ки Этеву, Ирамамове и старого Камосиве, чтобы те помогли
уговорить ее отца дать такое разрешение. Хотя советы стариков всегда высоко
ценились и уважались, но только известный своей храбростью Ирамамове смог
уговорить и заверить брата, что в деревне Мокототери со мной не случится
ничего плохого.
-- Возьми с собой лук и стрелы, которые я для тебя сделал, -- сказал
мне Арасуве в тот вечер и громко расхохотался. -- То-то Мокототери удивятся.
Ради того, чтобы это увидеть, и мне стоило бы пойти. -- Но увидев, как я
проверяю стрелы, Арасуве уже серьезно сказал: -- Нельзя их тебе брать.
Негоже женщине идти по лесу с мужским оружием.
-- Я возьму ее под свою опеку, -- пообещала отцу Ритими. -- Уж я-то
позабочусь, чтобы она ни на шаг от меня не отходила -- даже когда захочет в
кусты.
-- Я уверена, что Милагрос хотел бы, чтобы я пошла, -- сказала я,
рассчитывая немного успокоить Арасуве.
Мрачно взглянув на меня, он пожал плечами: -- Надеюсь, ты вернешься
благополучно.
Настороженное ожидание всю ночь не давало мне спать. Знакомое
потрескивание поленьев в очаге наполняло меня дурными предчувствиями. Перед
тем, как лечь спать, Этева пошевелил угли в очаге. Сквозь дым и туман кроны
деревьев вдали походили на призраки. Просветы в листве пустыми глазницами
обвиняли меня в чем-то, чего я не понимала. Я совсем было решила последовать
совету Арасуве, но дневной свет рассеял мои опасения.
Глава 12
Едва солнце успело прогреть зябкий утренний воздух, как мы тронулись в
путь с корзинами, полными бананов, калабашей, гамаков, принадлежностей для
украшения собственных персон и предметов меновой торговли: толстых мотков
неокрашенной хлопковой пряжи, новых наконечников для стрел, бамбуковых
емкостей с эпеной и оното.
Старшие дети шли рядом с матерями и несли свои гамаки переброшенными
через шею. Мужчины, замыкавшие поход каждой семьи, несли только луки и
стрелы.
Нас было двадцать три человека. Четыре дня мы молча шагали по лесу
неспешным темпом, который задавали старики и дети. Стоило из зарослей
донестись малейшему звуку или движению, как женщины замирали на месте, лишь
повернув голову в сторону шума. Мужчины мгновенно исчезали в том
направлении. Как правило, они возвращались, неся агути -- похожего на
кролика грызуна -- или пекари, или птицу. В тот же вечер на привале добыча
готовилась на кострах. Дети постоянно были заняты поисками диких плодов.
Зоркими глазенками они следили за полетом пчел, пока не отыскивали ульи в
дуплах деревьев. Они по их полету могли точно определить, относятся пчелы к
числу жалящих или нет.
Хайяма, Камосиве и еще несколько стариков обернули вокруг груди и
живота полосы лыка какого-то дерева. Они уверяли, что это восстанавливает их
силы и облегчает ходьбу. Я тоже попробовала так сделать, но плотно обернутое
вокруг тела лыко лишь вызвало сильный зуд.
Взбираясь и спускаясь по холмам, я задавалась вопросом, неужели это тот
самый маршрут, по которому я шла с Милагросом. Не было ни дерева, ни камня,
ни участка реки, который показался бы мне знакомым. Да и полчищ москитов и
прочих насекомых, висящих над болотами, я как-то не припоминала.
Привлеченные нашими потными телами, они звенели над нами с доводящей до
безумия назойливостью. И я, никогда прежде не страдавшая от их укусов, не
знала, где мне первым делом чесаться. Рваная майка не давала от них никакой
защиты. Даже Ирамамове, не обращавший поначалу внимания на их безжалостные
укусы, время от времени признавал, что они его беспокоят, шлепая себя по
шее, по руке, либо почесывая коленку пальцами другой ноги.
На пятый день около полудня мы сделали привал на окраине огородов
Мокототери. На расчищенном от подлеска участке гигантские сейбы выглядели
еще монументальнее, чем в лесу. Столбы солнечного света, пробившиеся сквозь
листву, создавали на черной земле затейливую игру светотеней.
