. В его пленившем меня теле не было ничего от
насилия. Наслаждение волнами сливалось с видениями гор и рек, тех дальних
краев, где обитают хекуры. Я плясала с духами зверей и деревьев, скользя с
ними в тумане мимо корней и стволов, мимо веток и листьев. Я подпевала
голосам птиц и пауков, ягуаров и змей. Я разделяла сны тех, кто живет
эпеной, горькими цветами и листьями.
Я уже не знала, сплю я или бодрствую. Временами мне смутно вспоминались
слова Хайямы о шаманах, телам которых необходимо женское начало. Но эти
воспоминания были расплывчаты и скоротечны, оставаясь глухими неуверенными
предчувствиями. А Ирамамове всегда чутко улавливал, когда я готова
погрузиться в настоящий сон, когда у меня на кончике языка повисали вопросы,
а когда я вот-вот заплачу.
-- Если ты не можешь видеть сны, я тебя заставлю, -- сказал он, обнимая
меня и отирая мне слезы своей щекой.
И вся моя решимость отказаться пить из сосуда, который подобно лесному
духу стоял у огня, исчезла без следа. Я жадно выпила темное, приносящее
видения зелье и снова повисла в безвременье, которое не было ни днем, ни
ночью.
И снова я влетела в ритм дыхания Ирамамове, в биение его сердца,
сливаясь со светом и тьмой внутри него.
Время вернулось ко мне, когда я почувствовала, что как-то перемещаюсь
сквозь листву, деревья и неподвижные лианы подлеска. Я знала, что не иду
сама, и тем не менее я спускалась из холодного, погруженного в туман леса.
Ноги мои были связаны, а голова безвольно болталась, словно сосуд,
выпитый до дна. Видения вытекали из моих ушей, носа и рта, оставляя тонкий
след капель на крутой тропе. И напоследок передо мной всплыли образы шабоно,
в которых жили мужчины и женщины-шаманы из иных времен.
Когда я проснулась, Ирамамове сидел у костра. На лице его играли
огненные блики и слабый свет луны, заглядывавшей в хижину. И я подумала,
сколько же дней миновало с той ночи, когда он в первый раз дал мне горькое
зелье. Сосуда у костра не было. В том, что мы уже не в горах, я не
сомневалась. Ночь была безоблачна. Тихий ветерок, шелестящий в кронах
деревьев, расплел мои мысли, и я уплыла в сон без сновидений под монотонные
песни Ирамамове к хекурам.
Меня разбудило сильное урчание в животе. Неуверенно встав на ноги в
пустой хижине, я почувствовала головокружение. Все мое тело было разрисовано
волнистыми линиями. Как странно все это было, подумала я. Сожалений не было;
не было ни ненависти, ни отвращения. И вовсе не потому, что все мои чувства
как бы оцепенели.
Скорее у меня было состояние, которое испытываешь, пробудившись ото
сна, значения которого не можешь объяснить.
У огня лежал сверток с жареными лягушками. Сев на землю, я стала
дочиста обгладывать тонкие косточки. Стоящее у одного из шестов мачете
означало, что Ирамамове где-то поблизости.
Ориентируясь на журчание реки, я стала пробираться сквозь лесную чащу.
Внезапно заметив, как Ирамамове совсем близко от меня прибивает к берегу
маленькое каноэ я спряталась в кустарнике. По виду суденышка я определила,
что оно сделано индейцами Макиритаре. Я уже видела в миссии такие лодки,
выдолбленные из древесного ствола. При мысли о том, что мы, возможно,
находимся совсем близко от какой-нибудь их деревни или далее от миссии,
сердце застучало быстрее. Ирамамове не подавал виду, что как-то заметил мое
появление, и я украдкой вернулась к хижине, недоумевая, где он мог раздобыть
каноэ.
Не прошло и минуты, как с перекинутым на лиане за спину увесистым
свертком в хижину вошел Ирамамове. -- Рыба, -- сказал он, сбрасывая сверток
на землю.
Я покраснела и смущенно рассмеялась. А он неторопливо разложил
завернутую в листья рыбу между угольями, следя за тем, чтобы жара было
достаточно, но огонь не задевал листьев платанийо. Он так и остался сидеть у
костра, целиком поглощенный поджариванием рыбы. Как только испарилась
последняя влага, он с помощью раздвоенной палочки убрал сверток с огня и
раскрыл его. -- Хорошо, -- сказал он, отправляя пригоршню крошащегося белого
мяса в рот, и подвинул сверток ко мне.
