Над деревьями взошла полная луна, ярко высветив поляну. На мгновение
непрерывный гул и движение стихли. Затем плясуны разразились дикими
гортанными криками, наполнив воздух оглушительным ревом, и отшвырнули прочь
луки и стрелы.
Забежав в хижины, танцоры выхватили из очагов горящие головни и с
бешеной яростью принялись лупить ими по столбам, поддерживающим крышу
шабоно. Полчища всевозможных ползучих насекомых со всех ног бросились
спасаться в пальмовой крыше, а оттуда дождем посыпались вниз.
Испугавшись, что хижины могут рухнуть либо разлетающиеся искры подожгут
крыши, я с детьми выбежала наружу. Земля дрожала от топота ног мужчин,
разворотивших очаги во всех хижинах. Размахивая над головой горящими
головнями, они выбежали в центр поляны и возобновили пляску со все
нарастающим неистовством. Они обошли поляну по кругу, болтая головами во все
стороны, словно марионетки с оборванными ниточками. Пышные белые перья в их
волосах, трепеща, ниспадали на блестящие от пота плечи..
Луна скрылась за черной тучей. Поляну освещали теперь только искры,
слетающие с горящих головней.
Пронзительные крики мужчин взвились еще выше; размахивая палицами над
головой, они стали приглашать женщин принять участие в пляске.
С криками и смехом женщины бросились врассыпную, ловко уворачиваясь от
свистящих в воздухе дубинок.
Неистовство плясунов неумолимо нарастало и достигло наивысшей точки,
когда юные девушки с гроздьями желтых бананов в высоко поднятых руках
влились в их круг, покачиваясь в чувственном самозабвении.
Не помню точно, Ритими или кто другой втащил меня в пляшущую толпу,
потому что в следующее мгновение я очутилась одна посреди бешеного
круговорота исступленных лиц. Зажатая между мраком и телами, я попыталась
пробраться к Хайяме, стоявшей на безопасном расстоянии в своей хижине, но не
знала, куда мне идти. Я не узнала мужчину, который, размахивая палицей,
снова втолкнул меня в гущу пляски.
Я закричала и с ужасом поняла, что мои крики словно онемели, выдохлись
внутри меня бесчисленными отголосками. Ничком падая на землю, я
почувствовала резкую боль в голове за ухом. Я открыла глаза, стараясь
что-нибудь увидеть сквозь густеющий вокруг меня мрак, и только успела
подумать, заметил ли хоть кто-то в неистовой круговерти скачущих ног, что я
упала. А потом была темнота, помеченная искорками света, влетающими и
вылетающими у меня из головы, словно ночные светляки.
Потом я смутно осознала, что кто-то оттаскивает меня подальше от топота
пляски и укладывает в гамак. Я с огромным усилием открыла глаза, но
склонившаяся надо мной фигура была как в тумане. На лице и затылке я ощутила
легкое прикосновение чуть дрожащих рук. На мгновение мне показалось, что это
Анхелика. Но услышав этот ни на что не похожий голос, идущий из глубины
живота, я поняла, что это старый шаман Пуривариве распевает свои заклинания.
Я попыталась сосредоточить на нем взгляд, но его лицо оставалось размытым,
словно видимое сквозь толстый слой воды. Я хотела спросить его, где он был,
почему я не видела его с первого дня праздника, но слова оставались лишь
образами у меня в голове.
Не знаю, то ли я потеряла сознание, то ли спала, но когда я очнулась,
Пуривариве уже не было. Вместо него я увидела лицо Этевы, склоненное надо
мной так низко, что я могла бы потрогать красные круги на его щеках, между
бровями и в уголках глаз. Я протянула руки. Но рядом уже никого не было. Я
снова прикрыла глаза; в голове, словно в черной пустоте, красной вуалью
плясали круги. Я покрепче зажмурилась, пока это видение не рассыпалось на
тысячи осколков. Огонь в очаге разожгли снова; он наполнил хижину уютным
теплом, а меня словно спеленало плотное покрывало дыма. Вырванные из темноты
пляшущие тени отражались в золотистом налете на свисающих со стропил
калабашах.
