альше от того каменистого холма, где мы остановились сегодня.
Беги от него, как от чумы.
- Почему? В чем дело?
- Сейчас не время объяснять это. Сейчас мы озабочены утрачиванием
важности самого себя. До тех пор, пока ты чувствуешь, что ты являешься
самой важной вещью в мире, ты не можешь в действительности воспринимать
мир вокруг себя. Ты как лошадь с шорами. Все, что ты видишь, - это ты сам
вне всего остального.
Он рассматривал меня секунду.
- Я собираюсь поговорить с моим дружком здесь, - сказал он, указывая
на небольшое растение. Он встал на колени и начал ласкать растение и
говорить с ним. Сначала я не понимал, что он говорит, но затем он поменял
языки и стал говорить с растением на испанском. Некоторое время он говорил
всякую бессмыслицу. Затем он поднялся.
- Не имеет значения, что ты говоришь растению, - сказал он. - ты
можешь даже просто придумывать слова. Что важно, так это чувство симпатии
к нему и обращение с ним, как с равным.
Он объяснил, что человек, который собирает растения, каждый раз
должен извиняться за то, что он берет их, и должен заверить их, что
когда-нибудь его собственное тело будет служить для них пищей.
- Так что в общем, растения и мы сами равны, - сказал он. - ни мы, ни
они не являются ни более важными, ни менее важными.
- Давай поговорим с маленьким растением, - сказал он. - скажи ему,
что ты не чувствуешь больше собственной важности.
Я пошел настолько далеко, что встал перед растением на колени. Я не
мог заставить себя говорить с ним. Я ощутил себя смешным и рассмеялся.
Однако, я не был сердит.
Дон Хуан погладил меня по спине и сказал, что все в порядке, что, по
крайней мере, я сохранил свое хорошее настроение.
- Начиная с этого времени, разговаривай с маленькими растениями, -
сказал он. - разговаривай до тех пор, пока ты не потеряешь всякое чувство
важности. Разговаривай с ними до тех пор, пока ты не сможешь этого делать
в присутствии других.
- Иди вон в те холмы и попрактикуйся сам.
Я спросил, будет ли правильным говорить с растениями молча, в уме.
Он засмеялся и погладил меня по голове.
- Нет, - сказал он. - ты должен говорить им громким и чистым голосом,
если ты хочешь, чтобы они тебе ответили.
Я пошел в то место, которое он указал, смеясь про себя над его
эксцентричностью. Я даже попытался разговаривать с растениями, но мое
чувство, что я смешон, пересиливало все.
После того, как я думал, что прошло достаточно времени ожидания, я
вернулся назад туда, где находился дон Хуан. У меня была уверенность, что
он знает, что я не говорил с растениями.
Он не смотрел на меня. Он сделал мне знак сесть с ним рядом.
- Следи за мной внимательно, - сказал он. - я сейчас буду говорить с
моим маленьким другом.
Он стал на колени перед небольшим растением и в течение нескольких
минут он двигал и раскачивал свое тело, говоря и смеясь при этом.
Я думал, что он сошел с ума.
- Это маленькое растение сказало мне, чтобы я рассказал тебе, что оно
пригодно для еды, - сказал он, поднимаясь с колен. - оно сказало, что
горсть таких растений сохраняет человеку здоровье. Оно сказало также, что
целая полянка таких растений растет вон там.
Дон Хуан указал в сторону склона холма примерно в четырехстах метрах
в стороне.
- Пойдем, посмотрим, - сказал он.
Я рассмеялся над его странностями. Я был уверен, что он найдет
растения, потому что он был экспертом в знании местности и знал, где
растут съедобные и лекарственные растения.
По пути к этому месту он сказал мне невзначай, что мне следовало бы
заметить это растение, потому что оно одновременно являлось как пищей, так
и лекарством.
Я спросил его полушутя, уж не растение ли ему сказало об этом. Он
покачал головой из стороны в сторону.
