s Поднимающийся к нему из сокрытых глубин
Sound of invisible streams, she walked besieged Звук незримых потоков, она шла, осажденная
By the illusion of a mystic space, Иллюзией пространства мистического,
A charm of bodiless touches felt and heard Ощущала очарование бестелесных касаний, слышала
A sweetness as of voices high and dim Сладость, словно от голосов неясных, высоких,
Calling like travellers upon seeking winds Зовущих, как на ищущих ветрах путешественники,
Melodiously with an alluring cry. Мелодично с криком манящим.
As if a music old yet ever new, Словно древняя музыка, но при том вечно юная,
Moving suggestions on her heart-strings dwelt, Несущая намеки ее сердца струнам,
Thoughts that no habitation found, yet clung Мысли, чье жилище не найдено, льнули
With passionate repetition to her mind, К ее уму с повторением страстным,
Desires that hurt not, happy only to live Желания, что не вредят, счастливые лишь тем, чтобы жить
Always the same and always unfulfilled Всегда прежними и всегда неисполненными,
Sang in the breast like a celestial lyre. Пели в груди, как небесная лира.
Thus all could last yet nothing ever be. Так все могло длиться, но не быть никогда.
In this beauty as of mind made visible, В той красоте, подобной грезе ума, сделанной зримой,
Dressed in its rays of wonder Satyavan Сатьяван, одетый в свои лучи чуда,
Before her seemed the centre of its charm, Впереди нее казался этого очарования центром,
Head of her loveliness of longing dreams Ее любви страстно желающих грез глава
And captain of the fancies of her soul. И фантазий ее души капитан.
Even the dreadful majesty of Death's face Даже величие лица Смерти ужасное
And its sombre sadness could not darken nor slay И мрачная печаль этого бога не могли затемнить и убить
The intangible lustre of those fleeting skies. Неосязаемый блеск тех летящих небес.
The sombre Shadow sullen, implacable Своей мрачной Тенью, неумолимой, зловещей,
Made beauty and laughter more imperative; Красоту и смех он делал более насущными;
Enhanced by his grey, joy grew more bright and dear; Подчеркнутая его серостью радость была дороже и ярче,
His dark contrast edging ideal sight Его темный контраст, обрамляющий идеальное зрелище,
Deepened unuttered meanings to the heart; Углублял невыразимые значения сердцу;
Pain grew a trembling undertone of bliss Боль становилась дрожащим полутоном блаженства
And transience immortality's floating hem, И скоротечность - плывущей кромкой бессмертия,
A moment's robe in which she looked more fair, Платье момента, в котором она выглядела более светло,
Its antithesis sharpening her divinity. Его антитеза ее божественность подчеркивала.
A comrade of the Ray and Mist and Flame, Товарищ Луча, Тумана и Пламени,
By a moon-bright face a brilliant moment drawn, Ее лунно ясным лицом момент лучистый притянут,
Almost she seemed a thought mid floating thoughts, Она почти что казалась мыслью среди мыслей плывущих,
Seen hardly by a visionary mind С трудом видимых визионером-умом
Amid the white inward musings of the soul. Среди белых глубинных раздумий души.
Half-vanquished by the dream-happiness around, Наполовину побежденная грезой-счастьем вокруг,
Awhile she moved on an enchantment's soil, Так она по земле очарования шла,
But still remained possessor of her soul. Но еще оставался ее души владелец.
Above, her spirit in its mighty trance Над нею ее дух в своем трансе могучем
Saw all, but lived for its transcendent task, Видел все, но жил для своей трансцендентальной задачи,
Immutable like a fixed eternal star. Неподвижный, как вечная звезда неизменная.
End of Canto One Конец первой песни
Canto II Песнь вторая
THE GOSPEL OF DEATH AND VANITY OF THE IDEAL Евангелие Смерти и тщета Идеала
Then pealed the calm inexorable voice: Затем раздался спокойный безжалостный голос:
Abolishing hope, cancelling life's golden truths, Отменяя надежду, аннулируя золотые истины жизни,
Fatal its accents smote the trembling air. Его акценты фатальные поразили трепещущий воздух.
