Дьявол и сеньорита Прим
Автор: Пауло Коэльо

ают семь ру­жей; из них шесть заряжены боевыми патронами, а одно — холостым. Одинаково воспламеняется порох, оди­наково звучит выстрел, но в холостом патроне нет свин­цовой пули, которая должна вылететь из дула и поразить осужденного.

Солдаты не знают, кто из них стреляет холостыми. Каждый считает, что именно он, и потому ответствен­ность за смерть этого человека возлагает на своих това­рищей, которые никогда прежде не видели казнимого, но обязаны по долгу службы стрелять в него.

— Никто не считает себя виноватым, — произнес молчавший до сей поры латифундист.

— Вот именно. И завтра я поступлю так же: из 87 патронов свинец извлеку, а в остальных — оставлю. Все выстрелят залпом, но никто не будет знать, есть в его ружье настоящий заряд или нет. И таким образом каж­дый из вас сможет считать, что не виноват.

Люди на площади уже порядком устали, и потому слова священника были встречены общим вздохом облегчения. Все встрепенулись и приободрились, словно все предсто­ящее потеряло свой трагический смысл, превратившись в безобидное кладоискательство. Каждый из мужчин Вис-коса был уверен, что уж ему-то непременно достанется ружье с холостым зарядом и он не будет повинен в смертоубийстве, а всего лишь примкнет к товарищам, захотевшим вытянуть родной город из трясины. Все оживились — наконец-то в Вискосе развернутся новые и значительные события.

— Можете быть уверены, что уж мое-то ружье будет заряжено по-настоящему. От самого себя я прятаться не могу. А от своей доли золота я отказываюсь, на то есть причины, — сказал священник.

И снова мэру не понравились ни сами эти слова, ни то, как они были произнесены. Падре дал понять жите­лям Вискоса, что он — человек мужественный и благо­родный, притом способный на самопожертвование и прирожденный лидер. Если бы на площади была жена, она наверняка бы сказала, что священник метит в мэры и на следующих выборах выставит свою кандидатуру.

«Ничего-ничего, подождем до понедельника», —по­думал он. В понедельник он собирался издать декрет, который наложит на церковь такой налог, что священник принужден будет покинуть город. Поделом ему, раз он — единственный, кто не хочет разбогатеть.

— И кого же мы... — спросил кузнец.

— Я приведу жертву, — отвечал священник. — Я сам займусь этим. Но со мной должны пойти еще трое.

Охотников не находилось, и тогда он сам выбрал троих крепких мужчин. Лишь один из них начал было отнекиваться, но остальные покосились на него, и он тут же согласился.

— А где же мы совершим жертвоприношение? — осведомился латифундист, обращаясь к священнику.

Мэр почувствовал, что стремительно теряет свой авторитет и надо немедленно восстановить его.

— Здесь я решаю, — сказал он, с ненавистью глядя на латифундиста. — Нельзя обагрять кровью землю Вискоса. Казнь произойдет завтра, в это же время, у кельтского монолита. Захватите с собой фонари, лампы, факелы, чтобы видно было, в какую сторону направить ружья.

Священник слез со стула, показывая, что собрание окончено. Женщины снова услышали топот многих ног по мостовой — мужчины возвращались по домам, что-то пили, глядели в окно или в изнеможении сразу валились на кровать. Мэр встретился со своей супругой, и та рассказала ему, чего наслушалась у Берты и какого страху натерпелась. Обсудив вместе с хозяйкой гостини­цы каждое произнесенное старухой слово, обе дамы пришли к выводу, что все же она ни о чем не подозревает, а думать иначе заставило их поначалу испытываемое ими чувство вины. «Все это вздор, вроде россказней о про­клятом волке», — добавила жена мэра.

Священник же вернулся в церковь и молился там до утра.

Шанталь пила кофе и ела хлеб, купленный накануне, — по воскресеньям булочник не приезжал. В окно ей было видно, как жители Вискоса выходят из своих домов с охот­ничьими ружьями. Она приготовилась к смерти, поскольку постоянно думала о том, что выбор может пасть на нее, но в дверь к ней так и не постучали — люди шагали мимо, заходили в ризницу и покидали ее с пустыми руками.

