м важным для каждого из них, это его собственное мнение и его собственная интерпретация. Им нет никакого дела до истины. Это именно то, как они поступают с учением каждого. Пока он жив, они травят его. Когда он умрет, они становятся экспертами в его трудах. Однако реальный двигатель их активности состоит в том, чтобы соревноваться друг с другом и бороться с любым, кто не входит в их собственный круг. Хотите стать одним из них? Скорее делайте свой выбор”.
ТИМУР И ХАФИЗ
Суфийский поэт Хафиз из Шираза написал знаменитое стихотворение:
“Если только турчанка, живущая в дальнем Шираза краю,
Мое сердце в руку свою возьмет,
За одну ее родинку Бухару отдаю!
Если хочет, пусть Самарканд берет”.
Завоеватель Тамерлан велел привести поэта к себе и сказал ему: “Как ты можешь отдавать за женщину Бухару и Самарканд? Кроме того, эти города принадлежат мне, и я не позволю никому считать, что это не так!”
Хафиз сказал ему:
“Ваша скупость смогла дать Вам власть. Моя щедрость отдала меня в Ваши руки. Ваша скупость, очевидно, более эффективна, чем мое расточительство”.
Тамерлан рассмеялся и отпустил суфия.
СЫТЫЙ
Некий человек пришел к Бахаудину Накшбанду и сказал:
“Я странствовал от одного учителя к другому и я изучил много Путей, каждый из которых дал мне много пользы и много всяческих выгод. Теперь я хочу стать одним из твоих учеников, чтобы иметь возможность пить из источника Знания и таким образом становиться все далее и далее продвинутым на Тарике, Мистическом Пути”.
Бахаудин вместо того, чтобы прямо ответить на вопрос, велел принести обед. Когда было принесено блюдо с рисом и жареным мясом, он ставил перед гостем одну полную тарелку за другой. Затем он дал ему фрукты и пирожное. Затем велел принести еще плову и различные другие блюда: овощи, салаты, конфитюры.
Сначала этот человек был польщен, и поскольку Бахаудин проявлял явное удовольствие при каждом глотке, который делал гость, то он ел столько, сколько мог. Когда темп его еды замедлился, суфийский Шейх показал признаки очень большого недовольства, и, чтоб избежать его раздражения, несчастный человек добросовестно съел еще одно блюдо.
Когда он не мог уже более проглотить ни одного зернышка риса и в ужасном неудобстве откинулся на подушку, Бахаудин обратился к нему со следующими словами:
“Когда ты пришел навестить меня, ты был настолько же полон непереваренными учениями, насколько ты теперь наполнен мясом и рисом. Ты чувствовал неудобство, а поскольку ты не привык к духовному неудобству реального вида, ты интерпретировал это как голод к дальнейшим знаниям. Несварение желудка — вот твое состояние.
Я могу учить тебя, если ты последуешь моим инструкциям и останешься здесь, со мной, переваривая съеденное посредством деятельности, которая не покажется тебе как-либо связанной с посвящением, но будет равносильна для тебя поеданию чего-то такого, что даст возможность твоей пище усваиваться и трансформироваться в питание, а не в вес”.
Человек согласился. Он рассказал эту историю через много десятилетий после этого, когда стал знаменитым и великим суфийским учителем Халилом Ашрафзада.
ЧАРКХИ И ЕГО ДЯДЯ
Рассказывают, что молодой ученик Чаркхи-Баба (Примеч.: Баба — дед) сидел у входа в свой дом, когда подъехал человек и сказал: “Кто ты?”.
Ученик ответил: “Я последователь Чаркхи-Баба”.
Человек сказал: “Откуда Чаркхи может иметь последователей? Я его дядя и уж я-то ясно знал бы, если б они у него были. И относительно того, что он “Баба”, ты был введен в заблуждение, сынок”.
Дядя Чаркхи оставался после этого в доме в течение долгих лет, пока не умер. Он отказывался посещать “культурные собрания”, которые проводил Чаркхи-Баба и он никогда не смог поверить в то, что Чаркхи был суфийским учителем. “Я знаю его с детства,— говорил он,— и я не могу увидеть, чтоб он чему-нибудь учил, потому что он никогда ничему не учился”. Даже после того, как Чаркхи умер, было множество людей, некоторые из них — частные посетители его дома, включая купцов, с которыми у него были деловые отношения, которые не верили, что он был святым.