That lovely world swam thin and frail, most like Этот прекрасный мир плыл, тонкий и хрупкий, больше похожий
Some pearly evanescent farewell gleam На некий мимолетный жемчужный отблеск прощальный
On the faint verge of dusk in moonless eves. На слабеющей грани сумерек безлунного вечера.
"Prisoner of Nature, many-visioned spirit, "Пленник Природы, многомечтательный дух,
Thought's creature in the ideal's realm enjoying В царстве идеала творение мысли, наслаждающееся
Thy unsubstantial immortality Бессмертностью своей невещественной,
The subtle marvellous mind of man has feigned, Что притворилось тонким разумом человека чудесным,
This is the world from which thy yearnings came. Вот он тот мир, из которого твои стремления пришли.
When it would build eternity from the dust, Когда она хочет построить вечность из праха,
Man's thought paints images illusion rounds; Мысль человека раскрашивает образы, которые очертила иллюзия;
Prophesying glories it shall never see, Пророча славу, которой она никогда не увидит,
It labours delicately among its dreams. Она трудится деликатно среди своих грез.
Behold this fleeing of light-tasselled shapes, Посмотри на полет этих форм, расписанных светом,
Aerial raiment of unbodied gods; На воздушное одеяние богов бестелесных;
A rapture of things that never can be born, О восторге вещей, что никогда рождены быть не могут,
Hope chants to hope a bright immortal choir; Надежда поет надежде, хор светлый, бессмертный;
Cloud satisfies cloud, phantom to longing phantom Облако утоляет облако, фантом к фантому желающему
Leans sweetly, sweetly is clasped or sweetly chased. Сладко склоняется, сладко пойман или сладко охотится.
This is the stuff from which the ideal is formed: Таково вещество, из которого идеал формируется:
Its builder is thought, its base the heart's desire, Его строитель - мысль, его основа - желание сердца,
But nothing real answers to their call. Но их зову ничего не отвечает реально.
The ideal dwells not in heaven, nor on the earth, Не живет идеал ни на земле, ни на небе,
A bright delirium of man's ardour of hope Яркая горячка пыла человеческой надежды
Drunk with the wine of its own fantasy. С вином ее собственной фантазии выпитый.
It is a brilliant shadow's dreamy trail. Это - блестящей тени мечтательный след.
Thy vision's error builds the azure skies, Твоего зрения ошибка строит лазурное небо,
Thy vision's error drew the rainbow's arch; Твоего зрения заблуждение чертит радуги арку;
Thy mortal longing made for thee a soul. Твое смертное, страстное желание создало для тебя душу.
This angel in thy body thou callst love, И этот ангел в твоем теле, которого ты называешь любовью,
Who shapes his wings from thy emotion's hues, Что крылья свои формирует из оттенков твоих эмоций,
In a ferment of thy body has been born Что в ферментах твоего тела рожден
And with the body that housed it it must die. И с телом, что его приютило, умрет.
It is a passion of thy yearning cells, Она - это страсть твоих желающих клеток,
It is flesh that calls to flesh to serve its lust; Это плоть, что зовет к плоти удовлетворить свою похоть;
It is thy mind that seeks an answering mind Это твой ум, что ищет ум отвечающий,
And dreams awhile that it has found its mate; И грезит, пока его супруг найден;
It is thy life that asks a human prop Это твоя жизнь, что человеческой просит опоры
To uphold its weakness lonely in the world Для поддержания своей одинокой слабости в мире
Or feeds its hunger on another's life. Или чтобы насытить свой голод жизнью другого.
A beast of prey that pauses in its prowl, Зверь, что медлит, к добыче подкрадываясь,
It crouches under a bush in splendid flower Она сгибается под кустом в великолепном цветке,
To seize a heart and body for its food: Чтобы схватить сердце и тело для своей пищи:
This beast thou dreamst immortal and a god. И этого зверя ты считаешь богиней бессмертной.
