т всех
душевных смут и тревог.
Непривычная тишина глухой пеленой опускалась на шабоно по мере того,
как вокруг нас сгущались ночные сумерки. Я уже почти засыпала под
убаюкивающее прикосновение пальцев Тутеми, искавших вшей у меня в волосах.
Крикливая болтовня женщин, занятых приготовлением ужина и кормлением
младенцев, истаяла до шепота. Словно по чьему-то безмолвному приказу,
ребятишки прекратили свои шумные вечерние забавы и собрались в хижине
Арасуве послушать сказки старого Камосиве. Он, казалось, был совершенно
увлечен собственными речами, драматически жестикулируя по ходу
повествования. Но глаз его внимательно следил за длинными клубнями батата,
зарытыми в горячие угли. С благоговейным трепетом я смотрела, как старик
голыми руками вытаскивает клубни из огня и, не дожидаясь, пока те остынут,
отправляет их в рот.
Со своего места я видела над верхушками деревьев луну на ущербе,
которую то и дело закрывали бредущие по небу и светившиеся прозрачной
белизной облака. Внезапно тишину ночи пронзил жуткий вопль -- нечто среднее
между визгом и рычанием. В тот же момент из темноты возник Этева с лицом и
телом, раскрашенным в черный цвет. Он встал перед кострами, горящими в
центре деревенской поляны, и застучал луком о стрелы, подняв их над головой.
Я не видела, из чьей хижины появились остальные, но рядом с Этевой, с
такими же черными лицами, на поляне встали еще одиннадцать мужчин.
Арасуве подровнял шеренгу, пока все не выстроились в одну линию, и,
поправив последнего, сам встал в строй и запел низким гнусавым голосом.
Последнюю строку песни все подхватили хором. В этой приглушенной гармонии я
различала каждый голос в отдельности, не понимая ни слова. Чем дольше они
пели, тем большая, казалось, их охватывала ярость. В конце каждой песни они
издавали самые свирепые вопли, которые я когда-либо слышала. Как ни странно,
мне стало казаться, что чем громче они вопят, тем дальше уходит их ярость,
как будто она перестала быть частью их раскрашенных в черное тел.
Внезапно они смолкли. Неверный свет костров подчеркивал гневное
выражение их застывших, похожих на маски лиц и лихорадочный огонь в глазах.
Я не видела, подал ли Арасуве какую-то команду, но они рявкнули в один
голос: -- С какой радостью увижу я, как моя стрела вонзается в тело врага. С
какой радостью увижу я, как его кровь хлынет на землю.
Держа оружие высоко над головами, воины сломали строй, собрались в
тесный кружок и стали что-то выкрикивать, сначала тихо, затем такими
пронзительными голосами, что меня мороз продрал по коже. Затем они снова
смолкли, и Ритими шепнула мне на ухо, что мужчины вслушиваются в эхо своих
криков, чтобы определить, с какой стороны оно вернулось. Эти отголоски,
пояснила она, приносят с собой духов врага.
Завывая и стуча оружием, мужчины пустились вскачь по поляне, но Арасуве
их успокоил. Еще дважды они собирались в тесный кружок и орали во всю мочь.
Затем, вместо того чтобы направиться в лес, как я ожидала и боялась, мужчины
подошли к хижинам, стоящим у самого входа в шабоно. Там они легли в гамаки и
вызвали у себя рвоту.
-- Зачем они это делают? -- спросила я у Ритими.
-- Когда они пели, они пожирали своих врагов, -- пояснила она. -- А
теперь им надо избавиться от гнилого мяса.
Я вздохнула с облегчением, хотя и была неожиданно для себя разочарована
тем, что набег состоялся лишь символически. Незадолго до рассвета меня
разбудили плач и стенания женщин, и я стала тереть глаза, чтобы
удостовериться, что не сплю. Время словно остановилось, потому что мужчины
стояли на поляне в той же самой стройной шеренге, что и глубокой ночью. Их
крики утратили прежнюю свирепость, как будто женский плач смягчил их гнев.
Забросив банановые гроздья, сложенные у входа в шабоно, себе на плечи,
они с театральной торжественностью зашагали по тропе в сторону реки.
