продолжающегося,
Light conquered now even by that feeble beam: Свет побеждал сейчас даже тем слабым лучом:
Its faint infiltration drilled the blind deaf mass; Его тусклое проникновение бурило темную мертвую массу;
Almost it changed into a glimmering sight Он почти изменил ее в мерцающий вид,
That housed the phantom of an aureate Sun Что давал жилье фантому золотистого Солнца,
Whose orb pupilled the eye of Nothingness. Чья орбита стала зрачком глаза Ничто.
A golden fire came in and burned Night's heart; Золотой огонь вошел и обжег сердце Ночи;
Her dusky mindlessness began to dream; Ее сумрачная бездумность начала грезить;
The Inconscient conscious grew, Night felt and thought. Несознательное становилось сознательнее. Ночь ощущала и думала.
Assailed in the sovereign emptiness of its reign Атакованная в суверенной пустоте ее царства,
The intolerant Darkness paled and drew apart Бледнела и отступала нетерпимая Мгла,
Till only a few black remnants stained that Ray. Лишь немного черных следов пятнали тот Луч.
But on a failing edge of dumb lost space Но на слабеющем краю утерянного немого пространства
Still a great dragon body sullenly loomed; Все еще угрюмо вырисовывалось тело дракона великого;
Adversary of the slow struggling Dawn Медленного борющегося Рассвета противник,
Defending its ground of tortured mystery, Защищающий свою почву мучимой мистерии,
It trailed its coils through the dead martyred air Он вил свои кольца в мертвом, измученном воздухе
And curving fled down a grey slope of Time. И, изгибаясь, стекал вниз исчезая по склону серому Времени.
There is a morning twilight of the gods; Предутренние сумерки богов наступили;
Miraculous from sleep their forms arise Удивительные ото сна поднимались их формы,
And God's long nights are justified by dawn. И долгие ночи Бога были рассветом оправданы.
There breaks a passion and splendour of new birth Там прорывается страсть и нового рождения восторг
And hue-winged visions stray across the lids, И шумокрылые видения блуждают под веками,
Heaven's chanting heralds waken dim-eyed Space. Небес герольды поющие будят тусклоглазый Простор.
The dreaming deities look beyond the seen Мечтающие божества глядят по ту сторону зримого
And fashion in their thoughts the ideal worlds И в мыслях своих формируют миры идеальные,
Sprung from a limitless moment of desire Выпрыгивающие из безграничного мгновения желания,
That once had lodged in some abysmal heart. Что когда-то хранилось в неком сердце бездонном.
Passed was the heaviness of the eyeless dark Ушло бремя тьмы непроглядной,
And all the sorrow of the night was dead: И все горе ночи умерло:
Surprised by a blind joy with groping hands Неожиданно одаренная слепой радостью с руками нашаривающими,
Like one who wakes to find his dreams were true, Как тот, кто проснулся и нашел свои грезы верными,
Into a happy misty twilit world В счастливом, туманном и сумеречном мире,
Where all ran after light and joy and love Где все бежало за светом, любовью и радостью,
She slipped; there far-off raptures drew more close Она скользила; туда далекие блаженства притягивали ближе
And deep anticipations of delight, И глубокое предвкушение восторга,
For ever eager to be grasped and held, Вечного стремления быть владеемым и владеть,
Were never grasped, yet breathed strange ecstasy. Где, хоть ни разу не пойманный, дышал все же странный экстаз.
A pearl-winged indistinctness fleeting swam, Жемчужнокрылая неясность пролетая плыла,
An air that dared not suffer too much light. Воздух, что нести слишком много света не смел.
