смотрю на Восток, в сторону Китая, Японии и Индии, благополучно отразивших демонические вторжения, связанные с монотеизмом, то я уже сомневаюсь, способно ли оправдать наших предков то обстоятельство, что все остальные европейские народы также были христианизированы.
Меня жжёт и испепеляет раскаяние перед народами, имевшими несчастье на протяжении столетий являться соседями “православной Руси”, а значит, её жертвами: Ещё двести лет назад на территории “духовного наследника Византии” — Российской Империи — проживало около 280-и народов и народностей. Теперь осталось 133. Куда подевались полторы сотни племён и народов? Витают ли ещё среди нас их неотмщённые духи? Мысленно я встаю на колени перед всеми этими народами, стёртыми с лица Земли руками моих соплеменников. Я склоняю голову перед убиенными и прошу их принять выражение моей скорби и моего раскаяния за преступления и зверства, совершённые нашими православными прадедами.
Я вспоминаю содержание “берестяной грамоты” безвестного новгородского “крестоносца”: “Ходили на нехристей. Господу богу послужили — народу побили без счёту, старых и малых. Да только взять с них нечего”.
У сахалинских нивхов, как и у любого этноса, есть свои народные песни,— песни про любовь, песни о красоте родного края, и так далее. Но в их песенном репертуаре есть ещё один особый раздел: песни о русских. Содержание их примерно таково: Наш род жил в достатке и счастье, пока к нам не пришли русские. Они убили моих сыновей, они увели моих дочерей, они разорили наши святыни, они порвали мои сети и сломали мне обе руки со словами: “Не лови ж здесь рыбу, некрещёная собака; теперь это наше море и наша рыба...”
Православие привнесло в русский характер прежде совершенно несвойственные ему, чисто-византийские черты,— кровожадность, коварство и религиозную нетерпимость.
Моя “малая родина” — это город Вятка, основанный 600 лет назад на левом берегу одноимённой реки. В XIV веке эти края населяло мирное черемисское племя угро-финского происхождения, называвшее себя ватка. Они были охотники и бортники, и жили в мире со всеми своими соседями, в том числе и с русскими беженцами-язычниками из Ростова Великого, скрывавшимися с ХII века на берегах реки Великой и Пижмы от преследований со стороны православных русских князей.
Потом, когда вверх по Сухоне и Северной Двине сюда пришли новгородские ушкуйники под предводительством православных попов, они без труда вырезали всё племя, численно превосходившее их во много раз, — потому что северные черемисы, так же, как и их соседи — вотяки и коми — были столь кротки и невинны, что не могли оказать никакого сопротивления агрессору, так как их “примитивная религия” категорически запрещала человекоубийство. Поэтому все они предпочли быть убитыми, нежели оказать вооружёное сопротивление оккупантам.
На полном истреблении ватка настояли именно попы, а не атаманы, но, справедливости ради, нужно отметить, что они же, попы, разрешили оставить в живых местных девушек и девочек, ещё “не познавших ложа”, так что каждый бандит мог брать их себе, как наложниц, “кто сколь прокормит”. — Очевидно, русским попам мнилось, что они повторяют “водительские подвиги Моисея”, который также принуждал подчинённых ему иудеев к геноциду, объясняя это “волей божьей” .
У крутого берега реки, на возвышенности, находилось священная роща черемисов — “место силы” и природное святилище, у края которого имелся родник с целебной водой (ныне это полуотравленный источник церковной “святой воды”).
Новгородцы, едва отмыв руки от крови, едва отпраздновав свою победу над “нехристями” и едва успев изнасиловать своих пленных девственниц, первым же делом, как люди “набожные и благочестивые”, помолясь, приступили к истреблению священной рощи . Они вырубили все до единого деревья и построили на проплешине деревянную часовню. Сейчас на этом месте стоит на редкость безобразная каменная церковь и мужской монастырь, больше похожий на старинный острог, перестроенный в тюрьму строгого режима...