Юнус Абу-Асвад Камали, теолог, высказался от имени их, говоря: “Я знал Чаркхи в течение тридцати лет, и он никогда не обсуждал со мной высших материй. У меня в уме не укладывается, чтобы такое поведение было присуще ученому человеку. Он никогда не пытался описывать свои теории и он не предпринимал попыток сделать меня своим учеником. Только от мясника я слышал, что он будто бы является суфием”.
ЗАКЛЮЧЕННЫЙ В САМАРКАНДЕ
Хаким Искандер Зарамез и Абдулвахаб Эль Хинди проходили однажды мимо угла большого дома в Самарканде, когда они услышали дикий вопль.
“Какого-то беднягу подвергают пытке”,— сказал Эль Хинди, остановившись и застыв на месте, когда вопли усилились.
“Ты хотел бы облегчить страдания?” — спросил Зарамез.
“Естественно. Как Вали и как святой ты, конечно, можешь сделать это, если есть на то Божья воля”.
“Очень хорошо,— сказал Хаким.— И я продемонстрирую тебе нечто”.
Зарамез отошел от угла дома на пять шагов. Крики прекратились.
“Ты отошел, и крики утихли! Недаром я всегда слышал, что близость к страдающему смягчает его боль”,— сказал Эль Хинди.
Хаким усмехнулся, но ничего более не сказал, сделав знак, который у суфиев означает: “Вопрос может не иметь ответа в определенное время из-за состояния вопрошающего”.
Много лет спустя, когда Эль Хинди был в Марокко, он услышал, как некий дервиш в закрытом городе Маула Идрисс рассказывал группе учеников однажды ночью о том, что он некогда пережил.
Среди прочего дервиш сказал: “В такой-то и такой-то день месяца Рамадан Эль-Мубарак, много-много лет назад я был схвачен как бродяга из-за своей явной бедности и жалкого внешнего вида. Я был оставлен в каменной камере, устроенной внутри внешней стены дома судьи, и ожидал там суда. Это было в северной части Самарканда. Я вполне смирился со своей судьбой и молчаливо сидел в углу, погрузившись в размышления, но вдруг почувствовал совершенно безошибочно, что снаружи, неподалеку от меня находится святой. Я стал кричать и вопить и метаться, потому что чувствовал на себе силу и потому что я не мог вырваться, как бы сильно я не хотел приблизиться к нему. Затем я почувствовал, что он отдалился, как если бы был обеспокоен моими криками. Я старался дать ему подойти ближе опять, заставив себя стать таким тихим и спокойным, как ночь”.
Шейх кружка дервишей сказал:
“Твой опыт мог показать тебе, что на людей особенно глубоко воздействует барака (духовная сила), когда по всему очевидному она находится вне их достижения. Вали учил тебя этому несмотря даже на то, что ты находился в тюрьме, а внешним наблюдателям могло показаться, что он делает нечто совсем другое или даже вообще ничего не делает”.
Эль Хинди сообщает: “Этот случай был началом моего реального понимания того, что не удивительно, если люди имеют “духовный опыт”. Что может быть удивительно, так это то, что так мало людей имеют его. Что еще более удивительно, так это то, что вместо того, чтобы учиться на этом опыте, они почитают его и считают его чем-то таким, чем он не является”.
КНИГА НА ТУРЕЦКОМ ЯЗЫКЕ
Претендент в ученики пришел к Бахаудину. Мастер сидел в саду после обеда в окружении своих тридцати учеников.
Вновь прибывший сказал: “Я желаю служить тебе”. Бахаудин ответил: “Лучше всего ты можешь служить мне, читая мои “РИСАЛАТ” (письма)”. “Я уже прочел”,— сказал вновь прибывший. “Если бы ты действительно сделал это, а не только внешне, то ты не приблизился бы ко мне таким образом”,— сказал Бахаудин. Он продолжал: “Почему ты думаешь, что ты способен учиться?” “Я готов учиться у тебя”. Бахаудин сказал: “Пусть самый младший мюрид (ученик) встанет”. Анвари, которому было 16 лет, поднялся на ноги.
“Сколько времени ты был с нами?”, — спросил Эль Шах.
“Три недели, о муршид”.
“Я научил тебя чему-нибудь?”
“Не знаю”.
“Ты так думаешь?”
“Я не думаю так”.
Бахаудин сказал ему: “В сумке этого вновь пришедшего ты найдешь книгу стихов. Возьми ее в руку и, не открывая, прочитай наизусть без ошибки все содержание”.
