му что никому неохота жить в опустевшем
шабоно. Мы будем ухаживать за огородами, пока не вернутся остальные. К тому
времени созреют и бананы, и плоды раша, и снова наступит пора праздника.
-- Но почему уходит так много народу Итикотери? -- спросила я. -- Разве
здесь недостаточно еды? Хайяма сказала напрямик, что с продовольствием
сейчас туго, однако подчеркнула, что старые огороды превратились в настоящую
кормушку для обезьян, птиц, агути, пекари и тапиров. Там мужчины смогут без
особого труда охотиться, а женщины отыщут на огородах множество кореньев и
плодов, чтобы продержаться, пока не будет дичи. -- К тому же, -- продолжала
Хайяма, -- временное переселение всегда полезно, особенно после набега. Не
будь я так стара, я бы тоже ушла.
-- Как на выходной, -- заметила я.
-- Да. Выходной, -- рассмеялась Хайяма, когда я объяснила значение
слова. -- О, как бы я хотела пойти и сидеть себе в тени, объедаясь плодами
кафу.
Деревья кафу высоко ценятся за их кору и лубяные волокна. Гроздья
плодов, величиной около десяти дюймов каждый, теснятся на одном общем
стебле. Мясистый желеобразный плод полон крошечных семян и по вкусу
напоминает перезрелый инжир.
-- Если мне нельзя перебраться с Арасуве и его семейством на старые
огороды, -- сказала я, присев у изголовья Хайямы, -- тогда я останусь с
тобой. Мне незачем возвращаться в миссию. Мы вместе станем ждать возвращения
остальных.
В глазах Хайямы, остановившихся на моем лице, появился неестественный
блеск. Медленно, тщательно обдумывая каждое слово, она растолковала мне, что
хотя и не в обычаях их племени учинять набеги на опустевшие шабоно или
убивать стариков и детей, Мокототери наверняка устроят какую-нибудь пакость,
если узнают, -- а старуха заверила меня, что узнают непременно, -- что я
осталась в незащищенной деревне.
Меня пробрала дрожь при воспоминании о том, как несколько недель назад
в шабоно явилась ватага мужчин Мокототери, вооруженных дубинками, и
потребовала возвращения своих женщин. После бурного обмена угрозами и
оскорблениями Арасуве заявил воинам Мокототери, что по дороге домой они сами
освободили одну из похищенных женщин. Он подчеркнул, что их ни на минуту не
ввела в заблуждение ее уловка со змеиным укусом. Тем не менее, после
некоторых препирательств вождь неохотно отдал им девочку, которую Хайяма
выбрала в жены своему младшему сыну. Пригрозив скорым возмездием, Мокототери
убрались восвояси.
Этева пояснил мне, что хотя Мокототери не собирались затевать
перестрелку, поскольку оставили луки и стрелы спрятанными в лесу, вождь
поступил мудро, быстро отдав им девочку. Итикотери уступали им в
численности, так как несколько мужчин уже ушли на заброшенные огороды.
-- А когда Арасуве пойдет на старые огороды? -- спросила я Хайяму.
-- Очень скоро, -- сказала она. -- Арасуве отправил несколько человек
на поиски Милагроса. Правда, до сих пор им не удалось его отыскать.
Я в душе улыбнулась и самодовольно заметила: -- Похоже, что несмотря на
обещание Арасуве, я все-таки пойду с Ритими и Этевой.
-- Не пойдешь, -- уверенно заявила Хайяма с коварной усмешкой. -- Мы
должны защитить тебя не только от Мокототери. По пути на огороды тебя может
похитить шапори и держать в отдаленной хижине как свою жену.
-- Сомневаюсь, -- хихикнув, заметила я. -- Ты мне сама говорила, что
меня, такую тощую, не захочет ни один мужчина. -- И я рассказала старухе о
том, что приключилось в горах между мной и Этевой.
Прижав к обвисшим грудям скрещенные руки, Хайяма хохотала до тех пор,
пока по ее морщинистым щекам не покатились слезы. -- Да, Этева готов взять
первую попавшуюся женщину, -- сказала она. -- Но тебя он боится. -- И
наполовину высунувшись из гамака, Хайяма прошептала: -- Шапори -- это не
обычный мужчина. Он не захочет иметь тебя для собственного удовольствия.
