довал воздух влюбленный,
Pale mango-blossoms fed the liquid voice Бледное цветение манго питало голос текучий
Of the love-maddened co(l, and the brown bee Суматохи безумной любви, и коричневая пчела
Muttered in fragrance mid the honey-buds. Бормотала в душистой сердцевине медовых бутонов.
The sunlight was a great god's golden smile. Солнечный свет был великого бога золотою улыбкой.
All Nature was at beauty's festival. Вся Природа была фестивалем прекрасного.
In this high signal moment of the gods В этот момент богов знаменательный,
Answering earth's yearning and her cry for bliss, Отвечая земному томлению и крику ее о блаженстве,
A greatness from our other countries came. Из иных стран величие пришло.
A silence in the noise of earthly things Молчание в шуме созданий земли
Immutably revealed the secret Word, Неизменно обнаруживало тайное Слово,
A mightier influx filled the oblivious clay: Мощнейший напор заполнил глину забывчивую:
A lamp was lit, a sacred image made. Лампа была зажжена, святой образ создан.
A mediating ray had touched the earth Связующий луч коснулся земли
Bridging the gulf between man's mind and God's; Мостом над пропастью меж умом человека и Бога;
Its brightness linked our transience to the Unknown. Его яркость присоединила нашу скоротечность к Неведомому.
A spirit of its celestial source aware Дух, сознающий свой небесный источник,
Translating heaven into a human shape Переводящий небо в человеческую форму,
Descended into earth's imperfect mould Спустился в земную несовершенную плоть,
And wept not fallen to mortality, Но не рыдал, пав в смертность,
But looked on all with large and tranquil eyes. А спокойно смотрел на все глазами широкими.
One had returned from the transcendent planes Она вернулась из трансцендентальных равнин
And bore anew the load of mortal breath, И смертного дыхания вновь несет ношу,
Who had striven of old with our darkness and our pain; Она, что издревле билась с нашей болью и тьмой,
She took again her divine unfinished task: За свою незаконченную божественную задачу снова берется:
Survivor of death and the aeonic years, Пережив смерть и годы эпох,
Once more with her fathomless heart she fronted Time. Еще раз своим бездонным сердцем она встретила Время.
Again there was renewed, again revealed Здесь вновь возрожденная, вновь обнаруженная,
The ancient closeness by earth-vision veiled, Древняя близость, завуалированная земным внешним обликом,
The secret contact broken off in Time, Тайный контакт, разорванный во Времени,
A consanguinity of earth and heaven, Единокровность земли и небес,
Between the human portion toiling here Между человеческой частью, трудящейся здесь,
And an as yet unborn and limitless Force. И безграничной Силой, еще не рожденной.
Again the mystic deep attempt began, Еще раз мистическая глубина начинает попытку,
The daring wager of the cosmic game. В космической игре сделала отважную ставку.
For since upon this blind and whirling globe Ибо с тех пор, как на этом слепом и кружащемся шаре
Earth-plasm first quivered with the illumining mind Плазма земли впервые дрожала, освещенная разумом,
And life invaded the material sheath И жизнь пробила материальную корку,
Afflicting Inconscience with the need to feel, Тревожа Несознание потребностью чувствовать,
Since in Infinity's silence woke a word, С тех пор, как в тишине Бесконечности пробуждалося слово,
A Mother-wisdom works in Nature's breast Мудрость Матери трудится в груди у Природы,
To pour delight on the heart of toil and want Чтобы лить восторг на сердце труда и нужды
And press perfection on life's stumbling powers, И спотыкающиеся силы жизни совершенством поддерживать;
Impose heaven-sentience on the obscure abyss Навязывая чувствительность неба тусклой пучине,
And make dumb Matter conscious of its God. Заставляя осознавать своего Бога немую Материю.
