о все мигом будет кончено, — а теперь каждый боялся, что из его ствола вылетит смертоносный свинец, и тогда призрак старухи, которую все считали ведьмой, будет являться к нему по ночам.
Боялись, что кто-нибудь проговорится. Или что священник не исполнит своего обещания, и виноваты окажутся все.
— Ладно, пять минут, — сказал мэр, пытаясь внушить собравшимся, будто это он дает разрешение, тогда как игра уже пошла по правилам, установленным Шанталь.
— Я буду говорить столько, сколько захочу, — ответила девушка, которая сумела обрести самообладание и не собиралась уступать ни пяди завоеванной территории. Слова ее звучали как никогда властно и веско. — Но это будет недолго. Забавно смотреть на происходящее, особенно потому, что все мы знаем — при Ахаве появлялись в нашем городе люди, о которых шла слава, будто у них есть особый порошок, способный превратить свинец в золото. Эти люди называли себя алхимиками, и во всяком случае один из них — когда Ахав пригрозил ему смертью — доказал, что говорит правду.
Сегодня вы хотите сделать то же самое — собираетесь смешать свинец с кровью, пребывая в уверенности, что он превратится в то самое золото, которое мы держим в руках. С одной стороны, вы совершенно правы. С другой — золото, так быстро попав к вам в руки, так же быстро из них уплывет.
Чужестранец не понимал, о чем говорит девушка, но хотел, чтобы она продолжала: он почувствовал, что в каком-то темном уголке его души снова засиял уже позабытый свет.
— Все мы в школе читали знаменитую легенду про царя Мидаса. Этот человек однажды повстречал бога, и тот предложил исполнить любое его желание. Мидас был очень богат, но хотел быть еще богаче, и вот он попросил: «Пусть все, к чему я притрагиваюсь, превращается в золото».
Припомните, что произошло вслед за тем. Мидас превратил в золото свою мебель и свой дворец и все, что его окружало. Он работал все утро — и золотыми стали деревья в саду и ступени лестницы. В полдень он проголодался и захотел что-нибудь съесть. Но едва лишь он прикоснулся к румяной бараньей ноге, которую подали ему слуги, как она стала золотой. Он поднес к губам стакан вина — и вино стало золотом. Лишь в этот миг осознав, какую ошибку совершил, он в отчаянии бросился к жене, прося ее о помощи, но стоило ему взять ее за руку, как жена превратилась в золотую статую.
Слуги убежали из дома, боясь, что и их постигнет та же участь. Не прошло и недели, как Мидас, окруженный золотом со всех сторон, умер от голода и жажды.
— К чему ты все это рассказываешь? — осведомилась жена мэра. Она торопливо опустила слиток на землю и вернулась на прежнее место, рядом с мужем. — Разве в Вискосе появился бог, который наделил нас таким же даром?
— К чему? Да просто к тому, что золото само по себе ничего не стоит. Ровным счетом ничего. Его не съешь, не выпьешь, не купишь на него скотину или землю. Цену имеют деньги, а каким образом превратите вы это золото в деньги?
У нас два пути. Можно попросить, чтобы наш кузнец, расплавив слитки, разделил их на двести восемьдесят одинаковых кусочков. Каждый из нас отправится в город продавать свою долю. И в тот же миг мы навлечем на себя подозрение, ибо в нашей долине золотых копей нет, а потому непонятно, откуда это у всех жителей Вискоса вдруг взялись маленькие золотые слитки.
Власти начнут разбирательство.
Мы, конечно, скажем, что нашли сокровища древних кельтов. Экспертиза моментально установит, что золо то — недавно отлито, что здесь уже проводились археологические раскопки и что будь у кельтов такое количество золота, от бы возвели в нашем крае большой и богатый город.
— Ты — глубоко невежественна, — подал голос латифундист. — Мы сдадим слитки такими, как есть, — с пробами, клеймами и прочим — в банк, получим за них деньги и разделим поровну.
