народовал множество фактов своей личной жизни в своих книгах и интервью.
Критик или биограф не обязан рассматривать все его противоречивые
автобиографические утверждения действительно выдуманными или освобождаемыми от
публичного обсуждения. Полная неуловимость не может стать основой для
изложения фактов. Сделав общедоступным то, что, как предполагается, составляет
сущность его жизни, Кастанеда уже не может требовать соблюдения тайн своей
личной жизни от биографов или критиков. Все могут прочитать, например, как
Карлос потерял очень дорогую ему блодинку из-за своей настойчивой
привязанности к ней. Несмотря на то, что я сомневаюсь в существовании этой
женщины, я вполне могу поверить, что Кастанеда разрушил свои отношения с
какой-то реальной женщиной по причине своей ненадежности. Когда я пишу о
подобных вещах, я являюсь критиком-эссеистом, откликающимся на
автобиографическую инициативу самого Кастанеды. Если он не желает появления
подобных откликов, он мог бы сохранить в себе подобные предположительно
реальные истории о блондинках и иже с ними. Всем известно о маленьком мальчике
Кастанеды, о том как его забрали -- или покинули, в зависимости от варианта
изложения, -- и как сильно в связи с этим страдал Карлос. Этот маленький
мальчик уже стал молодым человеком, и вполне возможно и уместно попытаться
прояснить их семейные отношения. "Второе Кольцо Силы" обнаруживает, что у
Карлоса был "ребенок женского пола". В 1975 году Кастанеда представил
множеству людей молодую женщину, называя ее своей дочерью. Описание отношений
между Кастанедой и этой молодой женщиной поможет выявить некоторые
поразительные черты его характера.
Так долго распространяясь обо всем этом, я, пожалуй, выражаю тот дискомфорт,
который чувствую, копаясь в чужой личной жизни, какой бы открытой не сделал ее
сам обладатель, поскольку эти свидетельства покажут его в менее благоприятном
свете, чем его книги. Отсутствие необходимости проникать в подобные предметы
является существенным преимуществом ученого-теоретика по сравнению с
биографом-практиком. Описывая более достоверную историю жизни Кастанеды, чем
та, которую рассказал он сам, я столкнулся со многими фактами и выводами,
которые еще не были опубликованы, но я уверен, что разбираться с ними -- моя
обязанность.
Одна из наиболее интересных историй о нем была рассказана человеком, которого
я посчитал ненадежным источником, поэтому я не привожу этот рассказ в статье.
Показания, приведенные в этой работе, принадлежат людям, которым я доверяю,
хотя никто из них не отличается идеальной точностью, и нет ни одного отчета,
который был бы совершенно ясен и полон. Естественно, у меня не было и
неисчерпаемого запаса времени на исчерпывающее изучение Кастанеды. Это лишь те
подлинные данные о жизни Кастанеды, которые я успел собрать. В соединении с
предыдущими 42 статьями этой книги, эта статья связана с тем, каким я его
вижу.
Карлос Сезар Сальвадор Арана Кастаньеда родился в день Рождества 1925 года в
излированном Андами городке Кахамарка, в котором за четыреста лет до этого
солдаты Писарро задушили Короля Инков Атау Гуальпа. Сезар Арана Бурунгарай
держал в этом городе ювелирную лавку. Хотя позже Кастанеда объявит кузину
Люсию своей родной сестрой, малыш Арана был единственным ребенком в семье, что
легко определяется по иллюстрации, на которой он прислонился к своей тетушке в
окружении отца и матери. Из соображений внешнего сходства я заключил, что тетя
является сестрой его отца.