Шапори. необходимо иметь в своем теле женское начало. -- Тут она снова
откинулась в гамак. -- А ты знаешь, где находится женское начало? --Нет.
Старуха посмотрела на меня, как на полоумную. -- Во влагалище, --
наконец выговорила она, задыхаясь от смеха.
-- По-твоему, Пуривариве мог бы меня похитить? -- насмешливо спросила
я. -- А по-моему, он слишком стар, чтобы интересоваться женщинами.
Глаза ее раскрылись в искреннем изумлении. -- Ты что, ничего не видела?
Тебе никто не рассказывал, что старый шапори будет покрепче любого мужчины в
шабоно? -- спросила она. -- Бывает, по ночам этот старик ходит из хижины в
хижину и трахает всех женщин подряд, не зная устали. А на заре, возвращаясь
в лес, он свеж и полон сил как ни в чем не бывало. -- Хайяма, правда,
заверила, что Пуривариве не стал бы меня похищать, ибо ему уже ничего не
нужно. Она, однако, предупредила меня, что есть и другие шаманы, не столь
могущественные, как этот старик, которые вполне на это способны.
Закрыв глаза, она громко вздохнула. Я было подумала, что она уснула, но
словно почувствовав, что я собираюсь подняться, старуха резко обернулась,
положила обе руки мне на плечи и спросила дрогнувшим от волнения голосом: --
Знаешь, почему тебе так нравится у нас? Я недоуменно взглянула на нее и не
успела открыть рот, чтобы ответить, как Хайяма продолжила: -- Ты счастлива у
нас, потому что у тебя нет никаких обязанностей. Ты живешь как мы. Ты хорошо
выучилась говорить по-нашему и знаешь многие наши обычаи. Для нас ты не
ребенок и не взрослый, не мужчина и не женщина. Мы ничего от тебя не
требуем. Иначе ты бы стала обижаться на нас. -- Глаза Хайямы, удерживавшие
мой взгляд, так потемнели, что мне стало не по себе. На ее морщинистом лице
они казались громадными и яркими, словно горели каким-то неистощимым
внутренним светом. После долгой паузы она добавила с вызовом: -- Если бы
тебе довелось стать женщиной шапори, ты была бы очень несчастлива.
В ее словах я почувствовала угрозу. Тем не менее, городя в ответ всякую
чепуху в свою защиту, я внезапно поняла, что она права, и мне неудержимо
захотелось рассмеяться.
Старуха ласково прижала пальцы к моим губам. -- В дальних уголках леса,
где обитают хекуры зверей и растений, живут могущественные шапори, --
сказала Хайяма.
-- Во мраке ночи эти мужчины сходятся с прекрасными женскими духами.
-- Я очень рада, что я не прекрасный дух, -- сказала я.
-- Нет. Ты не красавица. --Я не в состоянии была обидеться на нелестное
замечание Хайямы, сказанное под вкрадчивый смех и с чуть насмешливым
взглядом. -- Однако для многих из нас ты особа необычная.
С неожиданной нежностью в голосе она принялась объяснять мне, почему
Мокототери так хотели забрать меня к себе в шабоно. Их интерес ко мне был
вызван не теми традиционными причинами, по которым индейцы ищут дружбы с
белыми, -- получением мачете, посуды и одежды, -- но тем, что по мнению
Мокототери, я обладаю некоей силой. До них дошли слухи и о том, как я
вылечила маленькую Тешому, и о случае с эпеной, и о том, как Ирамамове
увидел отражение хекур в моих глазах. Они даже видели, как я стреляла из
лука.
Все мои попытки внушить старухе, что никакой особой силой я не обладаю,
и один лишь здравый рассудок помог мне вылечить простуженного ребенка,
оказались тщетными. Я стала доказывать, что и ее можно считать
обладательницей дара исцеления, -- она ведь вправляет кости и готовит
какие-то тайные отвары из внутренностей животных, кореньев и листьев для
лечения укусов, царапин и порезов. Но все мои доводы пропали впустую. Для
нее существовала громадная разница между вправлением кости и заманиванием
заблудшей души ребенка обратно в тело.
На это, подчеркивала она, способен только шапори.