Весело смеясь, в хижину вошла старая Хайяма и уселась возле меня на
земляной пол. -- Я думала, ты будешь спать до утра. -- Подняв обе руки к
моей голове, она стала ощупывать ее, пока не отыскала шишку, вздувшуюся за
ухом. -- Большая, -- заметила она. Ее иссохшее лицо выражало сдержанную
грусть; в глазах теплился тихий ласковый свет. Я села в лубяном гамаке.
Только теперь до меня дошло, что я нахожусь не в хижине Этевы.
-- Ирамамове, -- сказала Хайяма, опередив мой вопрос. -- Его хижина
была ближе всех, вот Пуривариве и притащил тебя сюда после того, как тебя
толкнули на чью-то дубинку.
Луна уже высоко забралась в небо. Ее бледный мерцающий свет сеялся на
поляну. Пляски закончились, но в воздухе все еще висела неуловимая дрожь.
Крича и ударяя стрелами о луки, несколько мужчин встали полукругом
перед хижиной. Ирамамове и один из его гостей шагнули в центр группы живо
жестикулирующих мужчин. Я не могла сказать, из какой деревни был этот гость,
так как совершенно запуталась в разных группах, приходивших и уходивших с
начала праздника.
Ирамамове крепко уперся ногами в землю и поднял левую руку над головой,
выпятив грудь. -- Ха, ха, ахаха, аита, аита! -- прокричал он, притопывая
ногой. Этим бесстрашным кличем он вызывал противница нанести ему удар.
Молодой гость отмерил вытянутой рукой расстояние до тела Ирамамове; он
несколько раз замахивался, и наконец, его сжатый кулак нанес мощный удар в
левую сторону груди Ирамамове.
Потрясенная, я сжалась всем телом. На меня накатила тошнота, словно
боль прошила мою собственную грудь. -- Почему они дерутся? -- спросила я
Хайяму.
-- Они не дерутся, -- смеясь, ответила та. -- Они хотят услышать, как
звучат хекуры, жизненные сущности, обитающие у них в груди. Они хотят
слышать, как при каждом ударе вибрируют хекуры.
Толпа взорвалась подбадривающими криками. Бурно дыша от возбуждения,
юный гость отступил и ударил Ирамамове еще раз. С презрительно вздернутым
подбородком, твердым взглядом, замерев в гордой стойке, Ирамамове принял
одобрительные, возгласы мужчин. Только после третьего удара он изменил
стойку. На мгновение его губы скривились в одобрительной усмешке, и тут же
снова появилась ухмылка презрения и равнодушия. Постоянное притопывание
ногой, как объяснила мне Хайяма, выражало не что иное, как раздражение:
противник еще не нанес ему достаточно сильного удара.
С нездоровым оттенком праведного удовлетворения я надеялась, что
Ирамамове хорошенько прочувствует каждый удар. Поделом ему, думала я. Увидев
однажды, как он колотит свою жену, я стала испытывать к нему все нарастающую
неприязнь. И все же я не могла не восхищаться тем, как он храбро держится
среди этой толпы. В его прямой, как стрела, спине, в том, как он выпячивает
разукрашенную ссадинами грудь, было что-то по-детски задиристое. Его круглое
плоское лицо с узким лбом и распухшей верхней губой казалось таким ранимым,
когда он в упор глядел на стоящего перед ним молодого противника.
Интересно, подумала я, не выдает ли его чуть дрогнувший взгляд, что ему
крепко досталось.
Четвертый удар с сокрушительной силой врезался ему в грудь. Его
отголоски походили на катящиеся по реке камни во время бури.
-- Пожалуй, я слышала его хекуры, -- сказала я, уверенная, что у
Ирамамове сломано ребро.
-- Он ваитери! -- хором воскликнули Итикотери и их гости. Они
восторженно запрыгали на корточках, колотя над головой стрелами о луки.
-- Да. Это храбрец, -- повторила Хайяма, не сводя глаз с Ирамамове.
Тот, весьма довольный тем, как мощно прозвучали его хекуры, стоял,
выпрямившись в толпе приветствовавших его мужчин, а его покрытая синяками
грудь раздувалась от гордости.
Успокоив зрителей, вождь Арасуве шагнул к брату. -- А теперь ты прими
удар Ирамамове, -- сказал он тому, кто нанес ему четыре удара.