Although our fallen minds forget to climb, Хотя наш падший разум забывает подниматься,
Although our human stuff resists or breaks, Хотя противится и разрушается наша плоть человеческая,
She keeps her will that hopes to divinise clay; Она хранит свою волю, что надеется обожествить глину;
Failure cannot repress, defeat o'erthrow; Неудача не может сломить, поражение - одержать верх;
Time cannot weary her nor the Void subdue, Время не может ее утомить, Пустота - подчинить,
The ages have not made her passion less; Эпохи страсть ее не уменьшили;
No victory she admits of Death or Fate. Она не допускает победы Смерти иль Рока.
Always she drives the soul to new attempt; Всегда она побуждает душу к новой попытке;
Always her magical infinitude Всегда ее бесконечность магическая
Forces to aspire the inert brute elements; Принуждает животные инертные элементы стремиться;
As one who has all infinity to waste, Как тот, кто должен растратить всю бесконечность,
She scatters the seed of the Eternal's strength Она силы Вечного семя бросает
On a half-animate and crumbling mould, В полуживую плоть разрушающуюся,
Plants heaven's delight in the heart's passionate mire, Ростки восторга небес в страстную трясину сердца сажает,
Pours godhead's seekings into a bare beast frame, Вливает поиски божества в нагую животную форму,
Hides immortality in a mask of death. Под маской смерти прячет бессмертие.
Once more that Will put on an earthly shape. Вновь та Воля земную оболочку надела.
A Mind empowered from Truth's immutable seat Разум, уполномоченный Правдой на незыблемом троне,
Was framed for vision and interpreting act Для видения и интерпретирующего акта был сформирован
And instruments were sovereignly designed И были суверенно спроектированы инструменты,
To express divinity in terrestrial signs. Чтобы божество выразить в знаках земных.
Outlined by the pressure of this new descent Очерченное прессом этого нисхождения нового
A lovelier body formed than earth had known. Ваялось более прекрасное тело, чем земля знала раньше.
As yet a prophecy only and a hint, Еще только пророчество, только намек,
The glowing arc of a charmed unseen whole, Пылающая радуга очаровательного, незримого целого,
It came into the sky of mortal life Дитя в небо смертной жизни вошло,
Bright like the crescent horn of a gold moon Светлое, как золоторогий месяц растущий,
Returning in a faint illumined eve. Возвращающийся в вечерние сумерки.
At first glimmering like an unshaped idea Вначале, мерцая, как идея неясная,
Passive she lay sheltered in wordless sleep, Пассивно она лежала, спрятанная во сне бессловесном,
Involved and drowned in Matter's giant trance, Вовлеченная и утопленная в гигантском трансе Материи,
An infant heart of the deep-caved world-plan Младенческое сердце мирового плана, скрытого в глубокой пещере,
In cradle of divine inconscience rocked В колыбели божественного несознания качалась,
By the universal ecstasy of the suns. Вселенским экстазом солнц убаюканная.
Some missioned Power in the half-wakened frame Некая Сила, посланная в полупроснувшуюся плоть,
Nursed a transcendent birth's dumb glorious seed Вскармливала трансцендентального рождения бессловесное славное семя
For which this vivid tenement was made. Для которого это яркое вместилище было сделано.
But soon the link of soul with form grew sure; Но скоро связь души и формы стала уверенной;
Flooded was the dim cave with slow conscient light, Смутная пещера заполнилась медленным сознательным светом,
The seed grew into a delicate marvellous bud, Семя выросло в деликатный дивный бутон,
The bud disclosed a great and heavenly bloom. Который затем великим небесным цветком распустился.
At once she seemed to found a mightier race. В то же время она казалась основателем более могущественной расы.
Arrived upon the strange and dubious globe Дитя, внутренне помнящее свой дальний дом,
The child remembering inly a far home Достигло странного и ненадежного глобуса
Lived guarded in her spirit's luminous cell, И жило, в светлой келье своего духа хранимое,
Alone mid men in her diviner kind. Среди людей одинокая в своем божественном роде.
