тей ее сердца
Or in her inner chamber paced apart,- Или шагали порознь в ее внутренних комнатах,-
Her eyes stared blind into the future's night. Ее глаза всматривались в ночь грядущего слепо.
Out of her separate self she looked and saw, Из ее обособленной самости она смотрела и видела,
Moving amid the unconscious faces loved, Двигаясь среди любимых незнающих лиц,
In mind a stranger though in heart so near, Как чужой разуму, хотя столь близкий сердцу,
The ignorant smiling world go happily by Неведавший, улыбавшийся мир шел счастливо мимо
Upon its way towards an unknown doom Своею дорогою к неизвестному року,
And wondered at the careless lives of men. И удивлялась беззаботной жизни людей.
As if in different worlds they walked, though close, Словно гуляли они в разных, хотя и близких мирах,
They confident of the returning sun, Они были уверены в возвращении солнца,
They wrapped in little hourly hopes and tasks,- Они кутались в ежечасные маленькие надежды и задачи,-
She in her dreadful knowledge was alone. Она в своем страшном знании была одинока.
The rich and happy secrecy that once Богатая и счастливая тайна, что когда-то
Enshrined her as if in a silver bower Хранила ее словно в жилище серебряном
Apart in a bright nest of thoughts and dreams Уединенно в светлом гнезде мыслей и грез,
Made room for tragic hours of solitude Создала комнату для трагических часов одиночества
And lonely grief that none could share or know, И для одинокого горя, которое никто не мог разделить или знать,
A body seeing the end too soon of joy Тело, слишком скорый конец радости видящее
And the fragile happiness of its mortal love. И хрупкое счастье его смертной любви.
Her quiet visage still and sweet and calm, Ее уравновешенный облик, тишина, сладость, спокойствие
Her graceful daily acts were now a mask; Ее грациозные повседневные действия сейчас были маской;
In vain she looked upon her depths to find Тщетно она вглядывалась в свои глубины, чтобы найти
A ground of stillness and the spirit's peace. Почву спокойствия и духовного мира.
Still veiled from her was the silent Being within Еще скрыто от нее было внутри Существо молчаливое,
Who sees life's drama pass with unmoved eyes, Которое видит, как драма жизни проходит, глазами спокойными,
Supports the sorrow of the mind and heart Поддерживает горе сердца и разума
And bears in human breasts the world and fate. И несет в груди человека мир16 и судьбу.
A glimpse or flashes came, the Presence was hid. Проблеск или вспышки бывали, Присутствие - скрыто.
Only her violent heart and passionate will Лишь ее бурное сердце и страстная воля
Were pushed in front to meet the immutable doom; Выходили вперед, чтобы непреложный рок встретить;
Defenceless, nude, bound to her human lot Беззащитны, наги, связаны человеческим жребием,
They had no means to act, no way to save. Они не имели средств действовать, дороги к спасению.
These she controlled, nothing was shown outside: Их она контролировала, ничего не показывала внешне:
She was still to them the child they knew and loved; Она была для них прежним дитя, которого они любили и знали;
The sorrowing woman they saw not within. Внутри они не видели страдающей женщины.
No change was in her beautiful motions seen: Не было видно перемен в ее прекрасных движениях:
A worshipped empress all once vied to serve, Почитаемой императрице соперничали все услужить,
She made herself the diligent serf of all, Она же себя сделала их слугой добровольным,
Nor spared the labour of broom and jar and well, Не чуралась метлы, родника и кувшина,
Or close gentle tending or to heap the fire Мягко заботилась, разжигала огонь
Of altar and kitchen, no slight task allowed Алтаря или кухни, не пренебрегала работой,
To others that her woman's strength might do. Не перекладывала на других то, с чем ее женская сила справлялась.