Она спустилась вниз, пришла в бар, и хозяйка гостиницы рассказала ей обо всем, что случилось минувшим вече­ром, — и про то, как была избрана жертва, и о том, что придумал священник. Говорила она безо всякой враждеб­ности, и события, судя по всему, явно повернулись в пользу Шанталь.

— Вот что я тебе скажу: когда-нибудь Вискос в полной мере поймет, что ты сделала для его жителей.

— Однако чужестранец должен показать золото, — сказала девушка.

— Ну разумеется. Он только что вышел из гостини­цы с пустым рюкзаком.

Шанталь решила не ходить в лес, потому что дорога туда шла мимо дома Берты, а ей было совестно смотреть старухе в глаза. Онавернулась домой и снова припомнила свой сон.

Накануне днем странный приснился ей сон — будто ангел вручает ей одиннадцать слитков золота и просит взять их себе.

Она отвечает ангелу — для этого надо кого-нибудь убить. А он говорит — нет, совсем даже наоборот, слитки эти доказывают, что золота не существует.

Вот из-за этого сна она и попросила хозяйку гости­ницы поговорить с чужестранцем — у нее родился план. Но поскольку все битвы ее жизни оказывались проиг­ранными, она сильно сомневалась, что сможет осущест­вить его.

Берта смотрела, как солнце садится за верхушками гор, когда вдруг заметила, что к ее дому приближаются свя­щенник и еще трое мужчин. Она опечалилась по трем причинам — во-первых, стало ясно, что час ее пробил; во-вторых, оттого, что муж так и не появился, чтобы уте­шить ее (может, боялся предстоящего, может, стыдился собственного своего бессилия); и, наконец, оттого, что скопленные ею деньги достанутся акционерам банка, в котором хранились, ибо она уже не поспевала забрать их оттуда и устроить из них костер.

А обрадовалась она тому, что наконец-то встретит мужа, который в эту минуту прогуливается, наверное, с бабуш­кой сеньориты Прим. И еще —тому, что последний день ее жизни выдался холодным, но ясным и солнечным: не каждому удается унести с собой в могилу такое славное воспоминание.

Священник знаком велел своим спутникам подождать в сторонке, а сам приблизился к старухе.

— Добрый вечер. Видите, как велик Господь, если сотворил такую красоту, — сказала она, а про себя до бавила: «Вы уведете меня, но здесь я оставлю всю вину мира».

— Вы не представляете себе, как прекрасен рай, — ответил священник, однако Берта поняла, что пущенная ею стрела попала в цель и священник теперь изо всех сил старается сохранить хладнокровие.

— Ваша правда, не представляю. Более того, вообще не уверена, что рай существует, а вы-то бывали там?

— Пока не доводилось. Зато я бывал в аду и знаю, как он ужасен, хоть со стороны кажется очень привлека­тельным.

Берта поняла, что он имеет в виду Вискос.

— Ошибаетесь, падре. Вы были в раю, только не поняли этого. Впрочем, так происходит с большинством людей — они даже в самых благодатных местах ищут страданий, потому что воображают, будто не заслужива­ют счастья.

— Сдается мне, что годы, проведенные здесь, умуд­рили вас.

— Много лет ко мне никто не приходил поговорить, а сейчас вот, как ни странно, все вдруг вспомнили о моем существовании. Представьте себе, падре, вчера вечером честь своим посещением мне оказали хозяйка гостиницы и супруга нашего мэра, сегодня меня навестил наш пас­тырь. Как это понимать? Впору заважничать.

— У вас есть для этого все основания, — отвечал священник. — Важнее вас нет в Вискосе человека.

— Я что, наследство получила?

— Десять слитков золота. Многие поколения наших земляков будут вам благодарны. Вполне возможно, вам памятник поставят.

— Я предпочитаю фонтан. Это не только красиво, но и утоляет жажду и смиряет тревогу.

— Хорошо. Будет вам фонтан. Обещаю. Берта решила — пора перестать ломать комедию и переходить прямо к делу.

— Падре, я уже все знаю. Вы обрекли на смерть ни в чем не повинную женщину, которая не может оказать вам сопротивления. Будьте вы прокляты! И вы, и этот город, и все его жители.