Анвари нашел книгу. Он не открыл ее, но сказал: “Боюсь, что она на турецком языке”. Бахаудин сказал: “Читай ее наизусть”.
Анвари так и сделал. И пока он закончил, гость становился все более и более пораженным этим чудом — книга читалась, не будучи открытой тем, кто не знал турецкого языка.
Упав к ногам Бахаудина, он попросил быть допущенным в Круг. Бахаудин сказал: “Именно феномен такого рода привлекает тебя, и до тех пор, пока он тебя привлекает, ты не можешь в действительности получить пользу от него. Вот почему, даже если ты читал мой “РИСАЛАТ”, в действительности ты его не читал. Возвращайся тогда,— продолжал он,— когда ты прочтешь его так, как прочел его этот безбородый мальчик. Только такое изучение дало ему силу читать наизусть книгу, которую он не открыл, и в то же самое время помешало ему застыть на месте в удивлении от этого события”.
НИЩИЕ И РАБОЧИЕ
О Ибн Эль-Араби сообщают, что люди сказали ему: “Твой кружок состоит главным образом из нищих землепашцев и ремесленников. Разве ты не можешь найти людей интеллекта, которые последуют за тобой, так что, может быть, более авторитетные замечания могли бы браться из твоих учений?”
Он сказал: “Конец света был бы бесконечно ближе, если бы влиятельные люди и ученые пели мне хвалу, потому что, без всякого сомнения, они делали бы это ради самих себя, а не ради нашей работы!”
НЕИЗМЕННЫЙ
Наваб Мухамед Хан, Джан-Фишан шел однажды по улицам Дели, когда его внимание привлекла большая толпа народа, очевидно, вовлеченная в перебранку. Он спросил человека, стоящего в стороне: “Что там случилось?” Человек ответил: “О Высочайший, один из твоих учеников возражает против поведения людей в этом квартале”.
Джан-Фишан вошел в толпу и сказал своему последователю: “Объяснись”. Тот сказал: “Эти люди были враждебны”. Люди воскликнули: “Это неправда! Наоборот, мы превозносили его ради вас!” “Что они сказали?”— спросил Наваб. “Они сказали: “Да здравствует Великий Ученый!” Я говорил им, что именно невежество ученых ответственно за замешательство и отчаянное положение человека”.
Джан-Фишан Хан сказал: “Именно самонадеянность ученых очень часто ответственна за жалкое положение человека. И именно твоя самонадеянность, утверждающая, что ты кто-то иной, а не ученый, явилась причиной этой свары. Не быть ученым — это достижение, которое включает в себя отрешенность от мелочности. Ученые, будучи всего лишь неизменными людьми, до верху набитыми мыслями и книгами, редко бывают мудрыми. Эти люди пытались оказать тебе почести. Если некоторые думают, что грязь это золото, если это их грязь, уважай ее. Ты не являешься их учителем. Разве ты не понимаешь, что, ведя себя таким чувствительным и самодеятельным образом, ты действуешь в точности так же, как и ученый, и поэтому заслуживаешь это имя, даже если оно — эпитет? Следи за собой, дитя мое. Слишком много сходов с Тропы Высшего Достижения — и ты можешь стать ученым”.
ДИАГНОЗ
Бахаудин Накшбанд посетил однажды город Алуча.
Депутация горожан, услышавших, что он поедет мимо их города, дождалась его на дороге и попросила провести некоторое время с ними.
“Вы хотите удовлетворить свое любопытство обо мне, хотите развлечь меня, и оказать мне честь или хотите пригласить меня, чтобы я передал вам свое учение? — спросил он их.
Предводитель делегации посоветовался с товарищами и ответил:
“Мы много слышали о тебе, но ты, возможно, ничего не слышал о нас. Поскольку ты, очевидно, даешь нам редкую привилегию получить твое учение, то мы с благодарностью его примем в том виде, в каком ты его предложишь”.
Бахаудин въехал в город. Все население собралось на городской площади. Их собственные духовные учителя провели Бахаудина на почетное место и, когда он уселся, то главный философ Алучи обратился к нему со следующими словами:
“Дух Истины и Великий Учитель! Все мы слышали о тебе, потому что разве есть кто-нибудь, кто не слышал. Но поскольку ты, без сомнения, не знаком с мыслями таких незначительных людей,...
Продолжение на следующей странцие...