- Ах! - воскликнул он, смеясь. - твоя умность делает тебя более
глупым, чем я думал. Как может маленькое растение сказать мне сейчас то,
что я знал всю жизнь?
Затем он продолжал объяснять, что он знал досконально различные
особенности этого растения, и что это растение только что сказало ему, что
в том месте, на которое он указал, их растет целая полянка, и что оно не
имеет ничего против, если он мне это расскажет.
Прибыв на склон холма, я обнаружил целые заросли таких же растений. Я
хотел рассмеяться, но он не дал мне времени. Он хотел, чтобы я
поблагодарил эти заросли растений. Я мучительно чувствовал самого себя и
не мог заставить себя это сделать.
Он доброжелательно улыбнулся и сделал еще одно из своих загадочных
заявлений. Он повторил его три или четыре раза, как бы давая мне время
уловить его значение.
- Мир вокруг нас - загадка, - сказал он. - и люди ничуть не лучше,
чем что-либо еще. Если маленькое растение искренне с нами, мы должны
поблагодарить его, или оно, возможно, не даст нам уйти.
То, как он на меня взглянул, говоря мне это, бросило меня в озноб. Я
поспешно наклонился над растениями и сказал "спасибо" громким голосом.
Он начал смеяться контролируемыми и спокойными раскатами. Мы ходили
еще целый час, а затем направились назад к его дому. Один раз я отстал, и
он был вынужден меня ждать. Он проверил мои пальцы: держу ли я их
подогнутыми? Я этого не делал. Он сказал мне повелительно, что всегда,
когда я гуляю с ним, я должен соблюдать и копировать его манеры или же не
приходить вовсе.
- Я не могу ждать тебя, как будто ты ребенок, - сказал он укоряющим
тоном.
Это заявление бросило меня в глубины раздражения и замешательства.
Как это может быть возможным, что такой старый человек может ходить
намного лучше, чем я? Я считал себя сильным и атлетом, и, однако же, он
действительно должен был ждать, чтобы я догонял его.
Я подогнул мои пальцы и, как это ни странно, я был способен
выдерживать его ужасающий шаг без всяких усилий. Фактически временами я
чувствовал, что мои руки тащат меня вперед.
Я чувствовал подъем. Я ощущал себя счастливо, оттого что иду
беззаботно со странным старым индейцем. Я начал разговаривать и несколько
раз спросил его, не покажет ли он мне растение пейота. Он взглянул на меня
и не сказал ни слова.
4. СМЕРТЬ - СОВЕТЧИК
Среда, 25 января 1961 года
- Ты меня когда-нибудь будешь учить о пейоте? - спросил я.
Он не ответил, а также, как он делал и раньше, просто посмотрел на
меня, как будто я был безумец.
Я уже поднимал эту тему в случайных разговорах с ним несколько раз и
раньше, и каждый раз он делал гримасу и качал головой. Это не было
утвердительным или отрицательным жестом, скорее, это был жест отчаяния и
неверия.
Он резко поднялся. Мы сидели на земле перед его домом. Почти
незаметный кивок его головы был приглашением следовать за ним.
Мы пошли в пустынный чапараль в южном направлении. Пока мы шли, он
неоднократно упоминал о том, что я должен осознавать бесполезность моей
важности самого себя и моей личной истории.
- Твои друзья, - сказал он, резко поворачиваясь ко мне, - Те, кто
знал тебя долгое время, ты должен их бросить, и быстро.
Я подумал, что он сумасшедший, и его настойчивость - это идиотизм, но
ничего не сказал. Он пристально посмотрел на меня и стал смеяться.
После долгой прогулки мы, наконец, остановились. Я уже собирался
сесть и отдохнуть, но он сказал, чтобы я еще прошел 50 метров и поговорил
с полянкой растений громким и ясным голосом. Я чувствовал в себе
неловкость и сопротивление. Его чудные требования были более, чем я мог
вынести, и я сказал ему еще раз, что я не могу говорить с растениями,
потому что я чувствую себя смешным. Его единственным замечанием было то,
что мое чувство важности самого себя безгранично. Он, казалось, внезапно
что-то решил и сказал, что мне не надо разговаривать с растениями до тех
пор, пока я не почувствую, что для меня это легко и естественно.