O human mind, vainly thou torturest О человеческий разум, тщетно ты мучаешь
An hour's delight to stretch through infinity's Часа восторг, чтобы его растянуть в долгую пустоту бесконечности
Long void and fill its formless, passionless gulfs, И наполнить ее бесформенные, бесстрастные бездны,
Persuading the insensible Abyss Равнодушную убеждая Пучину
To lend eternity to perishing things, Придать вечность существам скоротечным,
And trickst the fragile movements of thy heart И обманываешь хрупкие движения сердца
With thy spirit's feint of immortality. Притворством твоего духа в бессмертии.
All here emerges born from Nothingness; Здесь все появляется, рожденное из Ничего;
Encircled it lasts by the emptiness of Space, Окруженное, оно длится пустотою Пространства,
Awhile upheld by an unknowing Force, Какое-то время поддержанное Силой неведающей,
Then crumbles back into its parent Nought: Затем вновь осыпается в своего предка, Ничто:
Only the mute Alone can for ever be. Лишь молчаливый Один может быть вечным.
In the Alone there is no room for love. В Одном нет места любви.
In vain to clothe love's perishable mud Чтобы прикрыть любви бренную грязь,
Thou hast woven on the Immortals' borrowed loom Тщетно ты ткешь на станке, у Бессмертия заимствованном,
The ideal's gorgeous and unfading robe. Идеала невыцветающее великолепное платье.
The ideal never yet was real made. Идеал еще никогда не был сделан реальностью.
Imprisoned in form that glory cannot live; Заточенный в форму, где жить слава не может;
Into a body shut it breathes no more. Запертый в тело, он больше не дышит.
Intangible, remote, for ever pure, Неосязаемый, уединенный, чистый навеки,
A sovereign of its own brilliant void, Суверен лучащейся пустоты своей собственной,
Unwillingly it descends to earthly air Неохотно он в земной воздух спускается,
To inhabit a white temple in man's heart: Чтобы какое-то время жить белым храмом в человеческом сердце:
In his heart it shines rejected by his life. В его сердце сияет он, его жизнью отвергнутый.
Immutable, bodiless, beautiful, grand and dumb, Неизменный, бестелесный, прекрасный, величественный и безмолвный,
Immobile on its shining throne it sits; Неподвижно он сидит на своем сияющем троне;
Dumb it receives his offering and his prayer. Молча он принимает молитву человека и жертву.
It has no voice to answer to his call, У него нет ни голоса отвечать на человеческий зов,
No feet that move, no hands to take his gifts: Ни ног, чтоб идти, ни рук, чтобы брать дары человека:
Aerial statue of the nude Idea, Воздушная статуя голой Идеи,
Virgin conception of a bodiless god, Девственная концепция бестелесного бога,
Its light stirs man the thinker to create Его свет побуждает человека творить
An earthly semblance of diviner things. Более божественных вещей земное подобие.
Its hued reflection falls upon man's acts; Его окрашенный отблеск на человеческие действия падает;
His institutions are its cenotaphs, Человеческие установления - идеалу надгробия,
He signs his dead conventions with its name; Именем идеала человек подписывает свои условности мертвые;
His virtues don the Ideal's skiey robe Его добродетели в небесное платье Идеала одеты
And a nimbus of the outline of its face: И носят нимб его очертания:
He hides their littleness with the divine Name. Их ничтожность человек прикрывает божественным Именем.
Yet insufficient is the bright pretence Но притворства недостаточно яркого,
To screen their indigent and earthy make: Чтобы скрыть их земное происхождние нищее:
Earth only is there and not some heavenly source. Там есть лишь земля, не некий небесный источник.
If heavens there are they are veiled in their own light, Если небеса там и есть, то они скрыты в своем собственном свете,
If a Truth eternal somewhere reigns unknown, Если вечная Правда где-нибудь правит неведомая,
It burns in a tremendous void of God; Она в огромной пустоте без Бога горит;
For truth shines far from the falsehoods of the world; Ибо правда сияет далеко от лжи мира;
How can the...
Продолжение на следующей странцие...