Even in her childish movements could be felt Даже в ее детских движениях можно было почувствовать
The nearness of a light still kept from earth, Близость света, от земли пока что хранимого,
Feelings that only eternity could share, Чувства, которыми только вечность может владеть,
Thoughts natural and native to the gods. Естественные и родные богам мысли.
As needing nothing but its own rapt flight Словно не нуждаясь ни в чем, кроме своего полета восторженного,
Her nature dwelt in a strong separate air Ее природа жила в разреженном воздухе,
Like a strange bird with large rich-coloured breast Словно странная птица с широкой, ярко раскрашенной грудью,
That sojourns on a secret fruited bough, Что живет на тайной ветке фруктовой,
Lost in the emerald glory of the woods Затерянной в изумрудной славе лесов,
Or flies above divine unreachable tops. Или что летит над божественными, недостижимыми вершинами.
Harmoniously she impressed the earth with heaven. Гармонично она отпечатала на земле небо.
Aligned to a swift rhythm of sheer delight Чередой быстрого ритма восторга полнейшего,
And singing to themselves her days went by; Напевая себе, ее дни проходили;
Each minute was a throb of beauty's heart; Каждая минута была красоты сердца пульсом,
The hours were tuned to a sweet-toned content Часы на сладкозвучное удовольствие были настроены,
Which asked for nothing, but took all life gave Что ни о чем не спрашивало, а принимало все, данное жизнью,
Sovereignly as her nature's inborn right. Суверенно, как своей природы прирожденное право.
Near was her spirit to its parent Sun, Близко был ее дух к своему родителю-Солнцу,
The Breath within to the eternal joy. К вечной радости было близко Дыхание внутри.
The first fair life that breaks from Nature's swoon, Первая светлая жизнь, что из обморока природного рвется,
Mounts in a line of rapture to the skies; Поднимается к небу нитью восторга;
Absorbed in its own happy urge it lives, Поглощенная в свой собственный счастливый импульс живет,
Sufficient to itself, yet turned to all: Самодостаточная, но повернутая при том ко всему.
It has no seen communion with its world, Она не имеет зримого общения со своим миром,
No open converse with surrounding things. Явной беседы со своим окружением.
There is a oneness native and occult Там есть единство врожденного и оккультного,
That needs no instruments and erects no form; Которое не нуждается в инструментах, не устанавливает форм;
In unison it grows with all that is. Со всем что есть, она растет в унисон,
All contacts it assumes into its trance, Все контакты воспринимает она в своем трансе,
Laugh-tossed consents to the wind's kiss and takes Всплеском смеха соглашается на поцелуй ветра и принимает
Transmutingly the shocks of sun and breeze: Трансмутируя импульсы солнца и бриза:
A blissful yearning riots in its leaves, Полное блаженства томление в ее листьях бунтует,
A magic passion trembles in its blooms, Магическая страсть в ее бьется цветах,
Its boughs aspire in hushed felicity. Ее ветви стремятся в безмолвном счастье.
An occult godhead of this beauty is cause, Оккультное божество - красоты этой причина,
The spirit and intimate guest of all this charm, Дух и сокровенный гость всего очарования этого,
This sweetness's priestess and this reverie's muse. Этой сладости жрица, мечты этой дума.
Invisibly protected from our sense Незримо защищенная от нашего чувства
The Dryad lives drenched in a deeper ray Дриада живет в луче более глубоком
And feels another air of storms and calms И ощущает иной воздух покоя и шторма,
And quivers inwardly with mystic rain. Трепещет внутренне с мистическим ливнем.
This at a heavenlier height was shown in her. Это в более небесных высях в ней показалось.
Even when she bent to meet earth's intimacies Даже когда она склонилась, чтобы встретить земные объятия,
Her spirit kept the stature of the gods; Ее дух сохранил рост богов;
It stooped but was not lost in Matter's rei...
Продолжение на следующей странцие...