Мы со старым Камосиве в отдалении последовали за мужчинами. Я подумала
было, что начинается дождь, но это была лишь роса, капающая с листка на
листок. На мгновение мужчины замерли, и их тени четко обозначились на
светлом прибрежном песке. Полумесяц уже прошел свой небесный путь и слабо
мерцал в туманном воздухе. Мужчины скрылись с глаз, и песок словно всосал их
тени. Я услышала только удаляющийся в глубину леса шорох листьев и треск
веток. Туман сомкнулся вокруг нас непроницаемой стеной, будто ничего и не
произошло, будто все увиденное было всего лишь сном.
Присев возле меня на камень, старый Камосиве чуть тронул мою руку. -- Я
уже не слышу эха их шагов, -- сказал он и медленно побрел в воду. Дрожа от
холода, я пошла за ним. Я чувствовала, как мелкая рыбешка, прятавшаяся в
корнях под водой, тычется мне в ноги, но в темной воде ничего не было видно.
Пока я досуха вытирала Камосиве листьями, он тихо посмеивался. --
Смотри, какой сикомасик, -- радостно заметил он, указывая на белые грибы,
растущие на гнилом стволе дерева.
Я собрала их для него и завернула в листья. Поджаренные на костре, они
считались большим деликатесом, особенно среди стариков.
Камосиве протянул мне кончик своего сломанного лука, и я вытащила его
на скользкую тропу, ведущую к шабоно. Туман не поднимался весь день, словно
солнце побоялось оказаться свидетелем перехода мужчин через лес.
Глава 21
Маленькая Тешома села рядом со мной на поваленное дерево в зарослях
бамбуковой травы. -- Ты не будешь ловить лягушек? -- спросила я.
Она подняла на меня жалобный взгляд. Ее глаза, обычно такие блестящие,
потускнели и медленно налились слезами.
-- Что ты так загрустила? -- спросила я, беря ее на руки. Плачущих
детей всегда старались как можно быстрее утешить, опасаясь, что их душа
может вылететь через рот.
Взяв ее на закорки, я отправилась в шабоно. -- Ты такая тяжелая, как
целая корзина спелых бананов, -- попыталась я рассмешить ее.
Но девочка даже не улыбнулась. Ее личико прижималось к моей шее, а
слезы горохом катились у меня по груди.
Я бережно уложила ее в гамак, но она крепко вцепилась в меня, заставив
лечь рядом. Вскоре она уснула, но очень беспокойным сном. Время от времени
она вздрагивала всем телом, словно в лапах какого-то жуткого кошмара.
С подвязанным к спине младенцем Тутеми в хижину вошла Ритими. Взглянув
на спящую рядом со мной девочку, она залилась слезами. -- Я уверена, что
какой-нибудь злой шапори этих Мокототери выманил ее душу прочь. -- Ритими
заходилась в таких душераздирающих рыданиях, что я оставила Тешому и подсела
к ней. Я не знала толком, что ей сказать. Я не сомневалась, что Ритими
плачет не только из-за маленькой дочери, но и из-за Этевы, который вот
уже неделя, как ушел с отрядом воинов в набег. После ухода мужа она стала
сама не своя: перестала работать на огородах, ни с кем из женщин не ходила в
лес за ягодами и дровами. Бесцельно и подавленно она целыми днями бродила по
шабоно. Большую часть времени она лежала в гамаке, играя с ребенком Тутеми.
Как бы я ни старалась ее подбодрить, мне не удавалось стереть жалкое
выражение с ее лица. Скорбная улыбка, которой Ритими отвечала на все мои
усилия, придавала ей еще более унылый вид.
Обняв за шею, я расцеловала ее в обе щеки и стала уверять, что у Тешомы
самая обыкновенная простуда. Но утешить Ритими было невозможно. Рыдания не
принесли ей ни облегчения, ни усталости, а лишь углубили ее отчаяние.
-- Вдруг что-нибудь случилось с Этевой, -- говорила она. -- Вдруг
какой-нибудь Мокототери убил его.
-- Ничего с твоим Этевой не случилось, -- заявила я. -- Костями
чувствую.
Ритими слабо улыбнулась, как бы сомневаясь в моих словах. -- Почему же
тогда моя дочурка заболела? -- Тешома заболела потому, что простыла, играя с
лягушками на болотах, -- заявила я сухим деловым тоном. -- Дети очень быстро
заболевают и так же быстро выздоравливают.