-- Но это же Ирамамове вернул ее душу, -- упорствовала я. -- Я только
вылечила ее от простуды.
-- Нет, не он, -- настаивала Хайяма. -- Он слышал твои заклинания.
-- Это была молитва, -- слабо возразила я, осознавая, что молитва в
сущности ничем не отличается от заклинаний Ирамамове к хекурам.
-- Я знаю, что белые не такие, как мы, -- перебила меня Хайяма,
решительно настроенная не допускать моих дальнейших возражений. -- Я говорю
о совершенно иных вещах. Даже если бы ты по рождению была Итикотери, ты все
равно была бы непохожа на Ритими, Тутеми или на меня. -- Хайяма коснулась
моего лица, проведя длинными костлявыми пальцами по лбу и щекам. -- Моя
сестра Анхелика никогда не стала бы просить тебя пойти с нею в лес. Милагрос
никогда не привел бы тебя к нам, будь ты похожа на тех белых, которых он
знает. -- Она задумчиво посмотрела на меня и, словно запоздалая мысль только
что пришла ей в голову, добавила: -- Интересно, был бы любой другой белый
так же счастлив с нами, как ты? -- Наверняка да, -- тихо сказала я. -- Не
так уж много на свете белых, у которых есть шанс сюда попасть.
Хайяма пожала плечами. -- Ты помнишь историю об Имаваами,
женщине-шапори? -- спросила она.
-- Это же миф! -- и опасаясь, что старуха попытается провести какую-то
параллель между Имаваами и мной, я поспешно добавила: -- Это ведь как
история о птичке, которая похитила огонь из пасти аллигатора.
-- Может быть, -- мечтательно заметила Хайяма. -- Я в последнее время
много думала над тем, что рассказывали мне отец, дед и прадед о белых людях,
которых они видели путешествующими по большим рекам. Должно быть, белые
путешествовали по лесам задолго до времен моего прадеда.
Возможно, Имаваами была одной из них. -- Хайяма склонила ко мне
серьезное лицо и продолжала шепотом: -- Должно быть, какой-нибудь шапори
похитил ее, полагая, что белая женщина -- это прекрасный дух. Но она
оказалась могущественнее самого шапори. Она похитила его хекуры и сама стала
колдуньей. -- И Хайяма посмотрела на меня с вызовом, словно ожидая
возражений.
Рассуждения старухи меня не удивили. Для Итикотери было обычным делом
подстраивать свою мифологию к современности либо вводить в нее факты
реальной жизни. -- А индейские женщины становятся когда-нибудь шапори? --
спросила я.
-- Да, -- не задумываясь ответила Хайяма. -- Странные существа эти
женщины-шапори. Подобно мужчинам, они охотятся с луком и стрелами. Свои тела
они украшают точками и пятнами, как у ягуара. Они вдыхают эпену и песнями
заманивают хекур к себе в грудь. Женщины-шапори имеют мужей, которые им
служат. Но стоит им родить ребенка, как они снова становятся обыкновенными
женщинами.
-- Анхелика была такой шапори, правда? -- Я не сразу поняла, что
произнесла эту мысль вслух. Она просто явилась мне с очевидностью
откровения. Я припомнила, как Анхелика вызволила меня из кошмарного сна в
миссии, как меня успокоила ее невразумительная песня.
Она походила не на мелодичные песни женщин Итикотери, а на монотонные
заклинания шаманов. Как и они, Анхелика, казалось, имела два голоса: один --
исходящий откуда-то из самых глубин ее существа, и другой -- из гортани. Я
вспомнила и те дни, когда шла через лес вместе с Милагросом и Анхеликой, и
то, как очаровали меня слова Анхелики о таящихся в сумраке лесных духах, и о
том, что с ними всегда надо лишь плясать, не позволяя им пасть на себя
тяжким бременем. Передо мной встал живой образ Анхелики, как она плясала в
то утро, -- с поднятыми над головой руками, семеня мелкими подпрыгивающими
шажками, как пляшут мужчины Итикотери, одурманенные эпеной. До сих пор мне
не казалось странным, что Анхелика, в отличие от прочих индейских женщин в
миссии, сочла для меня вполне естественным делом приехать в джунгли на
охоту.
Из раздумий меня вывели слова...
Продолжение на следующей странцие...
