свою окраску на однообразную темно-серую.
Дон Хуан поднялся и пошел в кусты. К тому времени, когда он вернулся,
силуэт лавовых гор был темной массой. Он уселся рядом со мной и привлек
мое внимание к тому, что, казалось, было естественным образованием в горах
к северо-востоку. Это было место, окраска которого была намного светлее
окружающего. В то время, как весь гребень лавовых гор выглядел в сумерках
однообразно темнокоричневым, место, на которое он указывал, действительно
было желтоватым или темно-бежевым. Я не мог понять, что это может быть.
Долгое время я смотрел. Казалось, оно двигалось, мне показалось, что оно
пульсирует. Когда я скосил глаза, оно действительно стало дрожать, как
если бы его колыхал ветер.
- Смотри на него пристально, - скомандовал дон Хуан.
В какой-то момент, когда я уже довольно долго выдерживал пристальный
взгляд, я почувствовал, что весь горный хребет движется ко мне. Это
чувство сопровождалось необычным возбуждением внизу моего живота.
Неудобство было таким острым, что я поднялся.
- Садись! - крикнул дон Хуан, но я уже был на ногах. С моего нового
положения желтоватое образование оказалось ниже, на предгорьях. Я вновь
уселся, не отрывая глаз, и образование переместилось на более высокое
место. Секунду я смотрел на него, а затем внезапно восстановил все в
правильной перспективе. Я сообразил, что то, на что я смотрел, находилось
не в горах, а было в действительности куском желтовато-зеленой материи,
свисавшей с кактуса прямо передо мной.
Я громко рассмеялся и объяснил дону Хуану, что сумерки помогли
создать оптическую иллюзию. Он поднялся и, подойдя к тому месту, где висел
лоскут, снял его, сложил и положил в свою сумку.
- Для чего ты это делаешь? - спросил я.
- Потому что этот лоскут имеет силу, - сказал он спокойно. - какое-то
время у тебя с ним шло неплохо, и нельзя сказать, что бы случилось, если
бы ты остался сидеть.
Пятница, 13 апреля 1962 года.
На рассвете мы направились в горы. Они были удивительно далеко. К
полудню мы вошли в один из каньонов. В неглубоких лужах там была вода. Мы
сели отдохнуть в тени нависшей скалы.
Горы были с латками монументального лавового потока. За тысячелетия
отвердевшая лава превратилась в пористый темно-коричневый камень. Лишь
несколько чахлых травинок росло между камней в трещинах.
Глядя вверх, на почти отвесные стены каньона, я ощутил неприятное
чувство внизу живота. Стены были сотни метров высотой и давали мне
ощущение, что они замыкаются надо мной. Солнце находилось почти над
головой, слегка клонясь к юго-западу.
- Стань тут, - сказал дон Хуан и повернул мое тело так, чтобы я
смотрел в направлении солнца.
Он велел мне пристально смотреть на стены горы надо мной.
Вид был ошеломляющим. Величественная высота лавового потока захватила
мое воображение. Я стал думать о том, каково же должно быть извержение.
Несколько раз я просмотрел стены каньона сверху донизу. Я погрузился в
богатство красок каменной стены. Там были краски всех вообразимых
оттенков. Были пятна светло-зеленого мха или лишайника на каждой скале. Я
посмотрел прямо вверх и заметил, что солнечный свет продуцирует крайне
захватывающие отражения, когда касается блестящей поверхности отвердевшей
лавы.
Я смотрел на тот участок гор, где отражался солнечный свет. По мере
движения солнца интенсивность его уменьшалась и, наконец, пропала
полностью.
Я взглянул через каньон и увидел еще один участок с такими же
захватывающими отражениями света. Я сказал дону Хуану о том, что
происходит, и затем заметил еще один участок света, затем еще один в
различных местах. И еще, пока весь каньон не был захвачен большими пятнами
света.
У меня закружилась голова. Даже если я закрывал глаза, я продолжал
видеть блестящий свет. Я сжал голову руками и попытался заползти под
нависший гребень, но дон Хуан твердо схватил меня за руку, повелительно
сказав, чтобы я смотрел на стену горы и попытался выделить пятна тяжелой
темноты среди полей света.
Я не хотел смотреть, потому что сияние беспокоило мои глаза. Я
сказал, что то, что со мной происходит, похоже на то, как если смотришь на
солнечную улицу через окно, а затем видишь оконную раму, как черный силуэт
повсюду.