— Да, мы будем прокляты, — согласился священ­ник. — Больше двадцати лет я пытался благословить этот край, но никто не слышал моих призывов. Больше двадцати лет я пытался внедрить Добро в сердца лю­дей — пытался, пока не понял, что Бог избрал меня своей левой рукой для того, чтобы я показал Зло, на которое они способны. Может быть, хотя бы сейчас они устрашатся и обратятся.

Берте захотелось расплакаться, но она сдержала себя.

— Золотые слова, жаль только — совершенно пус­тые. Всего лишь попытка объяснить жестокость и не­справедливость.

— Я, не в пример всем прочим, делаю это не ради денег. Я знаю, что золото чужестранца — проклято, как и наш край, и никому не принесет счастья. Я делаю так потому, что Бог меня попросил об этом. Верней, не по­просил, а, вняв моим молитвам, приказал.

«Зряшный спор», — подумала Берта. Священник тем временем сунул руку в карман и достал несколько облаток.

— Вы ничего даже не почувствуете, — сказал он. — Позвольте нам войти.

— Ни вы, и никто другой из Вискоса не переступит порог моего дома, пока я жива. Может быть, уже к исходу сегодняшней ночи эта дверь будет открыта, но сейчас — нет.

По знаку священника один из тех, кто сопровождал его, принес пластиковую бутылку.

— Примите эти таблетки. Вы на несколько часов погрузитесь в сон, а проснетесь уже на небесах, рядом с вашим мужем.

— Я всегда рядом со своим мужем, а снотворное в жизни не принимала, хоть и страдаю бессонницей.

— Тем лучше — лекарство подействует почти мгно­венно.

Солнце уже зашло, и сумерки стремительно окутыва­ли долину, церковь, город.

— А если я не стану принимать?

— Примете.

Берта посмотрела на спутников священника и поняла, что он говорит правду. Она взяла таблетки, положила их в рот и запила водой — целой бутылкой. Нет у воды ни вкуса, ни цвета, ни запаха, а тем не менее — ничего на свете нет важнее. В точности как — по крайней мере в эту минуту — никого нет важнее Берты.

Она снова оглядела горы, теперь уже скрытые тьмой. Увидела, как зажглась на небе первая звезда, и подумала, что прожила хорошую жизнь: родилась и умерла в любимом краю — что из того, что этот край ее не любил? Истинная любовь взаимности не требует, а тот, кто желает получить за свою любовь награду, попусту теряет время.

Бог не оставил ее своими милостями. Она нигде никогда не бывала, но знала твердо — в Вискосе проис­ходит то же самое, что везде и повсюду. Она потеряла горячо любимого мужа, но Бог даровал ей радость — муж и по смерти оставался рядом. Она видела расцвет городка, присутствовала при том, как начался его упадок, и уйдет кз жизни, не дождавшись его окончательной гибели. Она знала людей со всеми их достоинствами и недостатками и — несмотря на все происходящее с ней сейчас, несмотря на то, что муж клялся ей, будто и в невидимом мире идет жестокое противоборство, — ве­рила, что доброта человеческая в конце концов одержит верх.

Ей было жалко священника, мэра, сеньориту Прим, чужестранца, всех обитателей Вискоса, ибо Берта была убеждена непреложно — никогда Зло не приведет за собой Добро, как бы ни хотелось ее землякам верить в это. Когда же они обнаружат, как обстоит дело в действительности, будет уже слишком поздно.

Берта сокрушалась лишь об одном — никогда в жизни она не видела моря. Знала, что оно есть, что оно огромно, что одновременно — и неистово, и кротко, но так и не смогла отправиться к нему, набрать в рот пригоршню его солоноватой воды, ощутить босыми ступ­нями прикосновение песка, погрузиться в холодную волну, словно возвращаясь в лоно Великой Матери (она помнила, что кельты любили употреблять это понятие). А если не считать моря, то ни с чем на этом свете ей не было грустно расставаться. Плохо, конечно, очень плохо, печально, что приходится ей покидать мир вот так, но она не желала считать себя жертвой — без сомнения, сам Бог определил Берте эту роль, и была она несрав­ненно лучше той, которую дал Он священнику.

— Я хочу сказать вам о Добре и Зле, — услышала она его голос и в тот же миг ощутила, как словно бы отнялись у нее руки и ноги.

— Не нужно. Вы не знаете, что так...


Продолжение на следующей странцие...