В возрасте восьми месяцев Карлос произнес свое первое слово: "дьябло" --
"дьявол". Это меня совсем не удивляет -- разумеется, это был Карлос,
описываемый Кастанедой своей жене Маргарет. Восемь месяцев от роду -- довольно
ранний срок для подобных слов, так что следует все-таки заключить, что
младенец Арана начал говорить несколько позже и произнес нечто достаточно
невинное -- например, "мама". Мать Карлоса была "замкнутой, очень красивой и
печальной, как декоративное украшение". Она непрерывно жалуется на то, что у
нее нет бриллиантового кольца. Шестилетний Карлос отчаялся в своих попытках
заставить ее говорить о чем-либо еще. В противоположность, мать маленького
Араны выглядит не столь сложной личностью. Будучи замужем за владельцем
ювелирной лавки, она наверняка могла позволить себе иметь кольцо с
бриллиантами, если бы того захотела. Пока малыш Карлос катается на лодке в
окрестной речушке, его печальная декоративная мамочка проводит тайные рандеву
с каким-то молодым человеком, и таким образом, становится архетипом обманщицы
и предательницы и занимает первую позицию в списке неверных женщин Кастанеды.
Мать маленького Араны, впрочем, не дает никаких оснований для подобных
подозрений.
"Воспоминания о матери для меня мучительны," -- признается Кастанеда, -- "но
проанализировав их, я понял, что никогда не любил ее. Осознание этого было
ошеломляющим." Можно усомниться в том, что маленький Арана никогда не любил
свою мать, но раз Кастанеда утверждает это, пусть даже в псевдо-автобиографии,
то наверное, его детские разочарования в матери временами оказывались
достаточно сильными. Поэт Мендес из племени Яки обвинил Кастанеду в "продаже
собственной матери", однако за таким предательством, скорее всего, кроется
желание наказать ее за ту недостаточную или неудовлетворительную любовь,
которую он ощущал как "огромную тягость".
Образ отца Кастанеды меньше пострадал от искажений, чем портрет его матери.
Отец Карлоса -- профессор литературы, "не написавший ни строчки", ученый,
"вообще не разговаривавший с теми, кто не читал Платона". Подобное писание
кажется совершенно неуместным по отношению к ювелиру и мастеру золотых часов
из отдаленного горного городка, но как оказалось, в свое время Сезар Арана с
триумфом прошел экзамены по свободному искусству в Сан-Маркосе, старейшем
университете Южной Америки. Он закончил жизнь ремесленником и владельцем
магазина не из-за недостатка интеллектуальных способностей или интереса к
умственной деятельности, но оттого, что не выдержал испытания соблазнами
богемы и растерял свои научные перспективы в бурной столичной жизни в компании
художников и тореадоров в Лиме. Таким образом, он вполне может заслуживать
аллегории неудачливого профессора. Что же насчет Платона? Это деталь тоже лишь
слегка искажена. Обосновавшись в Кахамарке, Дон Сезар превратился в солидного
семьянина, неутомимого шахматиста и верного поклонника Канта и Спинозы.
Кабинетный мыслитель, он погряз в бесконечных рассуждениях об окончательном
смысле жизни. Когда он не созерцал бесконечность и не трудился в своей угрюмой
лавке, он обсуждал высокие материи со своими друзьями из интеллектуального
общества, которые считали его образованным культурным джентльменом, хотя он
действительно никогда ничего не написал. "Тайм" говорит, что Кастанеда
рассказывает о своих родителях с нежностью, сочувствием и легким презрением.
Хотя его постоянно тянуло к отцу, вряд ли шестилетний мальчик мог найти
удовольствие от общения с таким величественным и отдаленным человеком.
Амбициозный юноша научился глумиться над провалом своего талантливого отца и
стремиться к более великим достижениям в огромном мире, простирающимся за
пределами Кахамарки. Преуспевающий автор вполне мог оглядываться на неудачи
отца с жалостью.
В видении, описанном в "Учении Дона Хуана", Карлос обнимает отца, изливая
признания в любви и извинения, невысказанные в детстве, а затем наблюдает, как
тень отца растворяется, оставляя своего сына в печали и раскаянии. Тем не
менее, этот краткий приступ сыновьей преданности, оставляющий мало сомнений в
том, что Кастанеда все-таки любил своего отца, сменяется тремя годами спустя
"жалостью и презрением", упоминаемыми в "Тайм". Что же произошло с Сезаром
Араной, что вызвало такие изменения в настроении его сына? В 1970 году, между
"Учениями Дона Хуана" и "Отделенной реальностью", Сезар Арана умер. Хотя
Кастанеда никогда официально не рассказывал о его смерти, он немедленно начал
наказывать покойного. Отец, которому не удалось стать идеальным родителем,
предстал перед публикой, обвиненный в научной незначительности, в обитании в
"скучном стерильном мире", в нерешительности, слабоволии, беспомощности и
"непрерывном состоянии внутреннего отчаяния". В обычном мире именно его сын
был беспомощен -- раз уж он призывает на помощь тень своего умершего отца -- и
исполнен отчаянием безвозвратной потери того, кому он никогда не признавался в
любви и от которого так и не получил отзывов восхищения и гордости за своего
сына. "На земле не было такой силы, которая могла бы заставить его изменить
свое мнение", -- написал Кастанеда о своем отце через год после его смерти.