Мы искупались в протекавшей неподалеку речке, где с чувственным
изяществом колыхались на ветерке красные цветы, свисающие с лиан над водой.
Ирамамове и еще трое молодых мужчин первыми облачились в праздничный наряд и
раскрасились пастой оното, прежде чем направиться в шабоно наших хозяев.
Вскоре Ирамамове вернулся, неся корзину с жареным мясом и печеными бананами.
-- Ого-о, у Мокототери еще очень много всего, -- приговаривал он,
раздавая нам еду.
Прежде чем украсить себя, женщины помогли своим мужчинам прилепить к
волосам белые пушистые перья, а на руки и головы надеть повязки из
обезьяньего меха и перьев. Мне было поручено разрисовать детские тела и
мордашки точно предписанными узорами оното.
Наш смех и болтовня были прерваны выкриками подошедшего Мокототери.
-- Он похож на обезьяну,-- шепнула Ритими.
Я согласно кивнула и с трудом подавила смешок. Его короткие кривые ноги
и непропорционально длинные руки оказались еще забавнее, когда он встал
рядом с Ирамамове и Этевой, очень импозантно выглядевшими в своих пуховых
головных уборах, наручных повязках с длинными разноцветными перьями попугаев
и ярко-красных поясах.
-- Наш вождь хочет начинать праздник. Он хочет, чтобы вы поскорее
пришли, -- сказал Мокототери таким же высоким официальным голосом, каким
говорил человек приходивший к нам в шабоно с приглашением на праздник. --
Если вы слишком долго будете готовиться не останется времени для разговоров.
С высоко поднятыми головами, чуть вздернув подбородки, Этева, Ирамамове
и еще трое молодых мужчин, все должным образом разрисованные и украшенные
отправились вслед за Мокототери. Шествуя в шабоно, мужчины чувствовали на
себе наши восхищенные взгляды, хотя и притворялись равнодушными.
А женщины принялись с лихорадочной поспешностью вносить последние
дополнения в свой праздничный туалет, -- где цветок или перышко, где мазок
пасты оното. Причем об их внешности могли судить только окружающие, потому
что о зеркалах не было и речи.
Ритими повязала у меня на талии пояс, стараясь, чтобы широкая бахрома
оказалась посередине. -- Ты все еще такая худенькая, -- сказала она,
коснувшись моих грудей, -- хотя и много ешь. Ты сегодня не ешь так, как
делаешь это у нас в шабоно, а то Мокототери подумают, что мы тебя плохо
кормим.
Я пообещала, что буду есть очень скромно, и расхохоталась, припомнив,
что как раз то же самое советовала мне в детстве мать, когда меня приглашали
на выходные к друзьям. Она тоже приходила в смущение от моего зверского
аппетита и опасалась, что люди подумают, будто дома меня плохо кормят, либо
еще хуже, что у меня солитер.
Перед самым выходом в шабоно Мокототери старая Хайяма принялась
увещевать своих правнуков Сисиве и Тешому хорошо себя вести. Громким
голосом, так чтобы услышали остальные пришедшие с нами дети, она
подчеркнула, как важно не дать никакого повода женщинам Мокототери
позлословить на их счет, когда они уйдут домой. Хайяма настояла на том,
чтобы дети напоследок еще раз сделали все свои делишки за кустами, потому
что в шабоно никто не станет за ними ни убирать, ни выводить в случае нужды
из деревни.
На подходе к деревенской площади Мокототери мужчины выстроились в ряд,
высоко подняв головы и держа оружие вертикально. Мы с детьми встали за их
спиной.
Завидев меня, из хижин с криками выбежало несколько женщин. Без страха
и отвращения я терпеливо ждала, пока они трогали, целовали и лизали мое лицо
и тело. Зато Ритими, похоже, забыла, как в первый раз встретили меня
Итикотери, потому что все время тихонько ворчала, что теперь ей придется
возобновлять раскраску на моем теле.
Крепко ухватив меня за руку, одна из женщин Мокототери оттолкнула
Ритими в сторону: -- Идем со мной. Белая Девушка.