Vague fields were there, vague pastures gleamed, vague trees, Неясные поля были там, мерцали неясные пастбища, деревья неясные,
Vague scenes dim-hearted in a drifting haze; Неясные сцены, сердцу говорящие смутно, в дрейфующей дымке;
Vague cattle white roamed glimmering through the mist; Неясный бродил белый скот, мерцая в тумане;
Vague spirits wandered with a bodiless cry, Неясные духи с криком бестелесным скитались,
Vague melodies touched the soul and fled pursued Неясные мелодии касались души и бежали преследуемые
Into harmonious distances unseized; В гармоничные неуловимые дали;
Forms subtly elusive and half-luminous powers Едва различимые формы и наполовину светлые силы,
Wishing no goal for their unearthly course Не желающие цели для неземного своего курса,
Strayed happily through vague ideal lands, Блуждали счастливо сквозь неясные, идеальные страны
Or floated without footing or their walk Или плыли без опоры, или их прогулка
Left steps of reverie on sweet memory's ground; Оставляла следы мечтательности на почве сладостной памяти;
Or they paced to the mighty measure of their thoughts Или они шагали в могучей мере их мыслей,
Led by a low far chanting of the gods. Ведомые низким далеким пением богов.
A ripple of gleaming wings crossed the far sky; Рябь мерцающих крыльев пересекала далекое небо,
Birds like pale-bosomed imaginations flew Как белогрудые фантазии птицы летали
With low disturbing voices of desire, С низкими беспокоящими голосами желания,
And half-heard lowings drew the listening ear, И едва слышное мычание слух привлекало,
As if the Sun-god's brilliant kine were there Словно здесь были Бога-Солнца коровы блестящие,
Hidden in mist and passing towards the sun. Скрытые в тумане и идущие к солнцу.
These fugitive beings, these elusive shapes Эти мимолетные существа, эти неуловимые формы
Were all that claimed the eye and met the soul, Были всем, что ловил глаз и встречала душа,
The natural inhabitants of that world. Естественные обитатели этого мира.
But nothing there was fixed or stayed for long; Ничего фиксированным здесь не было и не оставалось надолго;
No mortal feet could rest upon that soil, Не было смертного, чьи ноги могли б отдохнуть на этой земле,
No breath of life lingered embodied there. Ни дыхания жизни, что медлила б, здесь воплощенная.
In that fine chaos joy fled dancing past В этом прекрасном хаосе радость танцуя мимо бежала,
And beauty evaded settled line and form И красота избегала определенной линии, формы
And hid its sense in mysteries of hue; И прятала свой смысл в мистериях оттенка;
Yet gladness ever repeated the same notes Однако удовольствие всегда повторяло все те же ноты
And gave the sense of an enduring world; И давало ощущение прочного мира8;
There was a strange consistency of shapes, Странная консистенция форм там была,
And the same thoughts were constant passers-by Одни и те же мысли там постоянными прохожими были,
And all renewed unendingly its charm И все нескончаемо возобновляло очарование свое,
Alluring ever the expectant heart Маня вечно ждущее сердце,
Like music that one always waits to hear, Как музыка, которую всегда ждут услышать,
Like the recurrence of a haunting rhyme. Как возвращение повторяющегося ритма.
One touched incessantly things never seized, Непрестанное касание вещей, никогда не ухваченных,
A skirt of worlds invisibly divine. Окраины миров, незримо божественных.
As if a trail of disappearing stars Словно след исчезающих звезд,
There showered upon the floating atmosphere Там лились на атмосферу плывущую
Colours and lights and evanescent gleams Цвета, лучи и мимолетные блики,
That called to follow into a magic heaven, Что звали последовать в небо магическое,
And in each cry that fainted on the ear И в каждом крике, что чуть слуха касался,
There was the voice of an unrealised bliss. Был блаженства неосуществленного голос.
An adoration reigned in the yearning heart, Обожание царило в томящемся сердце,
A spirit of purity, an elusive presence Дух чистоты, ускользающее присутствие
Of faery beauty and ungrasped delight Феерической красоты и неуловимого восторга,
Whose momentary and escaping thrill, Чей моментальный ускользающий трепет,
However unsubstantial to our flesh, Как бы ни был невещественен для нашей плоти
And brief even in imperishableness, И краток даже в непреходящести,
Much sweeter seemed than any rapture known Много сладостнее казался, чем любой иной известный восторг,
Earth or all-conquering heaven can ever give. Который земля или всепобеждающие небеса могут дать.
