и попадаем в ситуацию кризиса, в ситуацию, когда именно человеческое в нас проявляется во всю свою силу или во всем своем бессилии. То, с чем, защищенный массовым религиозным сознанием, человек древности и средневековья, за редким исключением людей, уже тогда осознавших эту безумную боль и столь же безумный экстаз уникальности, не встречался, стало очень частым явлением в двадцатом веке: кризис, пограничная ситуация - вот остановившиеся мгновения жизни человека, когда у него умирают старые схемы и рождаются новые смыслы.
В это время обессмысливаются старые готовые ответы на вопросы "что я могу знать", "во что я могу верить", "что мне делать", ибо эти ответы имеют смысл, когда мы верим, что у жизни есть логика, и нам есть на что надеяться. В процессе ломки старых ценностей человек пересматривает свои прошлые отношения с миром, в нем рождается новое качество. Поэтому человек не есть совокупность того, что в нем есть, но совокупность того, чего в нем еще нет, и чем он может стать. Это и есть показатель саморазвивающегося нового качества сознания. Кризис свидетельствует о незавершенности, незамкнутости, несамодостаточности человека. Помнишь, у Венедикта Ерофеева: "Во всем совершенном и стремящемся к совершенству я подозреваю бесчеловечность. Человеческое значит для меня несовершенное...180"
- Как только Joker вырвал нас из обыденности, мы оказываемся в кризисе, - это понятно. Но рано или поздно мы находим ответы на вопросы, которые кризис ставит перед нами. И что же, - возвращаемся в мир обыденности?
- Зачем этот риторический вопрос? Ты же прекрасно знаешь, что обратной дороги нет.
- Для всех?
- Для тех, кто далеко зашел. Не волнуйся, для тебя ее уже нет... Все дело в том, что мы действительно можем ответить на вопросы, которые ставит перед нами кризис. Но это будут ответы на сейчас и только на сейчас. Кризис - хоть и поворотный пункт в жизни человека, но это отнюдь не одно мгновение, он не разрешается раз и навсегда. Скорее, это пунктиры, вехи, и одновременно болевые точки, в которых человек экзистирует, - переживает собственную жизнь в ее диалектике, противоречиях и глубинной сущности. В том числе и свои отношения с Богом.
- Причем тут Бог? Ты же сказал, что Хайдеггер - атеист.
- Во-первых, мы уже нашли точки соприкосновения Ничто Хайдеггера и Бога - Ничто мистиков, - Дионисия, Экхарта, Беме. Во-вторых, следи за разговором, мы сейчас говорим не о Хайдеггре, - он был лишь затравкой для нашей темы. Мы говорим о кризисе, как о процессе, как о переходе человека от механического обыденного к длящемуся волевому существованию. Кстати, если уж говорить об экзистенциализме, то у Карла Ясперса Бог, например, присутствует, но не каждому открывается. Только тогда, когда человек научится самостоятельно и творчески отвечать на вопросы своей жизни, - можно говорить, что в его жизни появился Бог...
- Так как же оно на самом деле?
- А никакого "на самом деле" не существует. Неужели за пять лет ты еще этого не понял?
- Понял, но, наверное, еще не принял...
- Мы говорим, что существует Игра и Joker играет нашим восприятием и нашей картиной мира, если мы еще не окончательно закостенели и позволяем это. Но все это лишь способ говорить о невыразимом. Именно поэтому я привожу тебе подчас самые противоречивые тезисы и свожу вместе мистиков древности и философов современности, атеистов и людей глубокой веры, алхимиков, неоплатоников, католиков и православных, гностиков и еретиков... Вот послушай, что пишет Томберг о "человеческом в человеке", рассматривая Двенадцатый Аркан Таро - "Повешенный": ""Повешенный" - это вечный Иов, из века в век подвергаемый тяжким испытаниям и олицетворяющий человечество перед Господом и Господа - перед всем человечеством. "Повешенный" - это поистине человечный человек, и удел его поистине человечен... "Повешенный" олицетворяет собой человечество, оказавшееся между двух царств - миром сим и миром небесным. Ибо все поистине человечное в человеке и человечестве, - это "Повешенный". Таким "Повешенным" был и тот, кто тысячи лет назад произнес эти слова: "Не определено ли человеку время на земле, и дни его не то же ли, что дни наемника? Как раб жаждет тени, и как наемник ждет окончания работ своей... Нога моя твердо держится стези Его; пути Его я хранил, и не уклонялся... А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаивает сердце в груди моей!" (Иов 7:1-2;19:23-24;23:11;19:25-27)181".