-- Нет, -- крикнула Ритими, притянув меня поближе к себе. Ее улыбка
нисколько не смягчала резкого, злого тона. -- Я привела Белую Девушку, чтобы
ты на нее посмотрела. Никто ее у меня не отнимет. Мы все равно что тени друг
дружки. Куда она, туда и я. Куда я, туда и она. -- И Ритими вперила взгляд в
соперницу -- пусть только осмелится оспорить ее слова.
Расхохотавшись, женщина широко разинула набитый табаком рот. -- Если ты
привела Белую Девушку в гости, ты должна позволить ей зайти в мою хижину.
Кто-то подошел к нам из-за столпившихся женщин.
Скрестив руки на груди и самодовольно выпятив губы, он остановился
рядом со мной. -- Я вождь Мокототери,-- сказал он. Когда он улыбался, глаза
превращались в две блестящие щелочки в красном узоре его изборожденного
глубокими морщинами лица. -- Эта Белая Девушка -- твоя сестра, что ты так ее
защищаешь? -- спросил он Ритими.
-- Да, -- с силой ответила она. -- Она моя сестра.
Недоверчиво покачивая головой, вождь Мокототери тщательно меня осмотрел
и внешне остался совершенно невозмутимым. -- Я вижу, что она белая, но на
настоящую белую женщину она непохожа, -- сказал он наконец. -- У нее босые
ноги, как у нас, она не носит на теле этой их странной одежды, разве что вот
это. -- Тут он потянул за мои рваные старые трусики. -- Зачем она носит это
под индейским поясом? -- Пэнтииз, -- важным тоном произнесла Ритими; ей
больше нравилось их английское название, чем испанское, которое она тоже
выучила. -- Так их называют белые люди.
У нее есть еще две пары таких. А носит она пэнтииз потому, что боится,
как бы какие-нибудь пауки или сороконожки не заползли ночью внутрь ее тела.
Кивнув так, словно понимает мои опасения, вождь коснулся моих коротких
волос и провел мясистой ладонью по выбритой тонзуре. -- Они цвета волокон
пальмы ассаи. -- Он придвинул свое лицо к моему, пока мы не коснулись друг
друга носами. -- Какие странные глаза -- цвета дождя. -- Его грозный взгляд
растворился в радостной улыбке. -- Да, она, должно быть, белая; и если ты
называешь ее своей сестрой, никто ее у тебя не отнимет, -- сказал он Ритими.
-- Как ты можешь называть ее сестрой? -- спросила женщина, все еще
державшая меня за руку. На ее раскрашенном лице было написано явное
замешательство.
-- Я называю ее сестрой, потому что она такая, как мы, -- сказала
Ритими, обнимая меня за талию.
-- Я хочу, чтобы она побыла в моей хижине, -- сказала женщина. -- Хочу,
чтобы она прикоснулась к моим детям.
Мы последовали за женщиной в хижину. У покатой крыши стояли луки и
стрелы. Со стропил свисали бананы, калабаши и завернутые в листья куски
мяса. По углам были свалены мачете, топоры и дубинки. Пол был усеян
хворостом, сучьями, банановой кожурой и черепками глиняной посуды.
Ритими села со мной в один гамак. Как только я допила сок из пальмовых
плодов, которым угостила меня хозяйка, она положила мне на колени младенца.
-- Приласкай его.
Крутясь и извиваясь у меня в руках, младенец чуть не выпал на землю. А
посмотрев мне в лицо, он вообще заревел.
-- Ты его лучше забери, -- сказала я, отдавая женщине ребенка. --
Маленькие дети меня боятся. Я не могу их трогать, пока они ко мне не
привыкнут.
-- В самом деле? -- спросила женщина, подозрительно глядя, как Ритими
укачивает ребенка.
-- Наши младенцы так не орут. -- Ритими бросила на ребенка
презрительный взгляд. -- Мои дети и дети моего отца даже спят с ней в одном
гамаке.
-- Я позову старших детей, -- сказала женщина, знаками подзывая девочек
и мальчиков, выглядывавших изза банановых связок у покатой крыши.
-- Не надо, -- сказала я. -- Я знала, что они тоже испугаются. -- Если
ты заставишь их подойти, они тоже будут плакать.
-- Да, -- сказала одна из женщин, зашедших с нами в хижи...
Продолжение на следующей странцие...