-- Что произошло в горах? -- спросила я.
Вздрогнув от моего воинственного тона, он так и остался сидеть с
раскрытым ртом. Непрожеванный кусок рыбы выпал в золу. Он автоматически, не
счистив налипшей грязи, сунул его обратно в рот и потянулся за лежащей на
земле лианой.
Меня охватил неудержимый страх. Я не сомневалась, что Ирамамове сейчас
свяжет меня и унесет в лесные дебри.
Куда подевалась моя недавняя уверенность, что мы находимся совсем рядом
с деревней Макиритаре или даже с миссией. Я была лишь в состоянии думать о
рассказе Хайямы о шаманах, прятавших похищенных ими женщин в лесной глуши. Я
уже не сомневалась, что Ирамамове никогда не отведет меня в миссию. Мысль о
том, что пожелай он спрятать меня где-то в лесу, он не стал бы приносить
меня с гор сюда, в тот момент как-то не пришла мне в голову.
Я уже не верила ни его улыбке, ни ласковому блеску в глазах. Взяв
стоящий у огня калабаш с водой, я протянула его ему. Он с улыбкой отложил
веревку. Я подвинулась ближе, будто собираясь поднести сосуд к его губам, но
вместо этого изо всех сил врезала ему между глаз. Захваченный врасплох, он
упал навзничь, глядя на меня с немым изумлением, а кровь с обеих сторон
потекла у него по носу.
Не обращая внимания на колючки, корни и острые клинки травы, я
рванулась сквозь заросли к тому месту, где видела каноэ. Однако я неверно
рассчитала, куда Ирамамове его привязал, и добежав до реки, не увидела
ничего, кроме разбросанных вдоль берега камней. Суденышко оказалось выше по
течению. Я запрыгала с камня на камень с ловкостью и быстротой, каких в себе
не подозревала, и с трудом переводя дух, повалилась на землю рядом с каноэ,
наполовину вытащенным на берег. Увидев стоящего передо мной Ирамамове, я не
смогла сдержать крика.
Он присел и рассмеялся, широко раскрыв рот. Хохот накатывал на него
порывами и так сотрясал все тело с головы до ног, что подо мной задрожала
земля. Слезы катились у него по щекам и смешивались с кровью из рассеченного
лба. -- Ты забыла это, -- сказал он, помахав рюкзаком у меня перед носом,
потом открыл его и подал мне джинсы и рваную майку. -- Сегодня ты доберешься
до миссии.
-- Это та река, на которой стоит миссия? -- спросила я, глядя в его
окровавленное лицо. -- Я не узнаю этого места.
Ты была здесь с Анхеликой и Милагросом, -- заверил он меня. Дожди так
же меняют лицо лесов и рек, как облака меняют лицо неба.
Я надела джинсы; они мешковато повисли, грозя свалиться с бедер. Сырая,
пропахшая плесенью майка заставила меня расчихаться. Почувствовав
неловкость, я подняла неуверенный взгляд на Ирамамове: -- Как я выгляжу? Он
обошел меня кругом и придирчиво осмотрел со всех сторон. Затем, после
минутного размышления, снова присел и со смехом произнес: -- Ты лучше
выглядишь в раскраске из оното.
Я присела возле него. Ветра не было; на реке все словно замерло. Тени
высоких деревьев тянулись над водой, ложась не песок у наших ног. Я хотела
извиниться за то, что разбила ему калабашем лицо, и объяснить свои
подозрения.
Я хотела, чтобы он рассказал мне о днях, проведенных в горах, но мне не
хотелось прерывать молчание.
Словно зная, в каком я затруднении, и забавляясь этим, Ирамамове
уткнулся лицом в колени и тихо засмеялся, как бы деля свое веселье с каплями
крови, падающими между широко расставленными пальцами ног. -- Я хотел взять
себе хекуры, которые однажды видел в твоих глазах, -- негромко промолвил он.