Гость встал перед Ирамамове в такую же задиристую позицию. Кровь
брызнула у него изо рта, когда он рухнул на землю под третьим ударом
Ирамамове.
Ирамамове высоко подпрыгнул и пустился в пляс вокруг упавшего. Пот
блестел на его лице, на вздувшихся мускулах шеи и плеч. Но голос его звучал
ясно, звеня радостью, когда он воскликнул: -- Ай, ай, айайайай, айай! Две
женщины из числа гостей отнесли побитого в пустой гамак рядом с тем, в
котором сидели мы с Хайямой.
Одна из них плакала; другая склонилась над мужчиной и стала отсасывать
кровь и слюну из его рта, пока тот не задышал короткими медленными вздохами.
Ирамамове вызвал еще одного гостя нанести ему удар.
После первого он упал на колени и в таком положении потребовал, чтобы
противник ударил еще раз. После следующего удара изо рта у него показалась
кровь. Гость присел на корточки лицом к Ирамамове. Они обхватили друг друга
руками и крепко обнялись.
-- Ты хорошо ударил, -- едва слышно прошептал Ирамамове. -- Мои хекуры
полны жизни, могущественны и счастливы. Пролилась наша кровь. Это хорошо.
Наши сыновья вырастут крепкими. Наши огороды и лесные плоды будут зреть до
сладости.
Гость выразил примерно те же мысли. Поклявшись в вечной дружбе, он
пообещал Ирамамове мачете, приобретенное у индейцев, живущих у большой реки.
-- А вот на это надо будет посмотреть внимательно, -- сказала Хайяма,
выходя из хижины. В числе мужчин, вышедших в круг для следующего раунда
ритуальных ударов, был ее самый младший сын.
Я не хотела оставаться с побитым гостем в хижине Ирамамове. Две
женщины, которые его принесли, вышли просить пришедшего с ними шамана, чтобы
тот приготовил какое-нибудь снадобье, чтобы снять боль в груди раненого.
Перед глазами у меня все поплыло, когда я встала на ноги. Я медленно
прошла через пустые хижины, пока не добралась до хижины Этевы. Там я
растянулась в своем хлопковом гамаке, и надо мной сомкнулась жуткая тишина,
словно я погрузилась в легкое забытье.
Меня разбудили рассерженные крики. Кто-то говорил: -- Этева, ты спал с
моей женщиной без моего разрешения! -- Голос прозвучал так близко, словно
над самым моим ухом. Перед хижиной собралась группа мужчин и хихикающих
женщин. Этева, неподвижно стоя в толпе с лицом, похожим на непроницаемую
маску, не отвергал обвинения. Внезапно он крикнул: -- Ты и твоя семья все
три дня жрали, как голодные собаки! -- Это было заведомо несправедливое
обвинение; гостям давалось все, что они просили, ибо во время праздника
огороды и охотничьи угодья хозяев были в распоряжении гостей. Подобное
оскорбление означало, что данный человек злоупотреблял своим
привилегированным положением. -- Ритими, подай-ка мою набруши! -- крикнул
Этева, грозно сдвинув брови на стоящего перед ним разъяренного молодого
мужчину.
Ритими с рыданиями кинулась в хижину, выбрала подходящую дубинку и, не
глядя на мужа, вручила ему четырехфутовую палицу. -- Не могу я на это
смотреть, -- сказала она, плюхаясь в мой гамак. Я обняла ее, стараясь
утешить. Не будь она такой расстроенной, я бы рассмеялась. Ни в малейшей
степени не встревоженная неверностью Этевы, Ритими боялась, что вечер может
закончиться серьезной потасовкой. Глядя на то, как орали друг на друга двое
разгневанных мужчин, и на возбужденную реакцию толпы, я тоже невольно
прониклась тревогой.
-- Ударь меня по голове, -- потребовал взбешенный пришелец. -- Ударь,
если ты мужчина. Увидим, посмеемся ли мы вместе. Увидим, пройдет ли ярость.
-- Мы оба разозлены, -- кричал Этева с нахальной самоуверенностью,
взвешивая в руке набруши. -- Мы должны умиротворить наш гнев. -- Затем без
дальнейших разговоров он крепко врезал по выбритой тонзуре противника.
Из раны хлынула кро...
Продолжение на следующей странцие...
