Дьявол и сеньорита Прим
Автор: Пауло Коэльо

ься мне нечем; к битве я не имею отношения и не просила ее начинать.

Да и никто не просил. Все началось с того, что два года назад некий ангел-хранитель допустил ошибку в расчетах. Произошло похищение — две женщины были уже обречены, но трехлетняя девочка должна была спас­тись. Она, как говорили, должна была стать утешением для своего отца, помочь ему не утратить надежду и суметь пережить страшное несчастье, которое на него свалилось.

Человек он был хороший и, хоть и пришлось ему испытать горчайшие страдания (а за что — неизвестно, поскольку это входит в компетенцию самого Господа Бога, планы которого истолковать никому не удавалось), должен был оправиться от удара и залечить душевные раны. Предполагалось, что девочка, навсегда отмеченная этой стигмой, будет расти и, достигнув двадцати лет, собственным страданием исцелит чужую боль. Предпо­лагалось также, что она сделает нечто такое важное и значительное, что это отразится на всей планете.

Да, таков был первоначальный план. И все шло прекрасно — полиция ворвалась в квартиру, где держали заложниц, поднялась стрельба, люди, которым предна­значено было погибнуть, стали падать. В этот момент ангел-хранитель девочки — Берта, наверно, знает, что трехлетние дети постоянно видят своих ангелов и разго­варивают с ними, — подал ей знак, показывая, что надо отступить к стене. Но девочка не поняла и подошла поближе, чтобы услышать, что он говорит.

Она передвинулась всего сантиметров на тридцать, но этого было достаточно для того, чтобы роковой выстрел сразил ее. И с этого мгновения события пошли по другому руслу: то, чему предназначено было стать исто­рией возрождения души, превратилось в беспощадную борьбу. Вышел на сцену дьявол, требуя себе душу отца убитой девочки — душу, переполненную ненавистью, бессилием и жаждой мести. Ангелы не соглашались отдать ее — он, хотя занимался, в общем-то, делом предосудительным человек был хороший, и избран был для того, чтобы помочь своей дочери многое переменить в мире.

Однако он с той поры оставался глух к доводам ангелов, дьявол же постепенно завладевал его душой, пока не подчинил ее себе почти полностью.

— Почти полностью, — повторила Берта. — Вы сказали «почти»?

Гости подтвердили — «почти»: оставался еще нераз­личимый свет, ибо один из ангелов прекратить борьбу не пожелал. Но его и слышно-то не было вплоть до вчераш­него вечера, когда ему удалось ненадолго подать голос. А орудием своим избрал он как раз сеньориту Прим.

Бабушка Шанталь объяснила, что именно это обсто­ятельство и заставило ее прийти сюда — если есть на свете кто-нибудь, способный переломить ситуацию, то это как раз ее внучка. Но борьба все равно предстоит как никогда жестокая, поскольку ангел чужестранца совсем задавлен присутствием его демона.

Берта попыталась успокоить своих визитеров: в конце концов, их обоих ведь уже нет на свете, так что волно­ваться и тревожиться пристало ей. А сумеют они помочь Шанталь все изменить?

Демон Шанталь тоже пока выигрывает битву, — отвечали они. Когда девушка была в лесу, бабушка отправила к ней проклятого волка — ага, значит, он все-таки существует, и кузнец говорил правду. Надо было пробудить в чужестранце добрые чувства, и это удалось. Но дальше, насколько можно судить, дело не продвинулось: слишком уж сильные характеры оказались и у Шанталь, и у чужестранца. Остается лишь надеяться, что девушка увидит то, что, по их мнению, она должна увидеть. Верней сказать — они знают, что она это увидела, и хотят теперь, чтобы она осознала увиденное.

— Что же она должна осознать? — спросила Берта.

Этого они сказать не могут — общение с живыми имеет границы, кое-кто из демонов прислушивается к тому, что они говорят, и, заранее прознав про их замысел, может все испортить. Однако они ручаются, что это очень просто, и Шанталь — если проявит сообразитель­ность, в чем ее бабушка не сомневается, — сможет выправить положение.

