Дьявол и сеньорита Прим
Автор: Пауло Коэльо

ел на это ради того, чтобы спасти душу своего раба Иова.

Проповедь была завершена. Священник попросил всех встать и продолжил службу. Не было сомнений, что паства отлично усвоила послание своего пастыря.

— Идем. Каждый — в свою сторону: я — со своим слит­ком, ты...

— «Со своим слитком!» — передразнил ее чуже­странец. — Он пока еще не твой!

— Тебе достаточно собрать свои вещи и исчезнуть. Если я не получу это золото, мне придется вернуться в Вискос. Хозяйка немедленно меня уволит, я буду опозо­рена — все решат, что я солгала. Ты не можешь, просто не имеешь права поступить со мной так. Согласись, что это золото честно заработано.

Чужестранец поднялся, выхватил из костра несколько горящих веток:

— Волк всегда убегает от огня, не правда ли? Так вот, я иду в Вискос. Ты можешь делать все, что сочтешь нужным, — кради, убегай, скрывайся, ко мне это боль­ше не имеет отношения. У меня есть дела поважней.

— Подожди! Не оставляй меня здесь одну!

— В таком случае, идем.

Шанталь окинула взглядом костер, валун в форме буквы « Y », чужестранца, который удалялся, неся в руке горящие ветки. Она могла сделать то же самое —сделать новый факел, откопать золото и идти прямо в долину — не имело никакого смысла заходить домой за вещами, которые она хранила так бережно. Добравшись до сосед­него города, она узнает в банке, сколько стоит слиток, продаст его, купит одежду и чемоданы. Обретет свободу.

— Подожди! — крикнула она чужестранцу, однако он продолжал шагать в сторону Вискоса и вскоре уже должен был скрыться из виду.

«Думай скорей», — сказала она сама себе.

Думать тут, впрочем, было не о чем. Она выхватила из костра несколько тлеющих веток, подбежала к валуну и выкопала слиток. Схватила, вытерла рукавом и взгля­нула на него — в третий раз в жизни.

Ее охватил панический страх. Она швырнула слиток в яму, вытащила из огня еще несколько веток и побежала в сторону дороги, на которую должен был выбраться чужестранец. Казалось, что ненависть сочится у нее из всех пор. В один день повстречались ей два волка — одного она отпугнула факелом, другого напугать невоз­можно ничем: он уже потерял все, что было ему дорого, и теперь слепо стремился уничтожить все, что было перед ним.

Она бежала со всех ног, но так и не могла догнать чужестранца. Наверное, он скрылся в лесу, притаился там, погасив факел, бросая вызов проклятому волку — жажда смерти в нем, скорее всего, не уступает жажде убивать.

Войдя в Вискос, Шанталь притворилась, что не слышит Берту, которая звала ее, и смешалась с выходя­щей из церкви толпой прихожан. Она удивилась — сегодня, похоже, на мессу собрался весь город. Чуже­странец замышлял преступление, а получилось так, как хотел священник, — эта неделя будет посвящена раска­янью и исповедям, словно Бога можно обмануть.

Все смотрели на Шанталь, но никто не заговаривал с ней. Она не отводила глаз, смело встречая каждый взгляд, потому что не знала за собой никакой вины и каяться на исповеди ей было не в чем — она была лишь пешкой в жестокой игре, правила которой постигла не сразу, а постигнув, испытала отвращение.

Она заперлась у себя в комнате и выглянула в окно. Толпа уже разошлась, но Шанталь заметила еще одну странность: был погожий субботний денек, а Вискос будто вымер. Обычно на площади, где в незапамятные времена стояла виселица, а теперь возвышался крест, жители собирались кучками и беседовали.

Некоторое время она смотрела на пустую улицу, чувствуя, как пригревает, но не жжет ее лицо зимнее солнце. Если бы люди стояли сейчас на площади, они наверняка бы обсуждали погоду. Температуру. Пройдут ли дожди, не грозит ли засуха. Но сегодня все сидели по домам, и Шанталь не могла понять почему.

Чем дольше стояла она у окна, тем сильнее ощущала, что ничем не отличается от своих земляков — и это она-то, считавшая себя совсем другим человеком, леле­явшим дерзкие планы, которые и в голову бы не могли прийти никому из этих крестьян.