- Постой, в начале этой цитаты я еще прослеживал связь с идеями экзистенциализма, но к концу потерял эту нить...
- Я же предупреждал, что свожу вместе несводимое. Понятие "человеческое" настолько необъятно, что нам придется перескакивать в самые непредвиденные области. Перевернем у Томберга одну страничку назад - и в той же главе обнаружим совсем диаметральный экзистенциализму взгляд. Но и он - о том же: ""Зодиакализация" воли, "соляризация" мышления и "лунаризация" воображения - мы избрали три этих понятия для обозначения добровольной жертвы небесам качеств души. Это означает, что воля становится органом восприятия и исполнения воли Божьей, подобно Зодиаку в макрокосме; что мышление обретает тепло и светоносность, подобно Солнцу в макрокосме; и наконец, что воображение начинает отражать истину, как Луна отражает свет солнца в макрокосме... Стало быть здесь речь идет о принесении в жертву небесам трех качеств души. Эта жертва есть не что иное, как три традиционных и универсальных обета - послушания, или жертвоприношения воли, бедности, или жертвоприношения мышления, и целомудрия, или жертвоприношения воображения. Только так воля, мышление и воображение из орудий человеческого произвола становятся отражением Божественного откровения... Один за другим энергетические центры человека выходят из-под воздействия человеческого произвола и погружаются в "Божественный покой", то есть, становятся органами непосредственного Откровения. Вся человеческая психофизиологическая структура становится, таким образом, Божественным орудием182".
- Очень сложно уложить это рядом с "оставленностью и предоставленностью самому себе" экзистенциализма...
- Привыкай совмещать несовместимое. Учись играть и жонглировать "серьезными" и "мудрыми" вещами... Для этого тебе самому надо научиться не быть серьезным и упертым. Вот тебе для подспорья выражение Фрэнсиса Бэконаlviii: "Существуют, наконец, призраки, которые вселились в души людей из разных догматов философии, а также из превратных законов, доказательств. Их мы называем призраками театра, ибо мы считаем, что сколько есть принятых и изобретенных философских систем, - столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры. При этом мы разумеем здесь не только общие философские учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствие предания, веры или небрежения183".
- Видать, Бэкон был Игрок!
- Угу. А мы сейчас сделаем еще один разворот и обратимся к Мерабу Мамардашвили, все мировоззрение которого было пронизано этим самым "человеческим в человеке": "Язык философии - это язык, на котором мы говорим о свободе. О своей свободе или о свободных явлениях. Сказать "самобытие" - то же самое, что сказать "свобода". Ниоткуда, самопроизвольно. Нечто, что само в себе дает закон. Философией свободы называется внутренняя необходимость, необходимость самого себя. Наша свобода от нас не зависит. Мы лишь можем растить ее, участвовать в ней или не участвовать и не растить. Не растим - не будет, а если будет, то неделимо, целиком184." Или еще: "Это "человеческое в человеке" есть совершенно особое явление. Оно не рождается природой, не обеспечено в своей сущности исполнения никакими естественными механизмами. И оно всегда лицо, а не вещь. Философия имеет самое непосредственное, прямое отношение к способу существования (или несуществования) этого странного явления. Ее с ним сопричастность объясняет в ней все (ее методы, темы, понятия). Как объясняет она и наше особое отношение к ней185." И вот еще, смыкающееся с Бэконом: "Ибо только самому (из собственного источника) мысля и упражняя способности независимо спрашивать и различать, человеку удается открыть для себя философию, в том числе смысл хрестоматийных ее образцов, которые, казалось бы, достаточно прочитать и, значит, усвоить. Увы, это не так. "Прежде жить, философствовать потом", - говорили древние. Это относится и к чтению давно существующих философских текстов. Хрестоматийные образцы должны рождаться заново читателем. Приведенное выражение вовсе не означает поэтому какого-либо преимущества или большей реальности прямого практического испытания опыта, немедленного удовлетворения его порывов, по сравнению с отстраненным духовным трудом и его чисто мысленными текстами186."