И дальше он рассказал, что не только он сам, но и старый шапори Пуривариве
видел во мне хекур. -- Всякий раз, когда я лежал с тобой и чувствовал, какая
в тебе бурлит энергия, я надеялся переманить духов в свою грудь, -- сказал
Ирамамове. -- Но они не захотели тебя покинуть. -- Он обратил на меня
протестующий взгляд. -- Хекуры не пожелали откликнуться на мой зов; не
пожелали прислушаться к моим песням. А потом я испугался, что ты можешь
забрать хекур из моего тела.
Гнев и невыразимая печаль на мгновение лишили меня дара речи. -- Мы
пробыли в горах больше суток? -- наконец спросила я, ибо любопытство все же
взяло во мне верх.
Ирамамове кивнул, но не сказал, как долго мы пробыли в хижине. -- Когда
я убедился, что не смогу изменить твоего тела, когда понял, что хекуры ни за
что тебя не покинут, я отнес тебя на лямках сюда.
-- А если бы ты изменил мое тело, ты бы держал меня в лесу? Ирамамове
застенчиво посмотрел на меня. Губы его разомкнулись в улыбке облегчения, но
глаза туманило смутное сожаление. -- В тебе обитает душа и тень Итикотери,
-- тихо промолвил он. -- Ты ела пепел наших мертвых. Но у тебя тело и голова
напе. -- И молчание выделило эту последнюю фразу, прежде чем он добавил: --
Впереди у меня ночи, когда ветер принесет твой голос вместе с голосами
обезьян и ягуаров. И я увижу, как твоя тень пляшет на земле в пятнах лунного
света. В такие ночи я буду думать о тебе. Он встал и столкнул каноэ в воду.
-- Держись поближе к берегу -- не то течение понесет тебя слишком быстро, --
сказал он, давая мне знак сесть в лодку.
-- А ты не поедешь? -- встревоженно спросила я.
-- Это хорошее каноэ, -- сказал он, подавая мне весло.
У него была красивой формы ручка, круглое древко и овальная лопасть в
форме остроконечного вогнутого щита. -- В нем ты спокойно доберешься до
миссии.
-- Подожди! -- воскликнула я, прежде чем он отпустил лодку, и дрожащими
руками стала раздергивать непослушный замок бокового кармана рюкзака. Достав
кожаный мешочек, я подала его ему. -- Ты помнишь камень, который дал мне
шаман Хуан Каридад? -- спросила я. -- Теперь он твой.
Его потрясенное и изумленное лицо на мгновение застыло. Пальцы его
медленно сжали мешочек, а лицо смягчилось в улыбке. Ни слова не говоря, он
столкнул каноэ в воду и, сложив на груди руки, смотрел, как меня относит
течение. Я часто оглядывалась, пока он не скрылся из виду. В какой-то момент
мне показалось, что я все еще вижу его фигуру, но это лишь играющий тенями
ветер подшутил над моими глазами.
Глава 25
Деревья по обоим берегам и ползущие по небу облака затеняли реку. Желая
сократить промежуток времени между тем миром, который остался в прошлом, и
тем, который поджидал меня впереди, я гребла изо всех сил. Однако вскоре я
устала, и теперь только отталкивалась веслом, когда течение заносило меня
слишком близко к берегу.
Временами река светлела, и тогда буйная зелень отражалась в ней
неестественно ярко. В лесном сумраке и глубокой тишине вокруг меня было
что-то навевающее покой.
Деревья, казалось, прощально мне кивали, слегка кланяясь на
послеполуденным ветру, а может быть, они только оплакивали уход еще одного
дня и угасание последних лучей солнца на небе. Незадолго до того, как
сгустились сумерки, я подвела каноэ к противоположному берегу, где заметила
среди черных скал песчаные проплешины.
Как только лодка врезалась в песок, я выпрыгнула из нее и вытащила
каноэ на сушу, поближе к лесной опушке, где свисающие лианы и ветки
образовали укромное убежище. Оглянувшись на дальние горы, уже фиолетовые в
наступивших сумерках, я подумала, что провела там, пожалуй, не меньше
недели, прежде чем Ирамамове принес меня в хижину, где я проснулась этим
утром. Взобравшись на самую высокую скалу, я окинула окрестности взглядом в
надежде увидеть огни миссии. Должно быть, она дальше, чем рассчитывал
Ирамамове, подумала я. Одна лишь темнота, выползая из реки, медле...
Продолжение на следующей странцие...