Какой позор. И вместе с тем — какое облегчение: она — здесь, в Вискосе, не потому, что судьба распоря­дилась несправедливо, а потому, что заслуживает этого. Всю жизнь она чувствовала, что не чета прочим, а вот сейчас поняла: она в точности такая же, как все. Трижды уже она откапывала слиток и каждый раз оказывалась не в силах унести его с собой. Да, она совершила преступ­ление, но лишь в душе, а претворить его в реальное деяние не сумела, не решилась, не смогла.

Впрочем, она сознавала, что, по правде-то говоря, не следовало бы совершать его даже мысленно, потому что это было не искушение и не испытание, а ловушка.

«Почему ловушка?» — подумала она. Что-то подска­зывало ей, что в этом слитке золота спрятано решение задачи, созданной чужестранцем, но, как ни старалась, не могла понять, что же это за решение.

Новоприбывший демон увидел, что сияние за плечом сеньориты Прим, которое некоторое время назад становилось все ярче, теперь потускнело и уже совсем почти исчезает. Как жаль, что нет здесь его товарища, и некому восхититься его победой.

Но он не знал, что и у ангелов есть своя стратегия и свет за плечом сеньориты Прим померк лишь для того, чтобы усыпить его бдительность. Ангел хотел всего лишь, чтобы его подопечная немного поспала, а он бы тем временем побеседовал с ее душой без помехи — без вмешательства страхов и вины, под бременем которых представители рода человеческого пребывают целыми днями.

Шанталь заснула. И во сне услышала то, что надо было услышать, поняла то, что необходимо было понять.

— Не будем больше говорить о земельных участках и о кладбищах, — сказала жена мэра, когда «первые лица» вновь собрались в ризнице. — Будем откровенны.

Пятеро собеседников изъявили свое согласие.

— Наш падре убедил меня, — молвил латифун­дист. — Бог может оправдать и некоторые недостойные деяния.

— Не надо лукавить, — ответил священник. — Сто­ит лишь выглянуть из окна, чтобы все понять. Потому и дует теплый ветер — это дьявол решил составить нам компанию.

— Верно, — сказал мэр, который не верил в дьяво­ла. — Нас уже ни в чем убеждать не надо. Так что не станем терять драгоценное время и поговорим прямо и откровенно.

— Позвольте, я начну, — сказала хозяйка гостини­цы. — Все мы склоняемся к тому, чтобы принять пред­ложение чужестранца. Иными словами, к тому, чтобы совершить преступление.

— То есть жертвоприношение, — поправил ее свя­щенник, привыкший к религиозным ритуалам.

Воцарившееся в ризнице молчание свидетельствовало о том, что все с этим согласны.

— Только трусам пристало отмалчиваться. Давайте помолимся вслух, чтобы Господь слышал нас и знал, что мы делаем это на благо Вискоса. Преклоните колени.

Присутствующие повиновались, хоть и не без внут­реннего сопротивления, ибо отлично сознавали — беспо­лезно просить у Бога прощения за грех, совершенный с полным пониманием того, что они творят зло. Но они вспомнили про Ахава, про «день прощения» и решили, что, когда снова придет этот день, они дружно обвинят Бога в искушении, не поддаться которому так трудно.

Священник потребовал, чтобы все хором повторяли за ним молитву:

— Господи, не Ты ли сказал, что никто не благ, так прими же нас, как бы несовершенны мы ни были, и в неизреченном милосердии Твоем и неисчерпаемой любви Твоей — прости. Как простил Ты крестоносцев, кото­рые убивали мусульман, чтобы отвоевать Святую Землю Иерусалима; как простил инквизиторов, которые хотели отстоять чистоту Твоей церкви; как простил и тех, кто оскорблял Тебя и возвел на Голгофу. Прости нас, потому что мы вынуждены принести жертву во спасение го­рода.

— Теперь перейдем к практической стороне вопро­са, — сказала жена мэра. — Давайте решим, кто же будет жертвой. И кто совершит жертвоприношение.

— Девушка, которой все мы столько помогали, кото­рую постоянно опекали, привела в Вискос дьявола, — сказал латифундист, который в не слишком отдаленном прошлом переспал с этой самой девушкой и с тех пор пребывал в постоянном страхе — вдруг она в один пре­красный день возьмет да и расскажет об этом его же­не. — Зло искореняется только Злом, и потому она дол­жна понести кару.