— Это второй путь. Мэр берет десять слитков, несет их в банк и просит дать за них деньги. Банковский клерк не станет задавать ему те вопросы, которые, без сомнения, возникли бы у него, появись в банке мы все. Мэр представляет городскую власть, и потому его попросят всего лишь предъявить документы, свидетельствующие, что золото было приобретено. Мэр отвечает, что документов у него никаких нет, но зато на каждом слитке — как тут только что говорила его жена — стоит клеймо, и, значит, золото — настоящее. Есть и дата выпуска, и номер серии.
К этому времени наш чужестранец будет уже далеко отсюда.
Клерк попросит дать ему некоторое время —он лично знает мэра и не сомневается в его честности, но ему, дескать, необходимо разрешение на выплату такой значительной суммы. Тут он осведомится, откуда же все-таки взялось это золото. Мэр ответит, что это был подарок одного заезжего чужестранца — мэр наш далеко не дурак и за словом в карман не полезет.
Ну, клерк доложит обо всем управляющему, а управляющий — нет, он тоже, разумеется, никого не подозревает, но, будучи всего лишь служащим на жалованье, рисковать попусту не желает — созовет членов правления банка. Никто из них нашего мэра не знает, но поскольку всякая крупная выплата нежелательна, попросят подождать два дня, в течение которых будет установлено происхождение слитков.
И что же выяснится? Что золото — краденое. Или что оно было куплено людьми, подозреваемыми в торговле наркотиками.
Шанталь замолчала. Тот самый страх, который она испытала когда-то, впервые взяв в руки предназначенный ей слиток, овладел теперь всеми ее земляками. История одного человека — это история человечества.
— Ведь на каждом слитке стоит номер серии и дата изготовления. Установить, откуда это золото, ничего не стоит.
Все взгляды обратились к чужестранцу, который сохранял полное бесстрастие.
— Ничего не надо у него спрашивать, — сказала Шанталь. — Он ответит, нам придется поверить, что это правда, а человек, который толкает других на преступление, не заслуживает доверия.
— Мы же можем задержать его здесь, пока золото не превратится в наличные, — сказал кузнец. Чужестранец подал знак хозяйке гостиницы.
— Он неуязвим, — сказала та. — У него, очевидно, могущественные друзья. Он при мне несколько раз звонил по телефону, разговаривал с кем-то, заказывал билеты. Если он исчезнет, станет ясно, что его похитили, и полиция нагрянет в Вискос.
Шанталь положила свой слиток на землю и вышла из сектора обстрела. Остальные восемь женщин последовали за ней.
— Можете стрелять, если хотите. Но я знаю, что это — ловушка, подстроенная чужестранцем, и потому не стану соучастницей преступления.
— Ничего ты не можешь знать! — крикнул латифундист.
— Если я окажусь права, мэр в самом скором времени сядет за решетку, а представители власти явятся в Вискос, чтобы узнать, у кого же он украл это золото. И кому-то придется объясняться. Только не мне.
Но я обещаю хранить молчание: скажу лишь, что не знаю, что тут было. Помимо всего прочего, мэра все мы знаем, в отличие от чужестранца, который завтра навсегда покинет Вискос. Может быть, мэр возьмет всю вину на себя, скажет, что похитил золото у неизвестного чужестранца, который провел в Вискосе неделю. Тогда все вы станете считать его героем, преступление никогда не будет раскрыто, а мы все будем жить, как жили, но — в любом случае — без золота.
— Я сделаю это! — сказал мэр, зная, что девчонка просто спятила и несет околесицу.
Тут послышался лязг — кто-то первым переломил свою двустволку.
— Верьте мне! — кричал мэр. —Я беру это на себя! Я рискну!
В ответ ему раздался еще один металлический щелчок, потом еще и еще, и так продолжалось до тех пор, пока стволы почти всех ружей не опустились к земле — сколько же можно верить обещаниям политиков?! Продолжали целиться только мэр и священник: один держал на мушке сеньориту Прим, другой — Берту. Однако дровосек —тот самый, что по дороге прикидывал, сколько же свинцовых шариков пронзит тело старухи, — увидел, что происходит, бросился к ним и обезоружил.
Мэр еще не потерял рассудок, чтобы совершить преступление из чувства мести, а священник был неопы тен в обращении с оружием и, скорей всего, промахнулся бы. Сеньорита Прим была права: верить другим — очень рискованно. Внезапно показалось, что все осознали эту истину, ибо люди — сначала самые старые, а за ними и остальные — потянулись прочь.