-- А ты уверена, что это так и есть? -- Совершенно уверена, -- ответила
я.
Ритими с сомнением посмотрела на меня и сказала: -- Но ведь больше
никто из детей не заболел. Я знаю, что Тешому околдовали.
Не зная, что ответить, я решила, что лучше всего будет позвать дядю
Тешомы, и спустя минуту вернулась вместе с Ирамамове. На время отсутствия
своего брата Арасуве Ирамамове исполнял обязанности вождя. Его храбрость
делала его самым подходящим человеком для защиты шабоно от возможного
нападения. Его же репутация шамана обеспечивала деревне защиту от злых
хекур, насланных вражескими колдунами.
Ирамамове посмотрел на девочку и попросил меня принести его тростинку
для эпены и сосуд с галлюциногенным порошком. Одному из юношей он велел
вдуть зелье ему в ноздри и запел заклинания к хекурам, расхаживая перед
хижиной из стороны в сторону. Время от времени он высоко подпрыгивал, крича
на злых духов, которые, как он полагал, угнездились в теле ребенка, чтобы те
оставили Тешому в покое.
Затем Ирамамове стал осторожно массировать девочку, сначала голову,
потом грудь, живот и так до самых ног. Он то и дело встряхивал руками,
сбрасывая злых хекур, которых вытаскивал из Тешомы. Еще несколько мужчин
вдохнули эпену и вместе с Ирамамове пели заклинания ночь напролет. А он
попеременно то массировал ее тельце, то высасывал хворь из него.
Тем не менее девочке и на другой день не стало лучше.
С покрасневшими и отекшими глазами она неподвижно лежала в гамаке,
ничего не хотела есть и отказалась даже от воды с медом, которой я пыталась
ее напоить.
Ирамамове определил, что ее душа покинула тело, и принялся строить в
центре поляны помост из шестов и лиан. К своим волосам он прикрепил листья
пальмы ассаи; глаза и рот обвел кругами из пасты оното, смешанной с углем.
Пустившись вскачь вокруг помоста, он стал имитировать крики гарпии. Затем
веткой с куста, растущего поблизости от шабоно, он стал тщательно мести
землю, пытаясь найти затерявшуюся душу ребенка.
Не найдя ее, он собрал вокруг себя несколько маленьких приятелей
Тешомы, точно так же разукрасил их волосы и лица и поднял их на помост. --
Внимательно осмотрите землю сверху, -- велел он детям. -- Отыщите душу вашей
сестры.
Подражая крикам гарпии, дети запрыгали на шатком помосте. Ветками,
которые подали им женщины, они стали разметать воздух, но и им не удалось
отыскать потерянную душу.
Взяв ветку, поданную мне Ритими, я вместе с остальными взялась за
поиски. Мы дочиста вымели тропинки к реке, к огородам и на болота, где
Тешома ловила лягушек.
Ирамамове поменялся со мной ветками. -- Ты принесла ее в шабоно, --
сказал он. -- Может, ты отыщешь ее душу.
Не задумываясь о бессмысленности этой затеи, я мела землю так же
старательно, как и все остальные. -- А откуда известно, что душа где-то
недалеко? -- спросила я Ирамамове, когда мы возвращались по своим следам
обратно в шабоно.
-- Просто известно, и все, -- ответил он.
Мы обыскали каждую хижину, чисто вымели под гамаками, вокруг каждого
очага и за сложенными в кучи бананами. Мы сдвигали прислоненные к покатым
крышам луки и стрелы. Мы разогнали всех пауков и скорпионов из их убежищ в
пальмовых крышах. Я прекратила поиски, лишь когда увидела змею,
выскользнувшую из-за стропил.
Рассмеявшись, старая Хайяма ловким ударом мачете отсекла змее голову,
завернула извивающееся обезглавленное тело в листья пишаанси и сунула в
огонь. Хайяма подобрала также свалившихся на землю пауков. Они тоже были
завернуты в листья и изжарены. Старикам особенно нравились их нежные брюшки.
Лапки Хайяма приберегла, чтобы размолоть их п...
Продолжение на следующей странцие...