- Слушай, Кирилл, у нас получается просто какая-то религия Joker'а!
- Ты что, охренел? Попробуй-ка сделать такую религию и молиться Joker'у - он тут же надает тебе таких пинков, что подавишься подобной молитвой! Joker опрокидывает любые убеждения и верования, в том числе и убеждения относительно него самого... Само понятие Joker - условно, и мы употребляем его лишь для того, чтобы не запутаться в тысячах его проявлений, умирающих и застывающих в материи и косном человеческом рассудке, в то время, как он - уже иное. Лучше вспомни еще раз слова Ухтомского: "Ужасно непрочно мы живем. Жизнь каждого из нас готова сорваться из того неустойчивого равновесия, которое нас поддерживает. Это в самом деле колебания на острие меча. И только постоянным устремлением вперед, динамикой, инерцией движения удерживаемся мы в этом временном равновесии. Тем осторожнее приходится относиться друг к другу. Тем ответственнее всякое приближение к другому человеку187".
- И все-таки, что же такое "человеческое в человеке"?
- Все! От святости до мерзости, от подвига до предательства, от любви до ненависти, включая все промежуточное. Все, что имеет свое неповторимое лицо. Все, что не унифицировано, не обезличено, не абстрактно. Все, что несовершенно. И все это - свято, ибо уникально. Все безмерное содержание человеческой души, которая "и божество, и последний червь, и царица, и рабыня". И в каждом из нас все это есть, в явной или в потенциальной форме. Вся мозаика... Но каждый своей жизнью проявляет в этой потенциально присутствующей мозаике уникальную, человеческую траекторию, неповторимую более никем, нигде и никогда. Именно это дорого Господу и в Евангелии от Иоанна названо "овцой", которую Господь хочет видеть такой, как она есть - вне опасности уничтожения, обезличивания. Тут снова мы вспоминаем Хайдеггера: выбор - экзистировать или слиться с толпой. Добавлю - экзистировать или позволить себя обезличить путем деперсонализации. Ведь большинству людей хочется чего-то идеального, совершенного. Хочется найти идеального Учителя, чтобы возложить на его плечи свой выбор. И находятся, - благо спрос есть, - те, кто ведет "сирых и убогих", объявляя себя заодно носителем абсолютной истины. Только не Живое все это. Не человеческое. Особенно, если делается с серьезным лицом и священной верой в свою истину, не допуская сомнений, самостоятельности, права выбора... Впрочем... "Не заслуживает содеянное человеком ни адского пламени ни благодати небесной188"
- Тоже Апокриф?
- Да, из Апокрифического Евангелия... Ну да пойдем уже из этой забегаловки... Все-таки, пятнадцать-двадцать лет назад пиво здесь казалось вкуснее...
В следующий раз мы встретились через две недели. Кирилл предложил зайти в "Арлекино", где мы уже неоднократно бывали вместе. Он взял себе бутылку коньяка "Hennesy", я же ограничился красным вином. Разговор зашел об одном месте из Писания, которое накануне вызвало у меня почти что откровение. В первом Послании к Коринфянам апостол Павел говорит о том, что если кому-то невмочь воздерживаться - пусть не воздерживается и вступает в брак, а кто может - пусть лучше воздерживается. Женатый и замужняя больше заботятся о мирском, нежели о том, как угодить Господу... И далее апо...
Продолжение на следующей странцие...