Попы и ушкуйники постарались на славу,— вскоре здесь не осталось никаких следов коренного населения: ни святилищ, ни могил, ни местной топонимики,— вообще ничего...
Подавляющее большинство моих земляков проживает жизнь, так ни разу и не задумавшись о том, что топчет чужую землю, травит чужую воду и рубит чужие леса... Может быть, их сегодняшняя трудная жизнь именно потому так беспросветно тяжела и бедна, что в их сердцах нет и тени раскаяния за бесчисленные несправедливости и зверства, совершённые на этой земле их православными прадедами...
Л.Д. Мне кажется, что склонность к геноциду имели все христианские завоеватели, не только русские. Достаточно вспомнить хотя бы геноцид индейцев Северной Америки!
А.С. Это верно. Американские пилигримы тоже активно истребляли коренное население. Но всё-таки они не были столь последовательными ксенофобами, как русские переселенцы к востоку от Волги. “Янки” испытывали и определённое культурное влияние со стороны индейцев. Тип свободолюбивого и бесстрашного траппера-янки — это ведь, скорее, тип индейского характера, но уж никак не пуританского. В Америке имели место и языковые влияния: такие слова, как “мокасины”, “вигвам”, “табак”, “скво”, “томагавк”...— вполне прижились в английском языке.
Герб США — это индейский тотем — благородный орлан-белохвост. Российский герб — это поздневизантийский ублюдочек — двуглавый орёл-мутант с подщипанным гузлом.
Герб моей родной Вятки представляет из себя какую-то зловещую библейскую аллюзию: ядовито-жёлтое поле щита заслоняет свинцово-серая грозовая туча с высунутой из неё рукой, грозящей кому-то внизу луком и стрелой, вложенной в уже натянутую тетиву. Чтобы любому было понятно, кому именно принадлежит эта всегда готовая к новым убийствам вооружённая рука, в верхней части герба помещён чёрный крест...
Л.Д. Вместе с тем, известно, что именно вятские леса веками служили укрытием и прибежищем для гонимых церковниками религиозных общин...
А.С. Не стоит обольщаться на этот счёт. Русское сектантство, преследуемое Церковью, представляло собой ничуть не менее гнусное явление, чем сама “государственная религия”. Ты только вслушайся внимательно в самоназвания русских сект, скрывавшихся по лесам, и ты сразу поймёшь, что это были за “конфессии”: трясуны, икотники, дырмоляи, малеванцы, скопцы, хлысты...— не названия, а саморазоблачения и обвинительные приговоры!
Но я, конечно, не собираюсь оспаривать тот факт, что русский народ никогда не представлял из себя однородной гомогенной массы. Сопротивление православному “чужебесию” было всегда. Однако, если христианские сектанты являлись диссидентами внутри православной системы координат, то истинными беглецами были, есть и будут те, кто существует вне этой системы. Они-то и есть подлинные хранители народной памяти и народной души, вместе со своими не сдавшимися и не продавшимися предками составляющие неразрывные звенья так называемой “Златой Чепи” (“Золотой Цепи”), несмотря ни на что, протянутой сквозь целое тысячелетие гонений и костров.
Это совсем другая Россия! Я видал этих стойких и честных людей. Они воистину живые люди и живой народ. Но их очень мало — не они создают коллективный образ русского народа. Но, парадоксальным образом, только они воистину являются этим народом и только они имеют законное право именоваться им. Рядом с ними так называемая “основная часть российского общества” выглядит просто каким-то гигантским скопищем духовных дегенератов и мутантов.
“Златая Чепь” — это символ неразрывной духовной связи с предками, с “щурами и пращурами”. Для меня нет сомнений в том, что их благородные предки активно помогают им и покровительствуют им. Православные же русские, предавшие своих языческих предков и перерубившие свои корни, свою “чепь”, не имеют этой таинственной поддержки: предки отвернулись от них тогда, когда они поверили греческим попам, внушившим им, что, как любые другие “нехристи”, их предки, какими бы добрыми и благородными они ни были в жизни, всё-таки будто бы горят в христианском аду. Поэтому,— убеждали попы,— чтобы не “приложиться к предкам” в таком нехорошем месте, нужно поскорее принять крещение и тем самым отречься от них.