Heaven ever young and earth too firm and old Небеса, вечно юные, и земля, что слишком тверда и стара,
Delay the heart by immobility: Задерживают неподвижностью сердце:
Their raptures of creation last too long, Слишком долго длится их восторг созидания,
Their bold formations are too absolute; Их смелые формации чересчур абсолютны;
Carved by an anguish of divine endeavour Мукой божественного усилия вырезанные,
They stand up sculptured on the eternal hills, Они стоят, как скульптуры на вечных холмах,
Or quarried from the living rocks of God Или, добытые из живых камней Бога,
Win immortality by perfect form. Завоевывают совершенной формой бессмертие.
They are too intimate with eternal things: Они тоже вещам вечным близки:
Vessels of infinite significances, Бесконечных значений сосуды,
They are too clear, too great, too meaningful; Они слишком чисты, слишком велики, многозначительны слишком;
No mist or shadow soothes the vanquished sight, Нет тумана, нет тени, что успокаивали б покоренное зрение,
No soft penumbra of incertitude. Нет тонкой полутени неуверенности.
These only touched a golden hem of bliss, Здесь они лишь касались золотого края блаженства,
The gleaming shoulder of some godlike hope, Мерцающие плечи некой богоподобной надежды,
The flying feet of exquisite desires. Проносящиеся ноги утонченных желаний.
On a slow trembling brink between night and day На медленном дрожащем краю между ночью и днем,
They shone like visitants from the morning star, Как гости с утренней звезды, они появились,
Satisfied beginnings of perfection, first Удовлетворенные начала совершенства, первые
Tremulous imaginings of a heavenly world: Трепетные образы небесного мира:
They mingle in a passion of pursuit, Они смешались в страсти преследования,
Thrilled with a spray of joy too slight to tire. Волнуясь с брызгами радости, слишком тонкой, чтобы наскучить.
All in this world was shadowed forth, not limned, Все в этом мире затенено спереди, не очерчено четко,
Like faces leaping on a fan of fire Словно лица, в раздувающемся пламени мелькающие,
Or shapes of wonder in a tinted blur, Как силуэты чуда в пятне краски,
Like fugitive landscapes painting silver mists. Словно ландшафты мимолетные, окрашивающие серебристый туман.
Here vision fled back from the sight alarmed, Здесь видение от встревоженного зрения ускользало,
And sound sought refuge from the ear's surprise, И звук искал от слуха убежища,
And all experience was a hasty joy. И всякое переживание поспешной радостью было.
The joys here snatched were half-forbidden things, Полузапретными были здесь радости схваченные,
Timorous soul-bridals delicately veiled Боязливые свадебные души деликатно завуалированы,
As when a goddess' bosom dimly moves Как когда грудь юной богини смутно движется
To first desire and her white soul transfigured, К первому желанию и преображению ее белой души.
A glimmering Eden crossed by faery gleams, Мерцающий Эдем, пересекаемый волшебными бликами,
Trembles to expectation's fiery wand, Феерического жезла дрожь предвкушения,
But nothing is familiar yet with bliss. Но в то же время ничто блаженству не близко.
All things in this fair realm were heavenly strange Все в этом царстве прекрасном было странным небесно
In a fleeting gladness of untired delight, В неприскучиваемого восторга мимолетном довольстве,
In an insistency of magic change. В настойчивости перемены магической.
Past vanishing hedges, hurrying hints of fields, Мимо исчезающих изгородей, спешащих намеков лугов,
Mid swift escaping lanes that fled her feet По быстро спасающимся тропинкам, где ее ноги скользили,
Journeying she wished no end: as one through clouds Путешествуя, она не желала конца: как тот, кто через облако
Travels upon a mountain ridge and hears Путешествует к гребню горы и слышит
Arising to him out of hidden depth...
Продолжение на следующей странцие...