Двое из присутствующих согласились, заявив, что сеньорита Прим, помимо всего прочего, —единственный человек в Вискосе, которому нельзя доверять, поскольку она считает, что непохожа на других, и не скрывает, что когда-нибудь покинет город.

— Матери у нее нет. Бабушка умерла. Никто и не заметит ее исчезновения, — заявил мэр, ставший треть­им, кто поддержал это мнение.

Но тут с возражением выступила его жена:

— Предположим, что она знает, где спрятано золото: ведь в конце концов она — единственная, кто видел его своими глазами. Кроме того, доверять ей можно именно по тем причинам, которые уже были здесь высказаны: это она привела Зло в наш город, это она заставила всех его жителей размышлять о преступлении. Можете говорить, что хотите, но, если все прочие наши земляки будут мол­чать, получится так: слово этой, так сказать, далеко не безупречной девицы — против нашего слова, слова лю­дей, кое-чего в жизни добившихся.

Мэр засомневался, как происходило всякий раз, когда свое мнение изрекала его жена:

— Отчего же ты стремишься спасти Шанталь — ведь ты ее терпеть не можешь?

— А я понимаю для чего, — сказал падре. — Для того, чтобы вина пала на голову той, кто и спровоцировал трагедию. Пусть она несет это бремя до конца дней своих, и не исключено, что окончит она их как Иуда, предавший Иисуса Христа и покончивший с собой в порыве отчаяния, вполне, впрочем, бесполезного, ибо он уже создал все благоприятные условия для совершения преступления.

Жена мэра удивилась доводу священника — это было в точности то же, о чем она сама думала. Шанталь была хороша собой, прельщала мужчин, не хотела жить, как все живут в Вискосе, вечно жаловалась, что прозябает в захолустном городишке, который при всех своих недо­статках населен людьми трудолюбивыми и порядочными и в котором многие бы просто мечтали жить (имелись в виду иностранцы, покидавшие город, обнаружив, до чего же тошнотворно-скучной может быть жизнь, всегда исполненная мира и покоя).

— А я не представляю на ее месте никого другого, — сказала хозяйка гостиницы. Она вначале погрузилась в размышления о том, как трудно будет найти кого-нибудь на замену Шанталь, но потом поняла, что, получив свою долю золота, сможет вообще закрыть, так сказать, ла­вочку и уехать в дальние края. — Крестьяне и пасту­хи — люди сплоченные, семейные, у многих имеются дети, давно покинувшие Вискос. Если с кем-нибудь из горожан что-нибудь случится, родня заподозрит нелад­ное. Сеньорита Прим — единственная, кто может ис­чезнуть бесследно.

Священник ни на кого не хотел указывать пальцем, памятуя об Иисусе, который проклял людей, обвинивших невинного. Но он знал, кого надлежит принести в жертву, и должен был сделать так, чтобы это стало очевидно всем.

— Жители Вискоса трудятся от зари до зари. Каж­дый выполняет свой урок: он есть у всех, даже у этой бедняжки, которую дьявол решил использовать в своих злокозненных целях. Нас и так осталось немного, и мы не можем позволить себе роскошь отказаться от лишней пары рабочих рук.

— В таком случае, ваше преподобие, нам некого при­нести в жертву. Придется уповать на чудо — вот если бы сегодня к вечеру в Вискосе появился еще один чуже­странец... Но даже и это — рискованно, ибо у него наверняка есть семья, которая будет искать его по всему свету. В нашем городе все работают, тяжким трудом добывая себе хлеб насущный — тот самый, что привозит в своем фургоне булочник.

— Вы правы, — ответил на это священник. — Быть может, со вчерашнего вечера мы всего лишь тешим себя несбыточными иллюзиями. У каждого в Вискосе есть близкое существо, которое заметит его исчезновение и скажет: «Руки прочь от него!» Лишь три человека в нашем городе спят одни — это я, старуха Берта и сеньо­рита Прим.

— Вы что же — предлагаете в жертву себя?

— Чего не сделаешь для блага отчего края.

Пятеро остальных вздохнули с облегчением — вне­запно они поняли, что суббота озарена солнцем, что никакого преступления не будет. Бу...


Продолжение на следующей странцие...