Берта, хоть и обожала секреты, допытываться не стала, удовлетворясь и таким ответом: выспрашивать подробности, которые могли бы стоить ей жизни, было не в ее характере. И все же она повернулась к мужу, ибо одну вещь все-таки следовало прояснить:

— Ты велел мне сидеть на стуле перед домом и год за годом караулить город, ибо в него может войти Зло.

Ты сказал мне это задолго до того, как ангел-хранитель дал

маху и девочка погибла.

Муж ответил, что Зло так или иначе пройдет через

Вискос, ибо ходит по земле и любит заставать людей врасплох.

— Не уверена.

Он тоже в этом не уверен, однако это так. Быть может, поединок Добра и Зла происходит каждую се­кунду в сердце каждого человека, ибо сердце и есть поле битвы, где сражаются ангелы и демоны. На протяжении многих тысячелетий бьются они за каждую пядь, и так будет продолжаться до тех пор, пока один из противни­ков не уничтожит другого. Впрочем, хоть он и пребывает теперь в духовной сфере, там остается еще очень много неведомого — гораздо больше, чем на Земле.

— Ну, теперь ты меня более или менее убедил. Не тревожьтесь — если мне придется умереть, значит, при­шел мой час.

Берта не сказала, что немного ревнует и хотела бы вновь оказаться рядом с мужем; бабушка Шанталь всегда считалась в Вискосе одной из тех, кто своего (да и чужого) не упустит.

Гости удалились, сославшись на то, что им необходи­мо заставить Шанталь как следует осознать виденное.

Берта возревновала еще пуще, но вскоре успокоилась, хоть и подумала, что муж пытается немного отсрочить ее уход, чтобы без помех наслаждаться обществом бабушки Шанталь.

Кто знает, может быть, завтра и окончится эта его независимость. Берта поразмыслила и пришла к другому выводу: бедняга заслужил несколько лет отдыха, что ей — жалко, что ли? Пусть считает, что волен, как птица, и может делать все, что ему хочется: она-то ведь все равно знает, что он тоскует в разлуке с нею.

Заметив стоявших у дома женщин, старуха подумала, что совсем неплохо было бы еще малость пожить в этой долине, разглядывая горы, присутствуя при вечных расп­рях мужчин и женщин, деревьев и ветра, ангелов и демонов. Ей стало страшно, и она попыталась сосредо­точиться на другом — надо бы завтра взять клубок шерсти другого цвета, ибо салфетка, которую она вязала, получалась больно уж монотонной.

Собрание на городской площади еще продолжалось, а Берта уже спала, пребывая в полной уверенности, что сеньорита Прим, хоть и не обладает даром разговаривать с тенями усопших, поймет все, что те хотели ей сказать.

— В церкви, на священной территории храма, я говорил о необходимости жертвы, — сказал священник. — Здесь, на мирской территории, я прошу вас приготовиться к по­явлению мученика.

Маленькая площадь, скудно освещенная одним-единственным фонарем (хотя мэр во время избирательной кампании обещал установить еще несколько штук), была заполнена народом. Полусонные крестьяне и пастухи — они привыкли ложиться и вставать с зарей — хранили почтительное и боязливое молчание. Падре поставил рядом с крестом стул и взобрался на него, чтобы его видели все.

— На протяжении нескольких столетий Церковь об­виняли в том, что она вела неправедные войны, хотя на самом деле мы всего лишь стремились защититься от разнообразных угроз и выжить.

— Падре, — крикнул кто-то. — Мы пришли сюда не за тем, чтобы слушать про Церковь. Мы хотим знать, что будет с Вискосом.

— Нет надобности объяснять, что наш город рискует вот-вот исчезнуть с карты. прихватив с собой вас, ваши земли и ваши стада. Я и не собираюсь говорить о Цер­кви, но одно все же обязан сказать: прийти к спасению мы можем лишь через раскаяние и жертвы. И я, пока меня не прервали, говорил о жертве, которую принесет кто-то, о раскаянии, которое необходимо всем, и о спа­сении города.

— Завтра все это окажется брехней, — раздался еще чей-то голос.

— Завтра чужестранец покажет нам золото, — ска­зал мэр, радуясь, что может сообщить сведения, которы­ми не располагает даже священник. — Сеньорита Прим не желает нести ответственность в одиночку, и хозяйка гостиницы убедила чужестранца принести золото сюда. Без этой гарантии мы палец о палец не ударим.