Дон Хуан покачал головой сбоку набок и начал смеяться. Он выпустил
мою руку, и мы опять уселись под нависшим гребнем. Я переваривал свои
впечатления от окружающего, когда дон Хуан после долгого молчания
заговорил внезапно драматическим тоном.
- Я привел тебя сюда для того, чтобы научить тебя одной вещи, -
сказал он и остановился. - ты собираешься учиться неделанию. Мы точно так
же можем начать говорить об этом, потому что для тебя никак невозможно
иначе начать. Я думал, что ты не можешь схватиться за неделание без того,
чтобы я говорил об этом. Я ошибался.
- Я не понимаю, о чем ты говоришь, дон Хуан.
- Это не имеет значения, - сказал он. - я тебе собираюсь рассказать о
том, что очень просто, но очень трудно в выполнении. Я собираюсь
рассказать тебе о неделании. Несмотря на тот факт, что нет никакого
способа говорить об этом, потому что делает его тело.
Он бросил на меня несколько взглядов и сказал затем, что я должен
уделить особое внимание тому, что он собирается сказать.
Я закрыл свой блокнот, но к моему изумлению он настоял на том, чтобы
я продолжал писать.
- Неделание столь трудно и столь могущественно, что ты не должен
говорить об этом, - сказал он. - до тех пор, пока ты не остановил мир.
Только после этого ты можешь свободно говорить об этом, если это именно
то, что ты хочешь делать.
Дон Хуан оглянулся и указал на большую скалу.
- Эта скала является скалой из-за делания, - сказал он.
Мы взглянули друг на друга, и он улыбнулся. Я ждал объяснения, но он
молчал. Наконец, я вынужден был сказать, что не понимаю того, что он имеет
в виду.
- Это является деланием! - воскликнул он.
- Извини меня?
- Это тоже делание.
- О чем ты говоришь, дон Хуан?
- Делание является тем, что делает скалу скалой, а куст кустом.
Делание является тем, что делает тебя тобой, а меня мной.
Я сказал ему, что его объяснения ничего не объясняют. Он засмеялся и
почесал виски.
- С разговором тут всегда проблема. Он всегда заставляет все
перепутать. Если начинаешь говорить о неделании, то всегда кончаешь,
говоря о чем-нибудь другом. Лучше просто действовать.
Возьмем, например, эту скалу. Смотреть на нее - делание, но видеть ее
- неделание.
Я хотел признаться, что его слова не имеют для меня смысла.
- О, конечно, они имеют! - воскликнул он. Но ты убежден, что они не
имеют смысла, потому что это твое делание. Именно таким способом ты
действуешь в отношении меня и в отношении мира.
Он опять указал на скалу.
- Эта скала является скалой из-за всего того, что ты знаешь о ней, -
сказал он. - и то, что с ней можно делать. Я называю это деланием. Человек
знания, например, знает, что скала является скалой только из-за делания.
Поэтому, если он хочет, чтобы скала не была скалой, то все, что ему нужно
для этого - это неделание. Понимаешь, что я имею в виду?
Я не понимал его совершенно. Он засмеялся и сделал еще одну попытку
объяснить.
- Мир является миром, потому что ты знаешь то делание, которое делает
его таким, - сказал он. - если бы ты не знал его делания, то мир был бы
другим.
Он с любопытством осмотрел меня. Я перестал писать. Я хотел просто
слушать его. Он продолжал объяснять, что без этого некоего делания ничего
бы знакомого вокруг не осталось бы.
Он наклонился и поднял небольшой камешек двумя пальцами левой руки,
подержав его перед моими глазами.
- Это галька, потому что ты знаешь делание, нужное для того, чтобы
делать его галькой, - сказал он.
- О чем ты говоришь? - спросил я с чувством неподдельного
замешательства. Дон Хуан улыбнулся. Казалось, он пытался скрыть
предательское удовольствие.
- Не знаю, почему ты так смущен, - сказал он. - слова - это твое
предрасположение, ты должен быть на седьмом небе.
Он бросил на меня загадочный взгляд и два-три раза поднял брови.
Затем опять указал на маленький камешек, который держал перед моими
глазами.
- Я говорю, что ты превращаешь его в гальку, потому что ты знаешь то
делание, которое нужно для этого. Ну а для того, чтобы остановить мир, ты
должен остановить делание.
Он, казалось, знал, что я все еще ничего не понял и улыбался, качая
головой. Затем он взял прутик и указал на неровный край гальки.
- В случае этого маленького камешка, - продолжал он, - первое, что
делает с ним делание, так это сжимает его до этих размеров. Поэтому
правильной вещью, которую делает воин, если он хочет останов...
Продолжение на следующей странцие...