Покинувший отчий дом в 1950 году, эмигрировавший из Перу в 1951 году и
отказавшийся от семейного имени, Кастанеда восстал против провинциальности и
авторитета отца, демонстрируя свое низкое мнение о нем, однако он не оставил
надежд когда-нибудь вернуться известным и возмужавшим, чтобы выразить ему свое
уважение и восхищение. Эти мечты скончались вместе с отцом. Несколько авторов
отмечали роль Дона Хуана как приемного отца, и между первой и второй книгами
Дон Хуан превратился из холодного, угрюмого и зловещего отчима в теплого,
игривого и относительно доброжелательного папочку -- в такого, каким Кастанеда
хотел бы видеть своего родного отца.
Карлос достаточно легко справлялся с игривостью Дона Хуана, но вот его теплота
повергала его в затруднения. Когда Дон Хуан проявлял свою нежность, Карлоса
это слишком отвлекало: "В его жесте проскользнули такие тепло и доброта, что
мне показалось, он пытается восстановить мое доверие к нему. Я чувствовал себя
полным идиотом и попытался скрыть свое смущение поисками своей ложки." Как мог
отец оказаться настолько неосмотрительным, чтобы умереть, не восстановив веру
в него со стороны своего сына?
Писатель стыдливо раскрывает перед нами случайные признаки отеческой нежности:
"Впервые Дон Хуан назвал меня _своим маленьким другом_. Это застало меня
врасплох. Он заметил это и улыбнулся. В его голосе звучало огромное тепло и
это заставило меня опечалиться. Я сказал ему, что был легкомысленным и
действовал неумело, потому что это свойства моего характера; я сказал, что
никогда не пойму его мира. Я был в полном замешательстве. Он приободрил меня и
заявил, что я сделал все хорошо и правильно." В своей сдержанной манере, Сезар
Арана отвечал взаимностью на любовь сына.
Представим на мгновение младшего Арану, виновато стоящего перед старшим,
который выговаривает ему за то, что он ведет себя совсем не как взрослый
мальчик и занимается всякой чепухой, вместо того, чтобы размышлять над
шахматной доской или философским трудом, как пристало настоящему джентльмену.
Стремящийся убежать, не решающийся прервать отца, он не имеет возможности даже
приблизиться к тому, чьей ласки ему хочется. Эта сцена переносится в пустыню
Дона Хуана, в которой учитель отчитывает ученика "мягкими, но убийственными
словами" за то, что тот прилагает не все свои силы к овладению магией.
Учитель, словно окаменевший, сидит в тени. Очевидно, что он способен сидеть
там месте вечно. Пристыженный ученик не знает, что сказать в свое оправдание.
Проходят часы. Наконец, ученик внутренне признает превосходство своего
учителя, касается руки Дона Хуана и его захлестывают рыдания. Если бы только
маленький мальчик мог сделать то же самое!
Теперь представим малыша Арана на одной из редких прогулок вместе с отцом. Дон
Сезар идет размашистым шагом, а ребенок носится вокруг него, исследуя красоту
окружающей природы. Оглянувшись, он видит, что Дон Сезар приостановился,
ожидая его. Подбежав к отцу, он немедленно выслушивает нотацию о том, что
нужно либо ходить, как все люди, либо вообще сидеть дома. В первые мгновения
его душат слезы. Затем он овладевает собой и пытается поговорить с отцом. Дон
Сезар ничего не отвечает, лишь улыбается сверху вниз, -- и малыша Арану
внезапно переполняет счастье.
"Мы ходили еще около час...
Продолжение на следующей странцие...