Мэр взял слово и принялся расписывать волшебные изменения, ожидающие город, — благоустройство, пре­образования, детский парк, сокращение налогов, распре­деление нежданно-негаданно привалившего богатства.

— Всем поровну, — выкрикнул кто-то.

Настало время произнести главное, чего мэру делать очень не хотелось, однако все взоры обратились к нему, и люди на площади, казалось, очнулись от спячки.

— Всем поровну, — подтвердил священник, опере­див мэра. Он понимал, что выбора нет: либо все несут одинаковую ответственность за содеянное и получают одинаковое вознаграждение, либо очень скоро кто-ни­будь донесет о преступлении, обуреваемый чувствами зависти и мести. Священник превосходно знал смысл этих слов.

— Кто же должен умереть?

Мэр стал объяснять, почему по справедливости выбор должен был пасть на Берту — женщина преклонного возраста, очень горюет по мужу, друзей у нее нет, и вообще она едва ли не выжила из ума, потому что с утра до сумерек сидит перед домом; никак и ничем не споспе­шествует процветанию Вискоса. Вместо того чтобы ку­пить земли или овец, положила свои деньги в банк под проценты: польза от нее — только торговцам, которые, как и булочник, раз в неделю появляясь в городе, продают свои товары.

В толпе не раздалось ни одного протестующего воз­гласа. Мэр остался доволен этим, считая, что тем самым подтверждается его авторитет. Священник, однако, знал, что в зависимости от обстоятельств молчание можно трактовать как угодно, ибо не всегда оно есть знак согласия; порой оно свидетельствует лишь о том, что люди не способны быстро соображать и принимать решения немедленно. Так что если кто-нибудь в толпе будет не согласен, он очень скоро начнет терзаться угрызениями совести — зачем, дескать, я промолчал, ведь был против? — и последствия могут быть самыми печальными.

— Нужно, чтобы все были единодушны, — сказал священник. — Нужно, чтобы все сказали, принимают они это решение или нет, вслух — пусть Господь услы­шит, пусть Он знает, что в его воинстве — отважные люди. Тех, кто не верит в Бога, я прошу высказаться «за» или «против» открыто и прилюдно, чтобы все точно знали, кто что думает.

Мэру не понравилось, как выразился священник: он сказал «нужно», а лучше и правильней было бы — «нам нужно» или «мэру нужно». Когда все это останется позади, он восстановит свой авторитет, предприняв не­обходимые для этого шаги. Но сейчас он, как опытный политик, предоставил падре возможность действовать и проявить себя.

— Итак, кто согласен?

Первое «я» произнес кузнец. За ним, чтобы всем показать свою неустрашимость, громко повторил это слово мэр. Один за другим люди на площади громко говорили, что согласны, и так продолжалось до тех пор, пока не высказались все. Одни соглашались, потому что хотели, чтобы собрание поскорее окончилось и можно было вернуться домой; другие — потому что думали о золоте и о том, что, внезапно разбогатев, немедленно покинут Вискос; третьи — потому что представляли, как пошлют денег детям, живущим в больших городах, чтоб те не стыдились перед друзьями. И никто, в сущности, из собравшихся не верил, что Вискос обретет былую славу, и все желали богатства, которого всегда, по их мнению, заслуживали, но которым никогда не обладали. И никто не сказал: «Я — против!»

— В нашем городе 108 женщин и 173 мужчины, — продолжал священник. — В каждом доме имеется одно, по крайней мере, ружье, поскольку местная традиция предписывает чтить искусство охоты. Пусть завтра ут­ром каждый принесет в ризницу ружье с одним зарядом. Нашего мэра, у которого несколько ружей, я прошу за­хватить одно и для меня.

— Никогда мы не согласимся кому-то там отдать наши ружья, — закричал из толпы один егерь. — Ружье — это святыня, ружье — штука прихотливая и чужих рук не терпит.

— Дайте мне закончить. Я вам объясню, как произ­водится расстрел. Выделяют для этого полувзвод — се­мерых солдат, которые и должны привести в исполнение смертный приговор. Семерым солдатам д...


Продолжение на следующей странцие...