Но это, конечно, не только русская трагедия: любой человек любой культуры, совершивший предательство по отношению к своим предкам, не может надеяться на то, что эта измена останется без последствий. Стоит лишь мельком взглянуть на такого индивида, к какому бы этносу он ни принадлежал, чтобы тотчас понять, что на самом деле его земная жизнь — не жизнь, а какая-то неприлично затянувшаяся агония.
Л.Д. Если сравнить, предположим, разорённую и спившуюся Россию, где народ превратился в “население”, не знающее или презирающее своих праотцов,— с процветающей сегодня языческой Японией, где уважение к предкам внушается с пелёнок,— то сразу становится видно, что предки, когда их почитают, представляют собой могучую благожелательную силу.
А.С. О да, это хорошее сравнение и яркая контрастная иллюстрация! Японцы процветают не потому, что они проиграли войну, и не потому, что у них нет полезных ископаемых, а потому, что за каждым из них стоит добрая сотня ками — ушедших, но, конечно, не умерших и не забытых сородичей по прямой линии,— в свою очередь составляющих коллективную бессмертную душу народа. Надо быть слепым, чтобы не видеть, что ками совершенно реально помогают японцам во всех их начинаниях.
Л.Д. Русский языческий лидер Доброслав полагает, что вторая гражданская война, последовавшая после социального переворота 1917 года, была закономерным последствием первой гражданской войны, последовавшей после религиозного переворота 988 года.
А.С. Он безусловно прав. Российская история “после семнадцатого года” на самом деле началась на 929 лет раньше. Русский большевизм есть не что иное, как секуляризированная разновидность византийского православия,— точно так же, как американский и западноевропейский прагматизм есть секуляризированный вариант кальвинистской ветви христианского протестантизма.
Не стоит обманываться тем, что большевики действительно были настроены по отношению к своему православному корню весьма враждебно: это как раз подтверждает их кровное родство с православием. Особенно жгучая ненависть именно к родственным идеологиям — это вообще самый распространённый общехристианский симптом: католики ненавидят протестантов, протестанты — католиков, православные — тех и других... И это при том, что над всеми ними — один и тот же их общий эгрегор! Но в том-то всё и дело, что он кровно заинтересован в их взаимной ненависти, так как только за счёт неё он и живёт, питаясь её кровавыми последами. И потому эта их взаимная лютая ненависть возможна лишь при их совокупной, всеобщей и “соборной” слепоте .
Год 988 и 1917 год — это страшные вехи одного и того же разрушительного процесса: десакрализация Земли, осуществлённая на Руси с принятием православия, совершенно закономерно завершилась десакрализацией Небес, осуществлённой большевиками. И в этом смысле большевики также явились продолжателями традиций, заложенных Владимиром Киевским.
Так же, как православное христианство является злобной пародией на истинную религию,— точно так же и большевизм является легко узнаваемой и убийственно злой карикатурой на православие.
Православные знамениты своей нетерпимостью к инаковерующим — и большевики прославились своей нетерпимостью к инакомыслящим. “Кто не с нами — тот против нас!” — этот страшный лозунг апостола Павла был любимой поговоркой Ленина.
Православные христиане ждали “царства божия на земле” — и большевики ждали того же “царствия”, которое они называли коммунизмом.
Эквивалент “святой троицы” был и у большевиков: “Маркс — Энгельс — Ленин”. Большевики заимствовали у христианства зловещий гностический символ — кроваво-красную пятиконечную звезду. Второй по значимости большевистский символ — серп-и-молот — более многозначен оттого, что на юго-востоке России доминировал ислам, и поэтому второй символ представляет собой сочетание христианской и исламской символики: сочетание исламс...
Продолжение на следующей странцие...