- Ты хочешь изучать их и в то же время ты не хочешь делать никакой
работы, - обвинил он. - что ты стараешься делать?
Моим объяснением было то, что я хотел достоверной информации об
использовании растений, и поэтому я просил его быть моим информатором. Я
даже предложил платить ему за его время и его труды.
- Тебе следовало бы взять деньги, - сказал я. - таким образом мы оба
чувствовали себя бы лучше. Я мог бы тебя спрашивать обо всем, чего я хочу,
потому что ты бы работал на меня, и я бы платил тебе за это. Что ты
думаешь на этот счет?
Он взглянул на меня с возражением и издал отвратительный звук своим
ртом, заставив нижнюю губу и язык вибрировать с огромной силой при выходе.
- Вот что я думаю об этом, - сказал он и засмеялся истерически при
виде моего крайнего изумления, которое, по всей видимости, отразилось на
моем лице.
Мне было ясно, что он не тот человек, с которым я мог бы легко
справиться. Несмотря на свой возраст, он был энергичен и невероятно силен.
У меня ранее была идея, что, будучи таким старым, он мог бы быть идеальным
"информатором" для меня. Старики, как я всегда считал, бывают наилучшими
информаторами, поскольку они слишком слабы, чтобы делать что-либо еще,
кроме как говорить. Однако же дон Хуан не был жалким субъектом. Я
чувствовал, что он неуправляем и опасен. Друг, который нас свел, был прав.
Он был эксцентричным старым индейцем, и, хотя и не был большую часть
времени вне себя, как рассказывал мой друг, он был еще хуже, он был
сумасшедший. Я почувствовал опять ужасное сожаление и тревогу, которые я
испытывал раньше. Я уж думал, что преодолел это, и на самом деле у меня не
было никаких трудов совершенно уговорить себя, что я хочу навестить его
опять. Мне в голову проникла мысль, однако, что, может быть, я сам был
немножко сумасшедший, когда я решил, что мне нравится быть с ним. Его идея
о том, что мое чувство собственной важности являлось препятствием,
действительно сильно повлияло на меня. Но все это было явно только
интеллектуальным упражнением с моей стороны. Я ту же секунду, как только я
столкнулся с его странным поведением, я ощутил тревогу и захотел уехать.
Я сказал, что считаю, что мы настолько различны, что нет никакой
возможности для наших с ним отношений.
- Один из нас должен измениться, - сказал он, уставясь в землю. - и
ты знаешь, кто.
Он стал мурлыкать мексиканскую народную песню, а затем поднял голову
и взглянул на меня. Его глаза были яростными и горящими. Я хотел взглянуть
в сторону или закрыть глаза, но, к своему великому изумлению, я не мог
прервать его взгляда.
Он попросил меня рассказать ему, что я видел в его глазах. Я сказал,
что ничего не видел, но он настаивал, чтобы я выразил словами то, что его
глаза заставили меня почувствовать и вспомнить. Я старался дать ему
понять, что единственное, о чем мне его глаза напомнили, так это о моем
замешательстве. Что то, как он на меня смотрит, очень неудобно.
Он не отступал. Он по-прежнему пристально смотрел. Это не был прямо
угрожающий или злой взгляд. Это скорее был мистический неприятный
пристальный взгляд.
Он спросил меня, не напоминает ли он мне птицу.
- Птицу? - воскликнул я.
Он рассмеялся, как ребенок, и отвел свои глаза от меня.
- Да, - сказал он мне мягко. - птицу, очень необыкновенную птицу!
Он опять поймал меня взглядом и скомандовал мне вспоминать. Он сказал
мне с необыкновенным убеждением, что он "знает", что я уже видел такой
взгляд раньше.
В этот момент у меня было такое чувство, что старик провоцирует меня
вопреки всем моим честным желаниям каждый раз, как только он открыв...
Продолжение на следующей странцие...