В молчании двинулись они вниз по склону, стараясь думать о погоде, о предстоящей вскоре стрижке овец, о поле, которое надо будет через несколько дней снова вспахать, о начинающемся сезоне охоты. Ничего другого не происходило и произойти не могло, ибо Вискос был затерян во времени, и дни в нем были неразличимо схожи друг с другом.
Люди говорили себе, что все, творившееся в городке в последние три дня, им просто приснилось. Это был сон. Кошмарный сон.
На поляне осталось три человека — один из них, привязанный к камню, спал — и два фонаря.
— Вот золото, которое принадлежит отныне городу Вискосу, — сказал чужестранец Шанталь. — Я же, выходит, остаюсь без золота и без ответа на свой вопрос.
— Оно принадлежит не Вискосу, а мне. И эти слитки, и тот, который зарыт у подножья валуна в форме буквы « Y ». И ты пойдешь со мной и поможешь превратить золото в деньги, потому что ни единому твоему слову я не верю.
— Сама знаешь, что я не сделаю этого. Что же касается твоего презрения ко мне, то презирать тебе следует саму себя. Ты должна быть благодарна за все, что тут произошло, ибо, показав золото, я дал тебе нечто несравненно большее, чем возможность разбогатеть.
Я заставил тебя действовать. Благодаря мне ты прекратила бесплодно протестовать против всего на свете и заняла определенную позицию.
— Очень благородно с твоей стороны, — иронически сказала Шанталь. — Я и в первую минуту нашей встречи могла 6ы кое-что высказать насчет природы человеческой; Вискос находится в упадке, но прошлое его было исполнено славы и мудрости. Я бы могла дать тебе ответ, которого ты так добиваешься, если бы помнила вопрос.
Шанталь подошла к камню и развязала веревку, стягивавшую запястья Берты, увидела на лбу старухи ранку —должно быть, это от того, что ее прижали лицом к камню, — но убедилась, что это пустячная ссадина. Хуже было то, что придется сидеть здесь до утра, дожидаясь, пока Берта проснется.
— Ты и сейчас можешь дать мне ответ? — спросил чужестранец.
— Помнится, тебе уже рассказывали о встрече святого Савиния с Ахавом?
— Да, разумеется. Святой пришел к нему, немножко поговорил с ним, и араб обратился, потому что понял — отвага святого превосходит его собственную.
— Вот именно. Ты только забыл упомянуть, что они немножко поговорили и перед тем, как отшельник заснул, Ахав же начал точить нож в тот самый миг, когда Савиний переступил порог его жилища. Разбойник, уверенный, что весь мир — это отражение его самого, решил испытать святого и спросил:
— Если бы сейчас пришла сюда самая красивая из всех блудниц, что бродят по городу, сумел бы ты не думать о том, как хороша она и обольстительна?
— Нет. Но я сумел бы обуздать себя, — отвечал отшельник.
— А если бы я предложил тебе много золотых монет за то, что ты сошел бы с горы, покинул свой скит и примкнул бы к нам, сумел бы ты смотреть на это золото как на простые камни?
— Нет. Но я сумел бы обуздать себя.
— А если бы к тебе пришли два брата, один из которых поносил бы и презирал тебя, а другой — почитал как святого, сумел бы ты счесть их обоих равными?
— Я страдал бы, но и страдая, сумел бы обуздать себя и не делал бы различия между ними. Шанталь помолчала и добавила:
— Говорят, что эта краткая беседа сыграла решающую роль в обращении Ахава.
Чужестранец не нуждался в объяснениях девушки — он и сам знал, что одни и те же силы воздействовали на Савиния и на Ахава: Добро и Зло вели борьбу за них, как и за души всех людей, сколько ни есть их на Земле. Когда Ахав понял, что Савиний равен ему, он понял и то, что равен Саймнию.
В конце концов, все это — вопрос самообуздания. И выбора.
И больше ничего.
Шанталь в последний раз обвела взглядом долину, горы, лес, где бродила в детстве, и ощутила во рту вкус ключевой воды, све...
Продолжение на следующей странцие...