In all her acts a strange divinity shone: Странная божественность в ее движениях светилась:
Into a simplest movement she could bring В простейшее движение она могла привнести
A oneness with earth's glowing robe of light, Единство с земной пылающей мантией света,
A lifting up of common acts by love. Обычные действия возвышая любовью.
All-love was hers and its one heavenly cord Вселюбовь была ее, чья одна небесная нить
Bound all to all with her as golden tie. Присоединяла всех ко всему и к ней как узлом золотым.
But when her grief to the surface pressed too close, Но когда ее горе к поверхности слишком близко давило,
These things, once gracious adjuncts of her joy, Эти вещи, прежде грациозные приложения ее радости,
Seemed meaningless to her, a gleaming shell, Ей казались бессмысленными, скорлупою сверкающей,
Or were a round mechanical and void, Или были механическими и пустыми вокруг,
Her body's actions shared not by her will. Ее воля не участвовала в действиях тела.
Always behind this strange divided life Всегда позади это двойной странной жизни
Her spirit like a sea of living fire Ее дух, как море живого огня,
Possessed her lover and to his body clung, Обладал ее возлюбленным и держал его тело,
One locked embrace to guard its threatened mate. Его заключал он в объятия, чтобы хранить супруга в беде.
At night she woke through the slow silent hours Всю ночь на протяжении медленных, безмолвных часов она просыпалась,
Brooding on the treasure of his bosom and face, Размышляя над сокровищем его груди и лица,
Hung o'er the sleep-bound beauty of his brow Смотрела на связанную сном красоту его чела
Or laid her burning cheek upon his feet. Или лежала горячей щекой у него на ногах.
Waking at morn her lips endlessly clung to his, Пробуждаясь утром, ее губы бесконечно сливались с его,
Unwilling ever to separate again Не желая никогда вновь расставаться
Or lose that honeyed drain of lingering joy, И терять этот медоносный источник медлящей радости,
Unwilling to loose his body from her breast, Не желая отпускать от своей груди его тело,
The warm inadequate signs that love must use. Теплые и неадекватные знаки, которыми любовь может пользоваться.
Intolerant of the poverty of Time Нетерпимая к скудности Времени
Her passion catching at the fugitive hours Ее страсть, хватающая часы убегающие,
Willed the expense of centuries in one day Желала истратить столетия за один день
Of prodigal love and the surf of ecstasy; Расточительной любви и прибоя экстаза;
Or else she strove even in mortal time Либо она старалась даже за смертное время
To build a little room for timelessness Маленькую комнату для безвременья выстроить
By the deep union of two human lives, Глубоким объединением двух человеческих жизней,
Her soul secluded shut into his soul. Ее отделенную душу в его душе запереть.
After all was given she demanded still; После всего, что было дано, она просила еще;
Even by his strong embrace unsatisfied, Неудовлетворенная даже его сильным объятием,
She longed to cry, "O tender Satyavan, Она хотела крикнуть: "О нежный Сатьяван,
O lover of my soul, give more, give more О любимый души, дай больше, дай больше
Of love while yet thou canst, to her thou lov'st. Любви, пока еще можешь, той, кого любишь.
Imprint thyself for every nerve to keep Отпечатайся в каждом нерве, чтоб сохранить
That thrills to thee the message of my heart. Этот трепет, что посылает тебе мое сердце.
For soon we part and who shall know how long Ибо скоро разлучимся мы, и кто знает, скоро ли
Before the great wheel in its monstrous round Великое колесо в своем огромном кругу
Restore us to each other and our love?" Вернет нас к нашей любви и друг к другу?"
Too well she loved to speak a fateful word Но слишком любила, чтобы произнести роковые слова
And lay her burden on his happy head; И свой груз положить на его счастливую голову;
She pressed the outsurging grief back into her breast Она загоняла в грудь нараставшее горе,
To dwell within silent, unhelped, alone. Чтобы оно жило внутри молча, одиноко, без помощи.
But Satyavan sometimes half understood, Но Сатьяван иногда понимал половину
Or felt at least with the uncertain answer Или, по крайней мере, с ответом неуверенным чувствовал
Of our thought-blinded hearts the unuttered need, Наших ослепленных мыслью сердец, нужду, словами невысказанную,
The unplumbed abyss of her deep passionate want. Неизмеримую пучину ее глубокого желания страстного.
All of his speeding days that he could spare Все свои летящие дни, что мог он сберечь
From labour in the forest hewing wood От труда в лесу по рубке деревьев,
And hunting food in the wild sylvan glades От добычи пищи на диких полянах
And service to his father's sightless life И поддержки слепой жизни отца,
He gave to her and helped to increase the hours Он отдавал ей и растянуть часы помогал
By the nearness of his presence and his clasp, Своего присутствия близостью и своим объятием,
And lavish softness of heart-seeking words Щедрой мягкостью сердцем найденных слов,
And the close beating felt of heart on heart. Близким стуком, что ощущает сердце у сердца.
All was too little for her bottomless need. Но всего было мало для ее бездонной нужды.
If in his presence she forgot awhile, И если в его присутствии она забывалась на время,
Grief filled his absence with its aching touch; Горе заполняло его отсутствие прикосновением боли,
She saw the desert of her coming days Она видела пустоту ее приближавшихся дней,
Imaged in every solitary hour. Представляемых в каждый час одиночества.
Although with a vain imaginary bliss Хотя с тщетой блаженства придуманного
Of fiery union through death's door of escape Огненного объединения через двери спасения смерти
She dreamed of her body robed in funeral flame, Она о своем грезила теле, облаченном погребальным огнем,
She knew she must not clutch that happiness И знала, ей не дано это счастье:
To die with him and follow, seizing his robe Умереть с ним и следовать, цепляясь за его платье,
Across our other countries, travellers glad Сквозь страны иные довольными спутниками
Into the sweet or terrible Beyond. В сладостное или ужасное Запредельное.
For those sad parents still would need her here Ибо печальные родители здесь в ней еще будут нуждаться,
To help the empty remnant of their day. В помощи в пустом остатке их дней.
Often it seemed to her the ages' pain Ей часто казалось, что боль всех эпох
Had pressed their quintessence into her single woe, Спрессовала свою квинтэссенцию в одном ее горе,
Concentrating in her a tortured world. Сконцентрировавшись в ней миром мучений.
Thus in the silent chamber of her soul Так, в безмолвной палате души
Cloistering her love to live with secret grief Заточив любовь, чтобы та жила в тайном горе,
She dwelt like a dumb priest with hidden gods Она жила, как молчаливый священник со спрятанными богами,
Unappeased by the wordless offering of her days, Неудовлетворенными подношением ее дней бессловесным,
Lifting to them her sorrow like frankincense, Поднимавшими к себе ее страдания как фимиам,
Her life the altar, herself the sacrifice. Ее жизнь - алтарь, сама она - жертва.
Yet ever they grew into each other more Так они постоянно врастали друг в друга,
Until it seemed no power could rend apart, Казалось, нет силы, что могла бы их разлучить,
Since even the body's walls could not divide. Даже тел стены их не могли разделить.
For when he wandered in the forest, oft Ибо часто, когда он скитался по лесу,
Her conscious spirit walked with him and knew Ее сознательный дух гулял с ним и знал
His actions as if in herself he moved; Его действия, словно в ней он двигался;
He, less aware, thrilled with her from afar. Он, менее сознающий, ею издалека трепетал.
Always the stature of her passion grew; Постоянно увеличивался рост ее страсти,
Grief, fear became the food of mighty love. Горе и страх стали пищей могучей любви.
Increased by its torment it filled the whole world; Увеличенная своей мукой, любовь заполнила мир,
It was all her life, became her whole earth and heaven. Стала всей ее жизнью, всей землей и всем небом.
Although life-born...
Продолжение на следующей странцие...
